– Я там говорил о матриархате.
Инспектор неожиданно приняла его сторону:
– Ты прав, много бед от того, что в семье главенствует женщина.
Обрадованный, что нашел поддержку там, где вовсе не предполагал ее обрести, Саня решил высказать все, что накипело в душе.
– Человечество медленно, но неуклонно движется к своей гибели, – мрачно закончил Саня свои разглагольствования о матриархате.
Инспектор слушала его внимательно, ни разу не перебила, но сама начала с того, чем кончила.
– А почему женщина главенствует в семье? Вовсе не потому, что ей хочется, а потому что вынуждена. Не кажется ли тебе, что женщины взвалили на свои хрупкие плечи самые большие тяжести? – инспектор показала на капитанские погоны. – А мужчины оставили себе рыбалку, телевизор, футбол. У тебя кто мама?
– Врач-травматолог.
– А папа?
– Футболист, – ответил Саня и тут же поправил себя: – Он был футболистом, а сейчас тренирует мальчишек.
– Вот видишь, – инспектор развела руками.
– Вижу, – печально вздохнул Саня.
– Кстати, – инспектор взяла ручку, – мы с тобой еще не познакомились.
И пришлось Сане выложить капитану все о себе. Когда инспектор заканчивала полное Санино жизнеописание, дверь распахнулась, и на пороге появился папа. А за ним, возвышаясь над папиной лысиной, выросла фигура режиссера.
– Он? – спросила Марина Николаевна.
Вместо ответа папа бросился ко мне, и мы обнялись.
Потом папа отстранил меня, быстро оглядел, ощупал. Я заметил, как блеснули слезы под стеклами его очков.
– Папа, со мной ничего не случилось, – радостно сообщил я и еще раз с удовольствием повторил: – Папа…
Как долго – целых два дня! – я не произносил этого слова – папа. Какое это прекрасное слово – папа.
Наконец, папа оторвался от меня и увидел Саню, всего в бинтах, ссадинах и царапинах. Папино доброе сердце не выдержало, папа бросился к Сане и прижал к груди моего друга.
– Мальчики, что вы натворили? – взволнованно бормотал папа. – Как вас угораздило?
При появлении папы инспектор вскочила, от смущения разрумянилась еще пуще и поправила прическу, бросив торопливый взгляд в зеркало, висевшее на стене.
– Это ваш? Ваши? – спросила капитан, когда папа обнял разом нас двоих.
– Мой, мои, – подтвердил папа и попросил: – Вы уж их простите, шалопаев.
– Да, – властно вмешалась Марина Николаевна, – я забираю свое заявление. Где оно у вас тут?
Инспектор нашла среди бумаг заявление и протянула режиссеру.
– Это было недоразумение, – Марина Николаевна эффектно разорвала лист на мелкие кусочки, – и пусть оно рассеется как дым.
Режиссер хотела было швырнуть бумажки, чтобы они разлетелись по комнате, и уже взмахнула рукой, но под строгим взглядом инспектора остановилась, вероятно, вспомнила, что она не в студии, и опустила бумажки в карман пальто.
Легкость, с какой расправилась со своим заявлением Марина Николаевна, возмутила инспектора.
– Как все просто у вас получается – недоразумение, – язвительно произнесла она и взмахнула рукой, передразнивая режиссера. – Надо было думать, прежде чем вызывать милицию. А разбитые стекла? А причиненный ущерб?
– Ах, – скривила губы Марина Николаевна, мол, было бы о чем говорить. – Мы все уладим.
Папа почуял, что между женщинами назревает перепалка, которая грозит надолго затянуться, и решил вмешаться.
– Я вас очень прошу, давайте прекратим это дело. Ребята хорошие, первый раз оступились, их надо простить.
Вновь чудесная перемена произошла на наших глазах с инспектором. Из строгой блюстительницы законов она превратилась в очаровательную женщину, одарившую моего папу самой нежной улыбкой.
– Милиция не может не прислушаться к просьбе такого известного человека. А ребята и вправду неплохие. На первый раз я вас прощаю, мальчики.
– Спасибо, – сказали мы с Саней.
– Спасибо, – папа прижал обе руки к груди, – и, как у вас не приятно, однако, мы бы хотели, с вашего разрешения, откланяться.
– Позвольте вам пожелать, уважаемый Борис Петрович, больших творческих успехов! А вам, товарищ режиссер, – тут у капитана вновь переменился тон, а главное, выражение лица, – я бы посоветовала поучиться у Бориса Петровича, а не высасывать из пальца истории, тогда бы поменьше было разбитых стекол и приводов в милицию.
Марина Николаевна вспыхнула:
– Ну, знаете, не ваше дело судить об искусстве.
– Почему не мое? – загорелась и капитан. – Когда по телевизору демонстрируют настоящее произведение искусства, у милиции меньше работы.
Папа подмигнул нам с Саней, мол, пора и честь знать. Пока женщины выясняли, какие фильмы и спектакли следует показывать по телевизору, мы потихоньку улизнули.
На улице мы перевели дух.
– Здорово вы нас выручили, – восхитился Саня.
– Сейчас бы снять вам штаны да всыпать по тридцать первое число, – папа дал волю гневу. – Ну, скажите на милость, какая нелегкая принесла вас на студию?
– Я хотел тебя повидать, – признался я.
Папа смущенно кашлянул. Видя, что он не в своей тарелке, я спросил:
– А как ты нас нашел?
– О, это целая пьеса, правда, в одном действии, – папа обрадовался, что я переменил тему разговора, но вдруг спохватился: – Мальчики, вы обедали?
– В школе, – начал я, – но после перенесенных волнений мы непрочь…
– Пообедать по-настоящему, – закончил Саня.
Мы забрели в ближайшее кафе, папа заказал уйму блюд, а в конце мороженое с шоколадом, и пока мы поглощали еду, папа рассказывал, как ему удалось найти нас.
– Вероятно, я появился на студии минут через пятнадцать после того, как вас увела милая капитанша. Вся студия еще гудела. Я видел пустой проем в двери. Между прочим, должен признаться, меня охватило дурное предчувствие. Может, потому, что я все время о тебе думаю, – папа взлохматил мне волосы. – Но я отогнал прочь мрачные мысли и сосредоточился на предстоящей записи. И тут меня перехватила Марина Николаевна. Не поздоровавшись, она долго и внимательно меня разглядывала, причем бесцеремонно вертела моей головой, точно она была ее собственностью. Я человек воспитанный и привык во всем уступать женщинам, но и моему терпению пришел конец. «Марина Николаевна, – вежливо произнес я, – мне лестно то внимание, которое вы оказываете моей внешности, но позвольте узнать, чем вызван такой чрезвычайный интерес к моей персоне». Марина Николаевна, которая к тому времени уже по-свойски дергала меня за уши, словно желала удостовериться мои они или нет, наконец, резким движением оставила меня в покое, отчего я, чтобы устоять на ногах, вынужден был прислониться к стене. Оттолкнула она меня со словами: «Ах, извините, Борис Петрович, ах, здравствуйте, дорогой, как я рада вас видеть, как вы поживаете?» Пробормотав: «Я тоже рад, весьма», я бочком, бочком попытался протиснуться сквозь узкий проход между стеной и Мариной Николаевной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49