Он поднялся с кресла и стоял, сжав по бокам кулаки. – Она больше не твоя. Она моя! Только дотронься до нее – и ты потеряешь все. – Затем он добавил уже не таким повелительным тоном: – Я оставил тебе эту блондинистую сучку со сладенькой кровью. Потаскушка с задворков замка, и ты променял на нее это прекрасное создание. Но и это – больше, чем ты заслужил.
При упоминании о Паулине у Бехайма в душе ничего не шевельнулось, он едва смог вспомнить, о ком речь, – с такой силой охватили его чувства вины и раскаяния.
– Что с ней сейчас?
– Она, конечно, проходит сквозь Тайну. Борется со смертью. Не бойся. Скоро она вернется к нам.
– Как это? Она же здесь.
– Ах да. Мы подошли ко второй части наставления. – Патриарх снова уселся в кресло. – Видишь ли, мальчик мой, наши Тайны непросты для толкования. Да, верно, можно сказать, что они представляют собой смерть, ту ее область, в которую смерть допускает нас, где мы можем – при достаточной подготовленности – выбрать тот способ, которым возродимся. Для тех, кто стремится войти в Семью, выбор прост. Они либо находят путь к нам – немногие счастливцы, – либо до бесконечности падают во тьму, вынося муки, далеко превосходящие все общепринятые представления об аде. – Он насмешливо фыркнул. – Ад! Какая милая картинка! Чтобы у зла была такая примитивная география и такое простоватое население! Красные бесенята с хвостиком вилами и с козлиными рожками. Или возьми определение зла – такое ловкое, все объясняющее, как будто это черненькое снадобье в склянке, которое можно купить в ближайшей аптеке. Ох уж эти христиане со своим Богом! – Он снова иронически хмыкнул. – Живал я во времена, когда боги были по копейке в базарный день. Я и беседовал с некоторыми, и поверь мне – те еще ребята. Взять хоть этого Иисуса. Знаменитого Мессию. Один из моих сынков был вот настолько, – он свел вместе большой и указательный пальцы, – от того, чтобы чмокнуть его, по-братски. И чмокнул бы, не вмешайся случай. Очевидно, этот парень – или, если хотите, бог – сам нарывался.
Бехайм, горюя об участи Жизели, все же не мог не поразиться переходам настроений Патриарха, тому, как от угроз он перескакивает к причудам, а потом к старческой болтовне.
– Но продолжим, – сказал Патриарх. – Тайна весьма похожа на Бардо из «Тибетской книги мертвых». Отсюда можно заключить, что многие тибетцы познали Тайну. Но если это и так, они неверно истолковали свой опыт, ибо Тайна гораздо пластичнее и сложнее, это совсем не та четко очерченная область, какой представляется Бардо. Правильнее было бы сказать, что Тайна – это космическая субстанция, воплощающая своего рода метафизическую местность, заполненную некими провалами духа. Пропащими душами, если хочешь. Но и это не совсем верно. Чтобы понять Тайну, постичь ее полностью, нужно пребывать в ней – как я. Но сейчас тебе важно знать лишь то, что погружение в нее не исключает присутствия человека в другом месте.
Он небрежно махнул в сторону Жизели:
– Voila!
Стена за спиной Жизели и часть прилегавших к ней плит пола тотчас растаяли, вытесненные черным звездным полем Тайны, – зрелище, к которому Бехайм, кажется, начинал привыкать. Тьма выпячивалась в их сторону, как будто сдерживаемая выпуклым стеклом. Часть тела Жизели, казалось, входила в это пространство, ее ступни покачивались на самом краю пропасти.
– А теперь смотри, – сказал Патриарх. – Смотри, как она прилетит.
Перед ними вдруг материализовалась вторая Жизель, ее полупрозрачный силуэт наложился на первую. Она была похожа на нее во всем, только на новой не было рубашки, и она как будто сопротивлялась, боролась с тьмой: извивалась, наклоняла голову то в одну сторону, то в другую; казалось, тьма – это какая-то тяжелая ткань, которая обволокла и душит ее. Постепенно этот второй ее образ обрел плоть и цвет, а первый стал таким же смутным и призрачным, каким вначале был второй. От вида ее нагого тела – совершенного и столь уязвимого – у него защемило сердце. Затем ее губы чуть приоткрылись, и изо рта тонкой струйкой потекла и закапала на подбородок чернота, резко, как трещина, выделяясь на фоне бледной кожи.
– Ты и сам совершил однажды такой же полет, – задумчиво произнес Патриарх. – Как и все мы. Погружаясь в сок смерти, пропитываясь им.
