Наконец вытащил. Пошел на цыпочках в ванную, включил свет, заперся. Развернул письмо.
Оно было написано мелкими буквами. Я торопился и не все разбирал. «Дорогой Антон Петрович… так… слушал радиопередачу о розыске родных… это было на дороге Гомель… видимо, Сережа… жену звали Екатериной Ивановной… совпадает год рождения… сохранилась единственная фотография… сообщите, как поступить… прошло столько лет…» Последние слова были написаны крупными, почти печатными буквами; «Может, все и не так, а я зря мечусь по свету и только принесу вам тревогу. Сообщите, как поступить». И все. И адрес.
Я пожал плечами, ничего не понял, вложил письмо в конверт и вернулся в комнату.
Я вошел и вздрогнул: дедушки не было!
Ночной разговор
Я так напугался, что ничего не успел сообразить.
Я выбежал, хлопнув дверью, в прихожую, заглянул в комнату, где спали отец и мама, потом выскочил на кухню и облегченно вздохнул, Фу-у-у! Дедушка сидел на табуретке и курил в темноте. Огонек сигареты то вспыхивал малиновым фонариком, то угасал.
Я включил свет и сказал:
– Как напугался! Ты же спал! И вдруг исчез!
Дедушка молча смотрел на меня, на мою руку, я перевел взгляд туда же, и меня словно обдали кипятком. В руке я держал письмо!
Я поднял глаза. Что я скажу, что объясню в оправдание? Да и какое может быть оправдание, если я залез в карман, как какой-то вор! И это никак не объяснить.
Я поднял глаза, чувствуя, как бьется в висках прихлынувшая кровь.
Дедушка смотрел на меня пронзительно, он смотрел как бы даже и не на меня, а в меня. Как будто разглядывал мое устройство. Каким таким образом я сделан, что сумел залезть в чужой карман?
– Я не шпионю, не подумай, – проговорил я наконец мрачно.
– Еще бы! – сказал он.
– Я просто прочитал, понимаешь! Ты какой-то убитый, и я решил прочитать, потому что нельзя так убиваться из-за этих писем!
Он посмотрел на меня снова. Но уже совсем не так, как вначале. Потом прикрыл глаза, сказал:
– Погаси свет и садись. Пошепчемся!
– Пошепчемся! – шепнул я горячо, и волна нежности окатила меня.
И вот мы сидим в темноте, и я шепчу, что он поступает неправильно, что он мой дед и должен все рассказывать внуку, ведь мы же друзья, в конце концов.
Сигарета вспыхивает малиновым огоньком, еле освещая дедушкин лоб, нос, подбородок. Глаз его не видно – он в темноте, и я могу судить о том, что он думает, только по словам. По словам – это трудно. Нужно видеть глаза. Всегда видеть глаза! Дедушка шепчет:
– Ты прочел?
– Ничего не понял, очень мало написано. Это твой друг? Фронтовой?
– Нет, – отвечает дедушка, – не друг. А я думал, ты понял. Это не друг, Антошка, а чужой человек. Может быть, это твой дедушка.
Я смеюсь.
– Мамин папа давно умер, – говорю я, – и дедушка у меня один, не то что у Кешки.
– Ты забыл мою военную тайну? – спрашивает дед.
Будто кто-то бьет меня прямо в поддых.
– Ты что! – кричу я шепотом. – Ты что говоришь? Какой еще дедушка? Дедушка – это ты!
Он берет меня за руку. Гладит своей ладонью. Ладонь у деда шершавая, грубая и горячая.
– Слушай, Антошка, – шепчет дед, – слушай внимательно и не перебивай. Тогда, в войну, когда я нашел Сережу, я написал Лидушке, чтобы она поискала его отца. Но как? Она мне так и ответила: искать будем после войны. Но и после войны искать было трудно. Почти невозможно. Что я знал? Его звали Сережа. А его мать – Катя. Екатерина. Все. Если бы не танки тогда, я нашел бы тело матери, взял документы. Но немцы напали неожиданно. Пришлось отступать. Я запрашивал детприемники – были такие места, где занимались детьми, выясняли про них сведения. Писал в другие организации. Везде отвечали: установить родителей невозможно. И мы успокоились. Усыновили Сережу. Думали – все! Навсегда!
Он умолк. Ладонь его лежала на моей руке, и я чувствовал, как она вздрагивает. Я накрыл ее своей ладонью. Сжал ее.
– Ну и что! – сказал я. – Конечно! Конечно, навсегда! И ты мой дедушка, хватит об этом!
– Подожди, – ответил он, – я тоже думал так. Не хватает сведений – и все. Но оказалось, на радио теперь есть специальная передача. Разыскивают детей – бывших детей. По воспоминаниям. По мелким деталям. Я написал туда письмо. По радио рассказали про Сережу. Как он пел. Как звали его маму. На какой дороге это было. И примерно когда.
Огонек сигареты давно погас, но дедушка не замечал этого.
– И вот пришло письмо, – сказал он. – Может быть, это Сережин отец. И твой дедушка.
