Но Бехайм знал, что это только так кажется, это оптический обман, которому поддаются все, кто проходит сквозь Тайну, а когда он будет совсем рядом с ней, и сам огонь станет меньше, и женщина окажется вполне обычных размеров. Он подумал было, что это Имаго – пугало, оставленное Патриархом, чтобы не заносило кого попало, но когда они полетели прямо на нее, она протянула к ним руки, словно приветствуя их. Он увидел ее во всех подробностях, и у него екнуло сердце. Красные заточенные зубы, выжженные огнем зрачки. Длинные, загнутые, острые ногти, черные как смоль. Он попытался изменить траекторию движения, рвануться в сторону, но с потоком было не справиться, и их внесло в золотистый ореол, и вот они были уже всего в нескольких сантиметрах от готовых вцепиться в них пальцев – так близко, что ему даже удалось рассмотреть прогалины серой гнили, выступавшей на поверхность из-под ее кожи, вытекшие глаза, а кроме того, ему показалось, что он увидел кое-что еще, лениво ползавшее в черном провале ее рта, – может быть, божка-насекомого, чувствовавшего себя в безопасности за алой крепостной решеткой зубов. Она полоснула по воздуху когтями, метя в него, но тут поток закружил их и отнес в сторону, на безопасное расстояние. Из-за их спин донесся пронзительный вопль досады.
Он снова попробовал оторваться от женщины в белом – и снова потерпел поражение.
– Сука! – заорал он и метнулся всем телом.
Ее ногти впились ему в запястье.
Он попытался подтянуть ее к себе, сделал хватающее движение, но она остановила его руку. Он замахнулся кулаком, но на этот раз она дала ему задеть ее по лицу и сама нанесла удар точно в висок, оглушив его. Он вяло повис в ее хватке, глядя, как мимо плывет темнота, а огни превращаются сначала в звезды, а потом в пристанища каких-то дьявольских отродий. Да, мериться с ней силами бесполезно. Вместо того чтобы впустую растрачивать себя на попытки ускользнуть от нее, он прибег к воспоминаниям, надеясь успокоиться и избавиться от страха. Его не удивило, что на ум сразу же пришла Александра.
Несмотря на то. что он теперь с подозрением относился почти ко всему, что их связывало, это было единственным событием со времени его посвящения, когда жизнь превзошла его ожидания, когда с него спали все оковы, пусть даже это был просто какой-то выброс энергии, яркая вспышка бытия, существовавшая как будто вне времени, в отрыве от цепей обстоятельств, связавших его с ней на пути борьбы, недоверия и предательства. Миг этот, пожалуй, вряд ли позволяет надеяться на что-то серьезное. Это был лишь каприз, игра вдруг ударивших молний, преобразивших сердцевину их темных чувств. Но ведь это случилось, а значит, само воплощает в себе надежду, словно небесное знамение какого-то чуда, которое должно прийти, и, возвращаясь к этому воспоминанию, пробуя его на вкус, кутаясь в его цвета, в ожившие ощущения, он если и не обрел снова упование, то, во всяком случае, будто бы очистился. Он чувствовал губы Александры, слышал ее шепот, к нему снова прикасались ее ловкие длинные пальцы, он снова раскачивался с ней на гигантском погребальном ложе. Он теперь точно знал, что во всех этих мерцающих бликах и трепете было мгновение, чистотой своей затмившее то лукавство, с которого все начиналось, был миг полного слияния их существ, доказывавший что-то хорошее и обещавший что-то более прочное, чем просто радость телесной близости. В ту секунду они посмотрели друг другу в глаза, отдыхая от страсти, познали какую-то глубинную истину. Вот было бы время вглядеться в эти воспоминания, перебрать их одно за другим, он обязательно нашел бы то, особое – мгновение совершенства. Но проплывавшие в памяти образы было не удержать, и, открыв глаза, он обнаружил, что женщина в белом внимательно смотрит на него, ядовитым темным взглядом лишая его той малой отрады, что дало ему вернувшееся на секунду прошлое.
Приближаясь к очередному огню, они всякий раз начинали лететь быстрее, проносясь мимо него с головокружительной скоростью, и каждый из этих огней был похож на первый: сияющий вход в какой-то коридор, перекрытый каким-нибудь страшилищем, от лап, когтей или зубов которого Бехайм едва успевал увернуться. Ему пришло в голову, что это ему показывают: выхода нет, здесь Патриарх разместил свою зону смерти. Непонятно, что она означает, но ничего хорошего не сулит. Они промчались мимо скорпиона, рыскавшего внутри синей звезды, мимо волка, бесновавшегося в темно-красном пламени, мимо белого солнца, в сердце которого поселился гигантский червь, мимо множества изуродованных людей, мимо мухи в короне, мимо темных изгибов, похожих на живые трещины в середине горящего драгоценного камня, мимо движущейся картинки-головоломки из светящихся серебристых костей, мимо крылатых крыс и обезьян с человеческими гениталиями, раздувшимися мордами трупов и змеиными жалами, и наконец за гроздьями огней он различил тоненькую, с волосок, мертвенно-бледную полоску, разрезавшую тьму и создававшую иллюзию горизонта в этих глубинах, где его быть не может. По сравнению с ужасами, которые уже миновали, она выглядела приветливо, но он решил, что это сигнал от самого страшного обитателя этих мест – Патриарха. Бехайму стало жутко, мысли пришли в беспорядок, скучились в мозгу диким роем, зазвучав не в лад друг другу: колющими вскриками ярости, грохотом отвращения, интерлюдиями злорадства, трубными голосами непримиримого гнева, стуком ножей похоти – мозаикой ощущений, сливавшихся в единое целое. Он понял, что, пройдя сквозь поверхность черной лужи, вступив в страну гибели, он также прошел и сквозь спокойную, холодную поверхность ума Патриарха и был ввергнут в хаос, лежавший под ней, в эту зону смерти, созданную за годы пиров, наваждений, уныния, в черную лихорадку, куда он все дальше, бесконечно погружался, не найдя себе лучшего времяпрепровождения, лучшего способа жить, ибо конец его близился, но по природе своей он не мог умереть, лишь сроднялся со смертью, как в том примере из математики, на котором школьник впервые знакомится с полной непостижимостью Вселенной, когда при попытке попасть из точки А в точку В, пройдя половину расстояния, потом половину того, что осталось, потом очередную половину и так далее, путник обнаруживает, что достичь точки В невозможно – от пункта назначения его так и будет отделять все уменьшающаяся бесконечно малая часть пути, и, таким образом, он обречен вечно стремиться от того, что когда-то было началом, к концу, или от города Реймса к городу Морнею, застряв между двумя любыми выбранными им полюсами, которые успели превратиться в две нелепые абстракции. Эта способность противостоять самой суровой и абсурдной среде, чувствовать себя как рыба в воде в абсолютном минусе выхолащивала волю Семьи к выживанию, заставляла их любую живую ниточку бытия, несущую хоть каплю надежды, скручивать во что-нибудь еще более темное, чем сама тьма их происхождения, побуждала их пытаться уничтожать фактически неуничтожимое, так думал Бехайм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70