Состав был товарный, и Пряхин разглядел силуэты танков на платформах. Стволами то друг к другу, то в разные стороны машины несли в себе какую-то подавляющую тяжесть. Поездные колеса ухали на стыках рельсов, эшелон все шел и шел, казалось, что он никогда не кончится. Но вот шум оборвался, повисла тишина.
Алексей свистнул, собаки подошли вплотную. Он погладил их, поискал по карманам чего-нибудь съестного и ухмыльнулся этому непроизвольному движению: в карманах у него давно ничего не было.
Пряхин пошел дальше, собаки двигались рядом. Откуда они тут, в зимнем лесу? Коли потеряли хозяина, должны бы жить в городке или в какой деревне... Значит, люди обидели их, напугали? А все-таки к человеку жмутся, его ищут.
Лес кончился, мелькнули огни городка. Страх был позади, и только теперь, избавившись от него, Алексей опять вспомнил эшелон.
Танки шли на фронт, а он, комиссованный подчистую, в обратную от войны сторону.
Им - сражаться, ему - расплачиваться за свое...
Железная дорога вползла в городок, навстречу двинулись окраинные домики, укутанные сугробами. Разноцветно, нарядно светились окошки.
Собаки остановились.
Смотрели на Алексея, но не трогались, сидели, точно пришитые. Алексей свистнул им, ободряя, и собаки дружно завиляли хвостами.
"Вон какое дело, - подумал он, - значит, просто попутчиками были, а теперь прощаются. Ясное дело, одним по лесу и собакам страшновато".
- Ну давайте, - сказал Пряхин, и собаки словно поняли его. Неторопливо свернули в какой-то переулок.
Тети Груни не было дома, он нашарил под приступком ключ, вошел в дом, разделся и уснул.
Проснулся среди ночи, разомнул глаза, будто прикрыл их, на секунду прервав начатый разговор, увидел хозяйку свою, облокотившуюся на ладонь, и вздохнул.
- Что же ты делаешь с собой, соколик, - спросила тетя Груня, - на какие муки себя обрекаешь?
- Что ты все обо мне да обо мне? - ответил Алексей. - А им каково?
- Горько им, - сказала тетя Груня. - Ох как горько.
Глава третья
ГОРЕ ГОРЬКОЕ
Вот и пришел Алексей Пряхин туда, куда стремился. Знакомый забор, тусклая лампочка в подъезде, грязная лестница на второй этаж.
Каждая ступенька в висках отдается - что скажет он, как скажет?..
Вот и дверь, крашенная когда-то масляной краской. Облупилась, пошла темными оспинами. Алексей постучал. Осторожно, согнутым пальцем. Тишина. Не откликаются. Должно быть, не слышат. Он стучит кулаком.
Легкие, летучие шаги слышатся за дверью, щелкает замок, в темной щели - глаза. Сперва испуганные, потом недоумевающие, наконец ненавидящие.
Пряхин протягивает две краюхи круглого деревенского хлеба, завернутые в бумагу, - выменял на сапоги.
- Это вам.
Дверь хлопает. Он слышит через дверь плачущий голос девушки:
- Не нуждаемся!
Алексей прижался лбом к двери. Вот и пришел, к чему стремился...
Ну а чего ты ждал? Встретят с распростертыми объятиями? Обнимать примутся?
Он тяжело повернулся, пошел вниз - еще тяжелей каждая ступенька. Вроде бы под горку ведут, а идти невозможно. Ноги деревенели. Куда ему теперь? Как?
Вышел на улицу, во дворе старичок, белый, будто со снегом с неба выпавший. Говорит о чем-то с бабушкой. Той самой. Она стоит понурясь, с пустой кошелкой, без интереса старика слушает, мимо Алексея глядит, будто не знает его, не помнит, а голова ее трясется.
Пряхин к старикам подошел. Так подступил, чтобы бабушкин взгляд пересечь. Протянул опять свой сверток, повторил:
- Возьмите.
Старуха на него смотрела - долго, словно постепенно, по шажочкам вспоминая, кто он такой. Глаза слезами заполнились. Она их сморгнула упали на пальто два стеклянных шарика, раскатились бисером и застыли на крепком морозце.
- Возьмите, - повторил Алексей и почувствовал, как лицо его судорога схватила - свело какой-то неведомой силой.
Старуха протянула руку, не отрывая взгляда от Алексея, приняла хлеб, положила в кошелку, двинулась мимо Пряхина, головой тряся, и исчезла в подъезде.
- Эхма! - воскликнул старичок и повторил: - Эхма!
Алексей шагал быстро, и тень улыбки - не улыбка, только тень бродила по его лицу. "Взяла!" - радовался он и благодарил, благодарил про себя старуху. Там, у двери, когда девочка, почти девушка, отказалась принять хлеб, его ударило будто. Вспомнил кладбище и те горькие похороны: женщины в белых халатах не дают ему лопату. Они не могли, не хотели простить - хоть и подруги, но ведь чужие же люди, а дочка - кровь и плоть, - разве могла простить она...
Спасибо старухе, спасибо и низкий поклон. Поняла его?
Он остановился. Поняла ли? Очень хотелось ему так думать, но остановился Пряхин от неожиданной, простой и убийственной мысли.
А может, не поняла, да есть нечего - вот и взяла.
Он двинулся дальше не так бодро и быстро, но шаг его окреп. Пусть. Совсем не обязательно понимать его. Не тот он для них человек, чтобы разбираться в его чувствах. Приняла старуха хлеб, и на том спасибо: не оттолкнула. Жизнь теперь, застывшая прежде, как бы дальше двинулась, сделала поворот. Есть теперь в ней Пряхину цель и смысл. Кормить семью эту. Выкормить, спасти, не дать девочкам и старухе совсем потеряться. Это долг его. Затем и прыгал из вагона, затем возвращался. А что прав водительских нет у него, что работы нет - его это забота.
Ноги несли в сторону рынка. Только что тут он сапоги продал, присмотрев взамен тоненькие ботинки, но зато получил две краюхи деревенского хлеба: сапоги из госпиталя выдали ему неплохие, офицерские. Когда возвращался с удачного мена, на краю рынка задержался у карусели.
Бессмысленно и чужеродно выглядела пестрая карусель среди грязного льда и снега. Красные, синие, желтые деревянные лошадки торопились куда-то, оставаясь неподвижными, ветер трепыхал брезентовые, тоже разноцветные края круглой крыши. Между лошадками и огромным красным барабаном, в котором пряталось устройство карусели, на стуле сидел слепой человек в темных очках и наигрывал веселую довоенную песенку:
Крутится-вертится шар голубой.
Крутится-вертится над головой,
Крутится-вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!
Странно и несуразно выглядела эта картина, и Пряхин невольно задержал шаг. Потом остановился.
Слепой резко перестал играть и крикнул:
- Тут кто-то есть?
- Есть, - ответил Алексей.
- Кто ты? - тревожно спросил слепой, снимая ремень гармошки.
- Да так, - растерянно сказал Пряхин. - Человек. Солдат.
- Едешь на фронт? - бодро спросил слепец. В руке у него появилась палочка, постукивая ею, он пробрался мимо цветных лошадок, ступил на землю, подошел к Алексею. Теперь не требовалось перекрикиваться. - А я вот, видишь, "чистый", - тихо сказал гармонист. - Списан подчистую. Закурить есть?
- Некурящий, - ответил Пряхин, - и тоже "чистый".
- Вон оно что! - Слепой не скрывал радости, даже засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158