Я чуть не закричал. Меня душили слезы и досада. Такая досада на дедушку, на его глупое поведение.
– Зачем? – прошептал я. – Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем? Зачем?
Решение
Он молчал долго. Он, наверное, не думал, что я так возмущусь. Потом вспыхнула спичка, и сигарета опять загорелась малиновым огоньком.
– Возьми себя в руки! – сказал дедушка твердым голосом. – И будь мужчиной!
Он помолчал. Потом произнес:
– Хочу верить, что ты поступил бы на моем месте точно так же. Иначе ты бы не был моим внуком.
На слове «моим» он сделал ударение.
Я успокоился. Дедушка говорил со мной на равных. А если с тобой говорят на равных, значит, нельзя пищать. Нельзя паниковать. Надо стоять вровень с человеком, который говорит с тобой серьезно.
Я повторил, только теперь другим тоном:
– Зачем ты это сделал? Объясни!
– Я убежден, что папа никогда – понимаешь, никогда! – не предпримет попытки искать родных. Родным он считает только меня, и я ему за это благодарен.
– Правильно! – шепнул я.
– Правильно с точки зрения Сережи. С твоей. Но я обязан сделать все! Использовать все возможности! Это долг моей совести! Последний долг!
– Что за полуночники! – раздался голос.
Мы вздрогнули и зажмурились от яркого света.
На пороге кухни стоял папа в одних трусах и с подозрением разглядывал нас.
– А накурили! – возмутился он.
– Ничего, ничего, – пробормотал смущенно дедушка, – ты иди, нам не спится, ведь мы же утром никуда не торопимся!
Папа помотал головой, попил воды, щелкнул выключателем и ушел, буркнув:
– Настоящие заговорщики, по ночам разговаривают.
Я усмехнулся. Действительно, заговорщики. Говорим о папе, а он даже и не подозревает.
Да и вообще! Дедушка шлет письма, ищет папиных родственников, а мы и не догадываемся. Не предполагаем, черствые люди, что с дедом творится, что с ним происходит.
Я прижался лбом к дедушкиной руке.
– Что же ты, старичок мой, – сказал я, – так себя мучаешь!
Он тихонько засмеялся:
– Эх, Антошка, Антошка! Как интересно тебя наблюдать. Какой ты забавный человечек!
– Я не человечек, – сказал я, – а человек! Я расту, ты сам говорил. И потом, почему вы, взрослые, всегда нас маленькими считаете. Если человек ростом небольшой, это же еще ничего не значит! Он такой же человек, как и взрослые! И все понять может! Разве не правда?
– Правда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Оно было написано мелкими буквами. Я торопился и не все разбирал. «Дорогой Антон Петрович… так… слушал радиопередачу о розыске родных… это было на дороге Гомель… видимо, Сережа… жену звали Екатериной Ивановной… совпадает год рождения… сохранилась единственная фотография… сообщите, как поступить… прошло столько лет…» Последние слова были написаны крупными, почти печатными буквами; «Может, все и не так, а я зря мечусь по свету и только принесу вам тревогу. Сообщите, как поступить». И все. И адрес.
Я пожал плечами, ничего не понял, вложил письмо в конверт и вернулся в комнату.
Я вошел и вздрогнул: дедушки не было!
Ночной разговор
Я так напугался, что ничего не успел сообразить.
Я выбежал, хлопнув дверью, в прихожую, заглянул в комнату, где спали отец и мама, потом выскочил на кухню и облегченно вздохнул, Фу-у-у! Дедушка сидел на табуретке и курил в темноте. Огонек сигареты то вспыхивал малиновым фонариком, то угасал.
Я включил свет и сказал:
– Как напугался! Ты же спал! И вдруг исчез!
Дедушка молча смотрел на меня, на мою руку, я перевел взгляд туда же, и меня словно обдали кипятком. В руке я держал письмо!
Я поднял глаза. Что я скажу, что объясню в оправдание? Да и какое может быть оправдание, если я залез в карман, как какой-то вор! И это никак не объяснить.
Я поднял глаза, чувствуя, как бьется в висках прихлынувшая кровь.
Дедушка смотрел на меня пронзительно, он смотрел как бы даже и не на меня, а в меня. Как будто разглядывал мое устройство. Каким таким образом я сделан, что сумел залезть в чужой карман?
– Я не шпионю, не подумай, – проговорил я наконец мрачно.
– Еще бы! – сказал он.
– Я просто прочитал, понимаешь! Ты какой-то убитый, и я решил прочитать, потому что нельзя так убиваться из-за этих писем!
Он посмотрел на меня снова. Но уже совсем не так, как вначале. Потом прикрыл глаза, сказал:
– Погаси свет и садись. Пошепчемся!
– Пошепчемся! – шепнул я горячо, и волна нежности окатила меня.
И вот мы сидим в темноте, и я шепчу, что он поступает неправильно, что он мой дед и должен все рассказывать внуку, ведь мы же друзья, в конце концов.
