Словом, профессор жаждал реванша — и не было на судне человека, который не желал бы ему успеха.
В каюту заглянул матрос.
— Капитан приглашает на мостик!
Никита Кутейкин выключил секундомер.
— Два-три забрызгивания в минуту.
— Температура воздуха? — спросил Корсаков, заполняя журнал.
— Минус 4, 6 градуса.
— Запишите: курсовой угол к фронту волны десять градусов, — продиктовал Кудрейко. — Ветер семь баллов, волнение моря шесть.
С понижением температуры началось обледенение. «Семён Дежнев» носом зарывался в море, и на палубу, надстройки обрушивались мириады брызг. Качало на мостике значительно сильнее, чем в твиндеке, но в каюте без иллюминаторов качка изнуряла больше, а наверху, как нынче любят говорить, мозг получал всё-таки какую-то информацию. Временами волна, разлетаясь, с силой била в окна рулевой рубки, и я инстинктивно отшатывался, вызывая усмешки Лыкова.
— Алексей Архипыч, меняйте курс, — попросил Корсаков. — Прямо на ветер.
По команде капитана Перышкин крутанул штурвал.
— Никита, секундомер!
В море зимой я никогда не был. Неприглядное зрелище. Все вокруг тебя серое и мрачное: и повисшие над морем тучи, и пелена над горизонтом, и холодные волны, налетавшие на маленький кораблик, как цепные псы. Я поёжился: хлестнувшей волной с головы до ног окатило Ерофеева и Птаху, которые, прикрепившись карабинами к штормовому линю, брали пробы с образовавшегося льда.
— Четыре забрызгивания, — доложил Никита.
— Здорово их. — Я кивнул на людей на палубе. — Работёнка по большому блату.
— Павел Георгиевич, прошу не мешать, — резко выговорил Корсаков. — Никита, повторить замер!
— Есть повторить. — Никита прильнул к замёрзшему окну, на котором бешено вертелся «дворник». — Четыре забрызгивания.
Мне уже было известно, что обледенение, возникающее от брызг морской воды, самое частое и опасное. Но пока что мы имели дело с начальной стадией: на палубе образовался ледяной панцирь. При этой стадии можно спокойно работать и даже рассказывать анекдоты.
— Попробуем курс под углом 90 градусов к направлению ветра, — предложил Корсаков. — Не возражаете, Алексей Архипыч?
— Лагом к волне, креста на вас нет… — пробурчал Лыков.
Волны с силой ударили по левому борту.
— Число забрызгиваний ноль, — сообщил Никита.
— Вы правы, — кивнул Корсаков Чернышёву. — При таком курсе забрызгивания прекращаются. И следовательно, обледенение от брызг.
— Только лагом к волне на нашей посудине штормовать не рекомендуется, — сказал Чернышёв. — Так что особой ценности данное наблюдение не имеет. Ну, сколько?
Вопрос был адресован Ерофееву и Птахе. Они ввалились на мостик в штормовых рыбацких костюмах, с которых стекали тяжёлые капли.
— Живые озонаторы, морем запахло, — принюхиваясь, с удовольствием сказал Баландин.
— Купальный сезон открыт, — бодро откликнулся Ерофеев. — Лёд нарастает медленно, около тонны в час.
— Сколько и где? — спросил Корсаков.
Ерофеев доложил толщину ледового покрова в различных точках и отметил, что в местах, покрытых эмалью, лёд нарастает слабее. Пока что этот процесс, однако, выражен не очень ясно, нужно подождать с выводами до сильного обледенения.
— Если погода не изменится, — сказал Корсаков, внося цифры в журнал, — за сутки можем набрать тонн двадцать. На каком этапе начнём околку, Алексей Архипыч?
— А ни на каком, — пробормотал Чернышёв, поглядывая на море.
— Простите, не понял.
— И понимать нечего… Ежели синоптик не наврал, циклон уходит на норд-ост, не догоним. Часа через три выйдем из зоны обледенения.
— Было бы чего догонять, — весело подал голос Перышкин. И, спохватившись, торопливо проговорил: — Молчу, Алексей Архипыч, молчу!
— Рулевой матрос должен быть немым! — рявкнул Чернышёв. — Только повторять команду — как робот! На первый раз оставляю без компота.
— Есть остаться без компота, — ухмыльнулся Перышкин и с деланной обидой в голосе бросил: — В тропиках нам сухое вино выдавали, а здесь последнего компота лишают.
— Без двух компотов, — прорычал Чернышёв и великодушно добавил: — Условно…
Капитан разбушевался
Третьи сутки мы шастаем по Японскому морю в поисках плохой погоды. Редчайший случай в этих широтах — тишь да гладь в январе, курорт! В нескольких сотнях миль, у Татарского пролива, возникла устойчивая зона обледенения, но «Дежнева» туда не пускают: «Буйный», наш спасатель, надзирает и над рыбаками, которые промышляют неподалёку, и все попытки Чернышёва освободиться от опеки начальство пресекает в зародыше: кому охота платить за разбитые горшки? Чернышёв бесится, на всех рычит, и на глаза ему лучше не попадаться.
