Разговор-то занесён в вахтенный журнал.
— Как же наш эксперимент?
— А Васютину на него начхать, ему главное, чтоб мы целее были. За эксперимент с него не спросят, а за наше драгоценное здоровье шкуру спустят.
— И что же вы ему ответили?
— Погоди. — Чернышёв загасил сигарету и прикурил другую. — В связи с этим, Паша, возникает, как ты пишешь в газете, морально-этический вопрос. Помнишь, Перышкин на собрании спросил, сколько льда мы можем набрать?
— Вы ответили, что не знаете.
— Я и в самом деле не знаю. А теперь представь себе, что я ослушался товарища Васютина и погубил корабль. Кто будет виноват?
— Вы.
— Правильно. А если подчинюсь и уйду в укрытие, чтоб товарищ Васютин спал спокойно, кому воткнут шило за сорванный эксперимент?
— Вам.
— Умница! — Чернышёв чмокнул губами. — Догадайся, что ответил своему старинному другу?
— Послали его подальше.
— Ясновидец! — выдохнул Чернышёв. — Я тебе потом напомню, дашь автограф. Однако тёмный лес только начинается. Мой разговор на мостике слышали, а раз так, весь экипаж знает, что «хромой черт» будет набирать лёд, и шлёт в мой адрес самые наилучшие пожелания. Теперь так. На борту, не считая меня, двадцать четыре человека. Ну собой — дело ясное, а другими я имею право рисковать? Тобой, Зиной, Лыковым? Подумай и скажи.
— Щепетильная ситуация.
Чернышёв выразительно посмотрел на меня.
— Я знал, на что иду, — быстро добавил я. — И другие тоже.
— Спасибо, утешил… Значит, так?
— Значит, так.
— Нынче ведь не война, Паша, — неожиданно мягко сказал Чернышёв. — Тебе хорошо — бобыль, пустоцвет, а Лыкова шесть человек ждут на берегу.
— Тогда выходите из шторма. — Я развёл руками: — Не пойму, чего вы хотите.
— Хорошо быть на свете нейтральным пассажиром, — позавидовал Чернышёв; вставая. — Ни хрена ты не понял, Паша… Ишь раскачало! К себе спускайся, на мостике и яблоку упасть негде… Стой, забыл! Окалываться начнём — послать за тобой али приказать не беспокоить корреспондента?
— Не будь вы, Архипыч, капитаном… — И я захлопнул за собой дверь.
Проверка боем (Окончание)
Озадаченный и злой, я спустился по трапу и хотел пройти в свою каюту, но меня перехватил Никита.
— Выгнали? — спросил я.
— Лучше звучит «предложили удалиться», — невозмутимо ответил Никита. — Они намекнули, что без цыплят обойдутся. Так что прошу в наш курятник.
Цепляясь за все, за что можно было уцепиться, мы пробрались в салон и уселись в кресла. Судно стремительно взмывало вверх, на мгновение, казалось, застывало и столь долго падало обратно, что замирало сердце.
— Кто-то хочет вдавить нас в море, — сказал я. — Тяжёлой лапой.
— Хорошее сравнение, — похвалил Никита, — Запишите, вам потом за него заплатят.
— Идите к черту, и без ваших шуточек тошно.
— Помогает. — Никита достал из кармана валидол. — Хотите?
— Самообман… — Я, однако, взял таблетку и сунул под язык. Организм мой слегка взбунтовался: подташнивало и болела голова.
— Что он вам заливал? — слишком уж равнодушно спросил Никита. — Наверное, как любит штормовать и бороться со стихией, — догадался он.
— Даже речи об этом не было, — сказал я. — Мы решали кроссворд.
— Все решили?
— Нет, одно слово осталось: спортивная игра из шести букв, начинается на «ф» и кончается на «л».
— Трудное слово, ничего похожего не слышал.
— Вот мы на нём и споткнулись.
Скрывая разочарование, Никита стал протирать очки. Без них его глаза казались совсем не плутовскими, скорее беспомощными. В сущности, он ещё мальчишка, хотя и аспирант. Впрочем, мальчишка, а осмотрительный, из тех, кто не любит делать ошибок — рационалист: станет зятем Корсакова, легко пойдёт по проложенной лыжне. Кто знает, может, это и будет первая его ошибка. Жениться нужно на ровне, расчёт никого счастливым не делал. Ладно, не мне мораль читать, мой-то опыт наверняка ему не пригодится. Я подумал о том, что уже полночь и самое время завалиться в постель, но разве в такую ночь уснёшь?
— Вы правы, заснуть не удастся, — сказал Никита.
— Черт возьми, — удивился я.
— А вы сначала закрыли глаза, потом открыли и чуть развели руками, — весьма довольный эффектом, пояснил Никита. — Люди почему-то склонны видеть чудо там, где имеет место элементарная наблюдательность. И вообще им всегда, во все времена очень хочется какого-нибудь чуда, недоступного их пониманию. Отсюда в прошлом Зевс и Дажбог, а сегодня летающие тарелки. Сыграем партию?
— Боюсь вам проиграть, голова побаливает.