Сигарета вспыхивает малиновым огоньком, еле освещая дедушкин лоб, нос, подбородок. Глаз его не видно – он в темноте, и я могу судить о том, что он думает, только по словам. По словам – это трудно. Нужно видеть глаза. Всегда видеть глаза! Дедушка шепчет:
– Ты прочел?
– Ничего не понял, очень мало написано. Это твой друг? Фронтовой?
– Нет, – отвечает дедушка, – не друг. А я думал, ты понял. Это не друг, Антошка, а чужой человек. Может быть, это твой дедушка.
Я смеюсь.
– Мамин папа давно умер, – говорю я, – и дедушка у меня один, не то что у Кешки.
– Ты забыл мою военную тайну? – спрашивает дед.
Будто кто-то бьет меня прямо в поддых.
– Ты что! – кричу я шепотом. – Ты что говоришь? Какой еще дедушка? Дедушка – это ты!
Он берет меня за руку. Гладит своей ладонью. Ладонь у деда шершавая, грубая и горячая.
– Слушай, Антошка, – шепчет дед, – слушай внимательно и не перебивай. Тогда, в войну, когда я нашел Сережу, я написал Лидушке, чтобы она поискала его отца. Но как? Она мне так и ответила: искать будем после войны. Но и после войны искать было трудно. Почти невозможно. Что я знал? Его звали Сережа. А его мать – Катя. Екатерина. Все. Если бы не танки тогда, я нашел бы тело матери, взял документы. Но немцы напали неожиданно. Пришлось отступать. Я запрашивал детприемники – были такие места, где занимались детьми, выясняли про них сведения. Писал в другие организации. Везде отвечали: установить родителей невозможно. И мы успокоились. Усыновили Сережу. Думали – все! Навсегда!
Он умолк. Ладонь его лежала на моей руке, и я чувствовал, как она вздрагивает. Я накрыл ее своей ладонью. Сжал ее.
– Ну и что! – сказал я. – Конечно! Конечно, навсегда! И ты мой дедушка, хватит об этом!
– Подожди, – ответил он, – я тоже думал так. Не хватает сведений – и все. Но оказалось, на радио теперь есть специальная передача. Разыскивают детей – бывших детей. По воспоминаниям. По мелким деталям. Я написал туда письмо. По радио рассказали про Сережу. Как он пел. Как звали его маму. На какой дороге это было. И примерно когда.
Огонек сигареты давно погас, но дедушка не замечал этого.
– И вот пришло письмо, – сказал он. – Может быть, это Сережин отец. И твой дедушка.
Я чуть не закричал. Меня душили слезы и досада. Такая досада на дедушку, на его глупое поведение.
– Зачем? – прошептал я. – Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем? Зачем?
Решение
Он молчал долго. Он, наверное, не думал, что я так возмущусь. Потом вспыхнула спичка, и сигарета опять загорелась малиновым огоньком.
– Возьми себя в руки! – сказал дедушка твердым голосом. – И будь мужчиной!
Он помолчал. Потом произнес:
– Хочу верить, что ты поступил бы на моем месте точно так же. Иначе ты бы не был моим внуком.
На слове «моим» он сделал ударение.
Я успокоился. Дедушка говорил со мной на равных. А если с тобой говорят на равных, значит, нельзя пищать. Нельзя паниковать. Надо стоять вровень с человеком, который говорит с тобой серьезно.
Я повторил, только теперь другим тоном:
– Зачем ты это сделал? Объясни!
– Я убежден, что папа никогда – понимаешь, никогда! – не предпримет попытки искать родных. Родным он считает только меня, и я ему за это благодарен.
– Правильно! – шепнул я.
– Правильно с точки зрения Сережи. С твоей. Но я обязан сделать все! Использовать все возможности! Это долг моей совести! Последний долг!
– Что за полуночники! – раздался голос.
Мы вздрогнули и зажмурились от яркого света.
На пороге кухни стоял папа в одних трусах и с подозрением разглядывал нас.
– А накурили! – возмутился он.
– Ничего, ничего, – пробормотал смущенно дедушка, – ты иди, нам не спится, ведь мы же утром никуда не торопимся!
Папа помотал головой, попил воды, щелкнул выключателем и ушел, буркнув:
– Настоящие заговорщики, по ночам разговаривают.
Я усмехнулся. Действительно, заговорщики. Говорим о папе, а он даже и не подозревает.
Да и вообще! Дедушка шлет письма, ищет папиных родственников, а мы и не догадываемся. Не предполагаем, черствые люди, что с дедом творится, что с ним происходит.
Я прижался лбом к дедушкиной руке.
– Что же ты, старичок мой, – сказал я, – так себя мучаешь!
Он тихонько засмеялся:
– Эх, Антошка, Антошка! Как интересно тебя наблюдать. Какой ты забавный человечек!
– Я не человечек, – сказал я, – а человек! Я расту, ты сам говорил. И потом, почему вы, взрослые, всегда нас маленькими считаете. Если человек ростом небольшой, это же еще ничего не значит! Он такой же человек, как и взрослые! И все понять может! Разве не правда?
– Правда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43