Бехайма захлестнул стыд – и судьба Жизели была не главной тому причиной. Ведь сожалеет он больше о том, что не успел ее посвятить, что навечно потерял власть над ней. Он понял, что их всегда связывали бы отношения хозяина и рабыни. Из всей Семьи лишь с Александрой возникло у него что-то, хоть сколько-нибудь похожее на равенство. Но осознание всего этого не избавило его от чувства раскаяния.
– Верни ее, – сказал он.
Патриарх рассмеялся:
– Это невозможно. Да если бы я и был способен сделать это, мне удалось бы лишь отсрочить неизбежное.
– Верни ее, черт тебя побери! – закричал Бехайм.
– Да не обезумел ли ты? – Патриарх поднялся на ноги. – Держи себя в руках. Это неприлично. В высшей степени.
Но Бехайм потерял власть над собой. Он рванулся вперед, надеясь – сверх всякого вероятия, – что сможет выхватить Жизель из пространства пустоты, но, не успев коснуться ее, от удара в затылок оказался на четвереньках, а в глазах у него все побелело.
– Совершенно очевидно, – сказал Патриарх, – что ты извлечешь из нашего разговора гораздо больше пользы, если не будешь ни на что отвлекаться.
Подняв голову, Бехайм едва успел заметить, как Жизель устремилась в пустоту, быстро превратившись в белую точку, и как если бы тьма была куском ткани за ее спиной и в движении потянулась за ней, словно в черный материал ткнули руку и он перчаткой собрался вокруг, так и это пространство, казалось, тоже стало уменьшаться и вскоре сжалось в пятно с рваными краями размером не больше окна, потом – в неправильный кружок диаметром с отверстие водосточной трубы, затем – в крапинку и наконец исчезло, оставив вместо себя плитняк пола и серые зубчатые стены двора.
Патриарх схватил Бехайма за шиворот и легко, как котенка, поднял над полом.
– У тебя просто отняли игрушку, любимую собачку – вот ты и дуешься. – Он приподнял его еще, так что ноги Бехайма теперь болтались в воздухе, и вздернул ему голову, чтобы смотреть прямо в глаза. – Ты ведь ее не любишь. Если б любил, то радовался бы вовсю, ликовал, что она вскоре станет одной из нас. Бессмертной, полной сил – да она о таком и мечтать не могла. Если бы все случилось иначе, может быть, после того как она прошла бы посвящение, между вами и возникли бы нежные отношения. Но то, что ты принимаешь за свои чувства к той, кем она была, – это чистой воды самообман. Ты что, обратно в смертные захотел? С их слезливостью и детской моралью? И думать об этом забудь. Ты теперь вот какой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
При упоминании о Паулине у Бехайма в душе ничего не шевельнулось, он едва смог вспомнить, о ком речь, – с такой силой охватили его чувства вины и раскаяния.
– Что с ней сейчас?
– Она, конечно, проходит сквозь Тайну. Борется со смертью. Не бойся. Скоро она вернется к нам.
– Как это? Она же здесь.
– Ах да. Мы подошли ко второй части наставления. – Патриарх снова уселся в кресло. – Видишь ли, мальчик мой, наши Тайны непросты для толкования. Да, верно, можно сказать, что они представляют собой смерть, ту ее область, в которую смерть допускает нас, где мы можем – при достаточной подготовленности – выбрать тот способ, которым возродимся. Для тех, кто стремится войти в Семью, выбор прост. Они либо находят путь к нам – немногие счастливцы, – либо до бесконечности падают во тьму, вынося муки, далеко превосходящие все общепринятые представления об аде. – Он насмешливо фыркнул. – Ад! Какая милая картинка! Чтобы у зла была такая примитивная география и такое простоватое население! Красные бесенята с хвостиком вилами и с козлиными рожками. Или возьми определение зла – такое ловкое, все объясняющее, как будто это черненькое снадобье в склянке, которое можно купить в ближайшей аптеке. Ох уж эти христиане со своим Богом! – Он снова иронически хмыкнул. – Живал я во времена, когда боги были по копейке в базарный день. Я и беседовал с некоторыми, и поверь мне – те еще ребята. Взять хоть этого Иисуса. Знаменитого Мессию. Один из моих сынков был вот настолько, – он свел вместе большой и указательный пальцы, – от того, чтобы чмокнуть его, по-братски. И чмокнул бы, не вмешайся случай. Очевидно, этот парень – или, если хотите, бог – сам нарывался.
Бехайм, горюя об участи Жизели, все же не мог не поразиться переходам настроений Патриарха, тому, как от угроз он перескакивает к причудам, а потом к старческой болтовне.