— Вы боитесь другого. — Никита сделал умное лицо. — Шторма и всех сопутствующих штучек.
— Ещё чего!
— Зря храбритесь, Павел Георгич, это от незнания. Я же не боюсь признаться, что мне не по себе, мы уже тонн двадцать набрали.
— Не так уж и много.
— Опять от незнания, — строго указал Никита. — Во-первых, в шторм это довольно много, и во-вторых, Чернышёв решил не окалываться.
— Почему же?
— Говорит, что людей может смыть за борт, не хочет рисковать.
— Значит, так и есть.
— Лукавит! Бороться за живучесть судна нужно в любую погоду. Просто хочет набрать побольше льда.
— В этом тоже есть логика, — сказал я.
— Только не в шторм.
— Но другие, которых мы собираемся учить, именно в шторм могут подвергнуться обледенению!
— Каковы бы ни были результаты нашего эксперимента, первую нашу рекомендацию я могу сформулировать заранее: при штормовом предупреждении немедленно покидать зону обледенения.
— А что думает ваш шеф?
— Своего мнения Виктор Сергеич не скрывает: из шторма нужно выходить. Наша остойчивость уже нарушена, случись что с машиной — и неминуемо развернёт лагом к волне. Догадываетесь, что произойдёт в этом случае?
— Догадываюсь, меня уже Перышкин просвещал. А Корсаков высказывал своё мнение Чернышёву?
— Дважды и во всеуслышание.
— А Чернышёв?
— Пропустил мимо ушей. Вру, один раз он всё-таки отреагировал. — Никита скорчил гримасу, сжал губы и проскрипел голосом Чернышёва: — «Какие брюки посоветуете шить, Виктор Сергеич, узкие или широкие, а то до нас, глухой провинции, моды доходят с опозданием!»
— Похоже. — Я невольно улыбнулся. — Корсаков, конечно, обиделся? Никита пристально и совершенно серьёзно на меня посмотрел.
— Вы ничего не понимаете, Павел Георгич. До обиды ли, если мы идём на чрезвычайно опасное приключение!
Второй раз за последние несколько часов на меня дохнуло холодом. И причиной тому были не столько слова Никиты, сколько необычный для этого насмешника торжественно-мрачный тон. Но не слепец же Чернышёв, попытался я успокоить самого себя, неужто он не видит того, что видит Никита?
В коридоре послышались голоса, и в салон, чуть не сшибая друг друга, ввалились Ерофеев и Кудрейко. Широко расставив ноги и балансируя руками, они рухнули в кресла.
— Ад кромешный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Как же наш эксперимент?
— А Васютину на него начхать, ему главное, чтоб мы целее были. За эксперимент с него не спросят, а за наше драгоценное здоровье шкуру спустят.
— И что же вы ему ответили?
— Погоди. — Чернышёв загасил сигарету и прикурил другую. — В связи с этим, Паша, возникает, как ты пишешь в газете, морально-этический вопрос. Помнишь, Перышкин на собрании спросил, сколько льда мы можем набрать?
— Вы ответили, что не знаете.
— Я и в самом деле не знаю. А теперь представь себе, что я ослушался товарища Васютина и погубил корабль. Кто будет виноват?
— Вы.
— Правильно. А если подчинюсь и уйду в укрытие, чтоб товарищ Васютин спал спокойно, кому воткнут шило за сорванный эксперимент?
— Вам.
— Умница! — Чернышёв чмокнул губами. — Догадайся, что ответил своему старинному другу?
— Послали его подальше.
— Ясновидец! — выдохнул Чернышёв. — Я тебе потом напомню, дашь автограф. Однако тёмный лес только начинается. Мой разговор на мостике слышали, а раз так, весь экипаж знает, что «хромой черт» будет набирать лёд, и шлёт в мой адрес самые наилучшие пожелания. Теперь так. На борту, не считая меня, двадцать четыре человека. Ну собой — дело ясное, а другими я имею право рисковать? Тобой, Зиной, Лыковым? Подумай и скажи.
— Щепетильная ситуация.
Чернышёв выразительно посмотрел на меня.
— Я знал, на что иду, — быстро добавил я. — И другие тоже.
— Спасибо, утешил… Значит, так?
— Значит, так.
— Нынче ведь не война, Паша, — неожиданно мягко сказал Чернышёв. — Тебе хорошо — бобыль, пустоцвет, а Лыкова шесть человек ждут на берегу.
— Тогда выходите из шторма. — Я развёл руками: — Не пойму, чего вы хотите.
— Хорошо быть на свете нейтральным пассажиром, — позавидовал Чернышёв; вставая. — Ни хрена ты не понял, Паша… Ишь раскачало! К себе спускайся, на мостике и яблоку упасть негде… Стой, забыл! Окалываться начнём — послать за тобой али приказать не беспокоить корреспондента?
— Не будь вы, Архипыч, капитаном… — И я захлопнул за собой дверь.
Проверка боем (Окончание)
Озадаченный и злой, я спустился по трапу и хотел пройти в свою каюту, но меня перехватил Никита.