Со спасателем мы ещё хлебнём горя: без него портнадзор нас в море не выпускает, и при возникновении необходимых для нашего эксперимента условий мы должны держать с «Буйным» непрерывную связь. А хлебнём горя потому, что командует спасателем Васютин, бывший капитан рыболовного траулера «Алдан» и давний недруг Чернышёва, который однажды хитростью перехватил у «Дежнева» очередь на плавбазу и успел сдать свою рыбу первым сортом. Чернышёв, конечно, затаил в душе хамство и долго ждал случая, чтобы отыграться. Наконец такой случай представился: на «Алдане» заболел повар, и Чернышёв через подставных лиц навязал Васютину одного отпетого халтурщика из портовой забегаловки, расхвалив его сверх всякой меры. Васютин, большой любитель вкусно покушать, клюнул; сменить повара на промысле не так-то просто, и недели две Чернышёв интересовался по радио, какой у Васютина аппетит, и посылал с оказией желудочные таблетки. Васютин в ответ открытым текстом клеймил «хромого черта» за вероломство — словом, два недруга веселили всю флотилию, пока не схлопотали по выговору. Встречаясь в море, капитаны обменивались приветствиями: «Алдан», у которого скорость побольше, издевательски волочил за собой на конце пустое ведро, а «Дежнев», оказавшись однажды с наветренной стороны, салютовал «Алдану» всем своим скопившимся на борту запасом мусора.
— Так что если хотите стать Архипычу ближайшим другом, похвалите Васютина, — закончил Лыков свой рассказ. — Вот вы, Паша, скажите, к примеру, что ничего интересного здесь не находите и желаете перебраться на «Буйный».
— С превеликим удовольствием! — откликнулся я. — Васютин, по крайней мере, культурный человек и не устраивает на борту зверинец. А ваш любимый Архипыч с утра ходит по мостику, как тигр, скажи слово — разорвёт на части и выбросит за борт!
Корсаков сочно хохотал. Мы сидели у него в салоне, лучшей на судне каюте, единственной двухкомнатной и со всеми удобствами. Корсаков и Лыков пили чай, а мы с Никитой играли в шахматы. У Никиты на доске была типичная «безнадёга», и он был явно рад, что я отвлекаюсь, так как лелеял призрачную надежду дать мне вечный шах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
В каюту заглянул матрос.
— Капитан приглашает на мостик!
Никита Кутейкин выключил секундомер.
— Два-три забрызгивания в минуту.
— Температура воздуха? — спросил Корсаков, заполняя журнал.
— Минус 4, 6 градуса.
— Запишите: курсовой угол к фронту волны десять градусов, — продиктовал Кудрейко. — Ветер семь баллов, волнение моря шесть.
С понижением температуры началось обледенение. «Семён Дежнев» носом зарывался в море, и на палубу, надстройки обрушивались мириады брызг. Качало на мостике значительно сильнее, чем в твиндеке, но в каюте без иллюминаторов качка изнуряла больше, а наверху, как нынче любят говорить, мозг получал всё-таки какую-то информацию. Временами волна, разлетаясь, с силой била в окна рулевой рубки, и я инстинктивно отшатывался, вызывая усмешки Лыкова.
— Алексей Архипыч, меняйте курс, — попросил Корсаков. — Прямо на ветер.
По команде капитана Перышкин крутанул штурвал.
— Никита, секундомер!
В море зимой я никогда не был. Неприглядное зрелище. Все вокруг тебя серое и мрачное: и повисшие над морем тучи, и пелена над горизонтом, и холодные волны, налетавшие на маленький кораблик, как цепные псы. Я поёжился: хлестнувшей волной с головы до ног окатило Ерофеева и Птаху, которые, прикрепившись карабинами к штормовому линю, брали пробы с образовавшегося льда.
— Четыре забрызгивания, — доложил Никита.
— Здорово их. — Я кивнул на людей на палубе. — Работёнка по большому блату.
— Павел Георгиевич, прошу не мешать, — резко выговорил Корсаков. — Никита, повторить замер!
— Есть повторить. — Никита прильнул к замёрзшему окну, на котором бешено вертелся «дворник». — Четыре забрызгивания.
Мне уже было известно, что обледенение, возникающее от брызг морской воды, самое частое и опасное. Но пока что мы имели дело с начальной стадией: на палубе образовался ледяной панцирь. При этой стадии можно спокойно работать и даже рассказывать анекдоты.
— Попробуем курс под углом 90 градусов к направлению ветра, — предложил Корсаков. — Не возражаете, Алексей Архипыч?
— Лагом к волне, креста на вас нет… — пробурчал Лыков.
Волны с силой ударили по левому борту.