– Но продолжим, – сказал Патриарх. – Тайна весьма похожа на Бардо из «Тибетской книги мертвых». Отсюда можно заключить, что многие тибетцы познали Тайну. Но если это и так, они неверно истолковали свой опыт, ибо Тайна гораздо пластичнее и сложнее, это совсем не та четко очерченная область, какой представляется Бардо. Правильнее было бы сказать, что Тайна – это космическая субстанция, воплощающая своего рода метафизическую местность, заполненную некими провалами духа. Пропащими душами, если хочешь. Но и это не совсем верно. Чтобы понять Тайну, постичь ее полностью, нужно пребывать в ней – как я. Но сейчас тебе важно знать лишь то, что погружение в нее не исключает присутствия человека в другом месте.
Он небрежно махнул в сторону Жизели:
– Voila!
Стена за спиной Жизели и часть прилегавших к ней плит пола тотчас растаяли, вытесненные черным звездным полем Тайны, – зрелище, к которому Бехайм, кажется, начинал привыкать. Тьма выпячивалась в их сторону, как будто сдерживаемая выпуклым стеклом. Часть тела Жизели, казалось, входила в это пространство, ее ступни покачивались на самом краю пропасти.
– А теперь смотри, – сказал Патриарх. – Смотри, как она прилетит.
Перед ними вдруг материализовалась вторая Жизель, ее полупрозрачный силуэт наложился на первую. Она была похожа на нее во всем, только на новой не было рубашки, и она как будто сопротивлялась, боролась с тьмой: извивалась, наклоняла голову то в одну сторону, то в другую; казалось, тьма – это какая-то тяжелая ткань, которая обволокла и душит ее. Постепенно этот второй ее образ обрел плоть и цвет, а первый стал таким же смутным и призрачным, каким вначале был второй. От вида ее нагого тела – совершенного и столь уязвимого – у него защемило сердце. Затем ее губы чуть приоткрылись, и изо рта тонкой струйкой потекла и закапала на подбородок чернота, резко, как трещина, выделяясь на фоне бледной кожи.
– Ты и сам совершил однажды такой же полет, – задумчиво произнес Патриарх. – Как и все мы. Погружаясь в сок смерти, пропитываясь им.
Бехайма захлестнул стыд – и судьба Жизели была не главной тому причиной. Ведь сожалеет он больше о том, что не успел ее посвятить, что навечно потерял власть над ней. Он понял, что их всегда связывали бы отношения хозяина и рабыни. Из всей Семьи лишь с Александрой возникло у него что-то, хоть сколько-нибудь похожее на равенство. Но осознание всего этого не избавило его от чувства раскаяния.
– Верни ее, – сказал он.
Патриарх рассмеялся:
– Это невозможно. Да если бы я и был способен сделать это, мне удалось бы лишь отсрочить неизбежное.
– Верни ее, черт тебя побери! – закричал Бехайм.
– Да не обезумел ли ты? – Патриарх поднялся на ноги. – Держи себя в руках. Это неприлично. В высшей степени.
Но Бехайм потерял власть над собой. Он рванулся вперед, надеясь – сверх всякого вероятия, – что сможет выхватить Жизель из пространства пустоты, но, не успев коснуться ее, от удара в затылок оказался на четвереньках, а в глазах у него все побелело.
– Совершенно очевидно, – сказал Патриарх, – что ты извлечешь из нашего разговора гораздо больше пользы, если не будешь ни на что отвлекаться.
Подняв голову, Бехайм едва успел заметить, как Жизель устремилась в пустоту, быстро превратившись в белую точку, и как если бы тьма была куском ткани за ее спиной и в движении потянулась за ней, словно в черный материал ткнули руку и он перчаткой собрался вокруг, так и это пространство, казалось, тоже стало уменьшаться и вскоре сжалось в пятно с рваными краями размером не больше окна, потом – в неправильный кружок диаметром с отверстие водосточной трубы, затем – в крапинку и наконец исчезло, оставив вместо себя плитняк пола и серые зубчатые стены двора.
Патриарх схватил Бехайма за шиворот и легко, как котенка, поднял над полом.
– У тебя просто отняли игрушку, любимую собачку – вот ты и дуешься. – Он приподнял его еще, так что ноги Бехайма теперь болтались в воздухе, и вздернул ему голову, чтобы смотреть прямо в глаза. – Ты ведь ее не любишь. Если б любил, то радовался бы вовсю, ликовал, что она вскоре станет одной из нас. Бессмертной, полной сил – да она о таком и мечтать не могла. Если бы все случилось иначе, может быть, после того как она прошла бы посвящение, между вами и возникли бы нежные отношения. Но то, что ты принимаешь за свои чувства к той, кем она была, – это чистой воды самообман. Ты что, обратно в смертные захотел? С их слезливостью и детской моралью? И думать об этом забудь. Ты теперь вот какой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70