— Выгнали? — спросил я.
— Лучше звучит «предложили удалиться», — невозмутимо ответил Никита. — Они намекнули, что без цыплят обойдутся. Так что прошу в наш курятник.
Цепляясь за все, за что можно было уцепиться, мы пробрались в салон и уселись в кресла. Судно стремительно взмывало вверх, на мгновение, казалось, застывало и столь долго падало обратно, что замирало сердце.
— Кто-то хочет вдавить нас в море, — сказал я. — Тяжёлой лапой.
— Хорошее сравнение, — похвалил Никита, — Запишите, вам потом за него заплатят.
— Идите к черту, и без ваших шуточек тошно.
— Помогает. — Никита достал из кармана валидол. — Хотите?
— Самообман… — Я, однако, взял таблетку и сунул под язык. Организм мой слегка взбунтовался: подташнивало и болела голова.
— Что он вам заливал? — слишком уж равнодушно спросил Никита. — Наверное, как любит штормовать и бороться со стихией, — догадался он.
— Даже речи об этом не было, — сказал я. — Мы решали кроссворд.
— Все решили?
— Нет, одно слово осталось: спортивная игра из шести букв, начинается на «ф» и кончается на «л».
— Трудное слово, ничего похожего не слышал.
— Вот мы на нём и споткнулись.
Скрывая разочарование, Никита стал протирать очки. Без них его глаза казались совсем не плутовскими, скорее беспомощными. В сущности, он ещё мальчишка, хотя и аспирант. Впрочем, мальчишка, а осмотрительный, из тех, кто не любит делать ошибок — рационалист: станет зятем Корсакова, легко пойдёт по проложенной лыжне. Кто знает, может, это и будет первая его ошибка. Жениться нужно на ровне, расчёт никого счастливым не делал. Ладно, не мне мораль читать, мой-то опыт наверняка ему не пригодится. Я подумал о том, что уже полночь и самое время завалиться в постель, но разве в такую ночь уснёшь?
— Вы правы, заснуть не удастся, — сказал Никита.
— Черт возьми, — удивился я.
— А вы сначала закрыли глаза, потом открыли и чуть развели руками, — весьма довольный эффектом, пояснил Никита. — Люди почему-то склонны видеть чудо там, где имеет место элементарная наблюдательность. И вообще им всегда, во все времена очень хочется какого-нибудь чуда, недоступного их пониманию. Отсюда в прошлом Зевс и Дажбог, а сегодня летающие тарелки. Сыграем партию?
— Боюсь вам проиграть, голова побаливает.
— Вы боитесь другого. — Никита сделал умное лицо. — Шторма и всех сопутствующих штучек.
— Ещё чего!
— Зря храбритесь, Павел Георгич, это от незнания. Я же не боюсь признаться, что мне не по себе, мы уже тонн двадцать набрали.
— Не так уж и много.
— Опять от незнания, — строго указал Никита. — Во-первых, в шторм это довольно много, и во-вторых, Чернышёв решил не окалываться.
— Почему же?
— Говорит, что людей может смыть за борт, не хочет рисковать.
— Значит, так и есть.
— Лукавит! Бороться за живучесть судна нужно в любую погоду. Просто хочет набрать побольше льда.
— В этом тоже есть логика, — сказал я.
— Только не в шторм.
— Но другие, которых мы собираемся учить, именно в шторм могут подвергнуться обледенению!
— Каковы бы ни были результаты нашего эксперимента, первую нашу рекомендацию я могу сформулировать заранее: при штормовом предупреждении немедленно покидать зону обледенения.
— А что думает ваш шеф?
— Своего мнения Виктор Сергеич не скрывает: из шторма нужно выходить. Наша остойчивость уже нарушена, случись что с машиной — и неминуемо развернёт лагом к волне. Догадываетесь, что произойдёт в этом случае?
— Догадываюсь, меня уже Перышкин просвещал. А Корсаков высказывал своё мнение Чернышёву?
— Дважды и во всеуслышание.
— А Чернышёв?
— Пропустил мимо ушей. Вру, один раз он всё-таки отреагировал. — Никита скорчил гримасу, сжал губы и проскрипел голосом Чернышёва: — «Какие брюки посоветуете шить, Виктор Сергеич, узкие или широкие, а то до нас, глухой провинции, моды доходят с опозданием!»
— Похоже. — Я невольно улыбнулся. — Корсаков, конечно, обиделся? Никита пристально и совершенно серьёзно на меня посмотрел.
— Вы ничего не понимаете, Павел Георгич. До обиды ли, если мы идём на чрезвычайно опасное приключение!
Второй раз за последние несколько часов на меня дохнуло холодом. И причиной тому были не столько слова Никиты, сколько необычный для этого насмешника торжественно-мрачный тон. Но не слепец же Чернышёв, попытался я успокоить самого себя, неужто он не видит того, что видит Никита?
В коридоре послышались голоса, и в салон, чуть не сшибая друг друга, ввалились Ерофеев и Кудрейко. Широко расставив ноги и балансируя руками, они рухнули в кресла.
— Ад кромешный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61