— Число забрызгиваний ноль, — сообщил Никита.
— Вы правы, — кивнул Корсаков Чернышёву. — При таком курсе забрызгивания прекращаются. И следовательно, обледенение от брызг.
— Только лагом к волне на нашей посудине штормовать не рекомендуется, — сказал Чернышёв. — Так что особой ценности данное наблюдение не имеет. Ну, сколько?
Вопрос был адресован Ерофееву и Птахе. Они ввалились на мостик в штормовых рыбацких костюмах, с которых стекали тяжёлые капли.
— Живые озонаторы, морем запахло, — принюхиваясь, с удовольствием сказал Баландин.
— Купальный сезон открыт, — бодро откликнулся Ерофеев. — Лёд нарастает медленно, около тонны в час.
— Сколько и где? — спросил Корсаков.
Ерофеев доложил толщину ледового покрова в различных точках и отметил, что в местах, покрытых эмалью, лёд нарастает слабее. Пока что этот процесс, однако, выражен не очень ясно, нужно подождать с выводами до сильного обледенения.
— Если погода не изменится, — сказал Корсаков, внося цифры в журнал, — за сутки можем набрать тонн двадцать. На каком этапе начнём околку, Алексей Архипыч?
— А ни на каком, — пробормотал Чернышёв, поглядывая на море.
— Простите, не понял.
— И понимать нечего… Ежели синоптик не наврал, циклон уходит на норд-ост, не догоним. Часа через три выйдем из зоны обледенения.
— Было бы чего догонять, — весело подал голос Перышкин. И, спохватившись, торопливо проговорил: — Молчу, Алексей Архипыч, молчу!
— Рулевой матрос должен быть немым! — рявкнул Чернышёв. — Только повторять команду — как робот! На первый раз оставляю без компота.
— Есть остаться без компота, — ухмыльнулся Перышкин и с деланной обидой в голосе бросил: — В тропиках нам сухое вино выдавали, а здесь последнего компота лишают.
— Без двух компотов, — прорычал Чернышёв и великодушно добавил: — Условно…
Капитан разбушевался
Третьи сутки мы шастаем по Японскому морю в поисках плохой погоды. Редчайший случай в этих широтах — тишь да гладь в январе, курорт! В нескольких сотнях миль, у Татарского пролива, возникла устойчивая зона обледенения, но «Дежнева» туда не пускают: «Буйный», наш спасатель, надзирает и над рыбаками, которые промышляют неподалёку, и все попытки Чернышёва освободиться от опеки начальство пресекает в зародыше: кому охота платить за разбитые горшки? Чернышёв бесится, на всех рычит, и на глаза ему лучше не попадаться.
Со спасателем мы ещё хлебнём горя: без него портнадзор нас в море не выпускает, и при возникновении необходимых для нашего эксперимента условий мы должны держать с «Буйным» непрерывную связь. А хлебнём горя потому, что командует спасателем Васютин, бывший капитан рыболовного траулера «Алдан» и давний недруг Чернышёва, который однажды хитростью перехватил у «Дежнева» очередь на плавбазу и успел сдать свою рыбу первым сортом. Чернышёв, конечно, затаил в душе хамство и долго ждал случая, чтобы отыграться. Наконец такой случай представился: на «Алдане» заболел повар, и Чернышёв через подставных лиц навязал Васютину одного отпетого халтурщика из портовой забегаловки, расхвалив его сверх всякой меры. Васютин, большой любитель вкусно покушать, клюнул; сменить повара на промысле не так-то просто, и недели две Чернышёв интересовался по радио, какой у Васютина аппетит, и посылал с оказией желудочные таблетки. Васютин в ответ открытым текстом клеймил «хромого черта» за вероломство — словом, два недруга веселили всю флотилию, пока не схлопотали по выговору. Встречаясь в море, капитаны обменивались приветствиями: «Алдан», у которого скорость побольше, издевательски волочил за собой на конце пустое ведро, а «Дежнев», оказавшись однажды с наветренной стороны, салютовал «Алдану» всем своим скопившимся на борту запасом мусора.
— Так что если хотите стать Архипычу ближайшим другом, похвалите Васютина, — закончил Лыков свой рассказ. — Вот вы, Паша, скажите, к примеру, что ничего интересного здесь не находите и желаете перебраться на «Буйный».
— С превеликим удовольствием! — откликнулся я. — Васютин, по крайней мере, культурный человек и не устраивает на борту зверинец. А ваш любимый Архипыч с утра ходит по мостику, как тигр, скажи слово — разорвёт на части и выбросит за борт!
Корсаков сочно хохотал. Мы сидели у него в салоне, лучшей на судне каюте, единственной двухкомнатной и со всеми удобствами. Корсаков и Лыков пили чай, а мы с Никитой играли в шахматы. У Никиты на доске была типичная «безнадёга», и он был явно рад, что я отвлекаюсь, так как лелеял призрачную надежду дать мне вечный шах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61