По радио заиграла веселая музыка, чтобы, видно, успокоить тех, кто слушал тревожное сообщение. И тут мама нервно вскричала:
– Ну! Вот! Достукались! Доигрались!
Я не понял, кто достукался и доигрался, но мама пристально, в упор разглядывала отца, и я догадался, что виноват папа. Только как? Почему?
– Ах! – говорила мама, бегая по комнате. – Проклинаю себя, что уступила! Надо было настоять! Настоять!
Папа хмурился, а я хлопал глазами.
– Где он? Что с ним? – крикнула мама и приказала: – Быстро! Одевайтесь! Надо спасать деда!
Мы засуетились. Я торопливо одевался и ругал себя последними словами – действительно, вот результат! Мы-то спали дома, а дедушка дежурил на своем складе, и неизвестно, что теперь с ним.
Мы собрались, вышли на площадку, закрыли дверь, спустились в подъезд – там толпился народ. Люди растерянно переглядывались. Отец хлопнул себя по лбу и зашагал назад.
– За мной! – крикнул он соседям.
Мы вернулись домой, оставив дверь открытой. В кухне мама оторвала с рам бумажные ленты, отец распахнул окно.
Наш второй этаж стал теперь первым. Снег лежал чуть ниже подоконника. Папа взял лопату и шагнул из окна в снег. У-ух! У меня в животе что-то пискнуло, мама побледнела: отец провалился. Когда он появился, в его волосах блестел снег.
– Ничего страшного, – сказал он хладнокровно, будто всю жизнь только в окна и выходил. – Проходите, товарищи!
Мама подставила к подоконнику табуретку для удобства, соседи с лыжами входили в квартиру, вежливо здоровались, словно заглянули в гости, потом направлялись на кухню и выпрыгивали в окно.
Дедушкины стихи
Дедушкин склад едва выступал из-под снега. На крыше вырос забавный гриб сморчок на тонкой ножке: круглая железная труба с колпаком обросла снегом. Папа подсадил меня на крышу, и я пробрался к грибу, закричал в нее, словно домовой:
– Эго-го!
– Го-го! – откликнулся тотчас дедушка.
– Ты живой? – заорал я в трубу.
Дедушкин голос было слышно нечетко.
– Пусть в печку кричит! – посоветовала коренная сибирячка.
Дедушка, видно, отворил дверцу «буржуйки» и заговорил, словно по микрофону, гулким, железным басом.
– Слышь-ка, – спросил он меня, – сильно занесло?
– Порядочно! – отвечал я.
Внизу мама и папа ожесточенно жестикулировали. Наконец папа сдался и стал подсаживать на крышу маму. Она срывалась, падала в сугроб, но снова упорно карабкалась и, пока я переговаривался с дедом, подбодряя его, добралась до трубы.
– Подожди, – сказал я деду, – сейчас тут с тобой поговорят. Как следует.
Мама смахнула с черной трубы снеговую шапку, взялась за нее обеими руками, словно за рупор, набрала побольше воздуха в легкие, и лицо ее на секундочку замерло от напряжения. Приготовилась сказать, а что сказать, не придумала. Мама расслабилась, с шумом выдохнула воздух и неожиданно закричала.
– Папа! – закричала она. – Как же так? Это безобразие! Я не позволю! Я не допущу, в конце концов!
Неожиданно мамино лицо потеряло уверенность, она обхватила трубу, и в глазах ее задрожали слезы.
– Замерз ведь, поди-и, – по-сибирски пропела она и всхлипнула.
Труба в ответ всхлипнула тоже.
– Олюшка, – сказала труба дедушкиным голосом. – Олюшка, голубушка, кто же знал, что такой завал.
Я хохотнул: дед перешел на стихи. Мама промокнула глаза, посморкалась, объявила деду, чтобы он терпел, и мы принялись копать.
Чтобы добраться до двери, приходилось очищать порядочную площадку. Мы быстро взмокли, мама раскраснелась, а отец, посмеиваясь, приговаривал:
Олюшка!
Голубушка!
Кто же знал!
Что такой завал!
Мы с отцом фыркали, мама махала на нас рукой, мы весело разметывали снег, и тут я почувствовал, что за спиной у меня кто-то есть.
Я обернулся.
В рассветных сумерках виднелась знакомая фигура. Я оставил лопату. Фигура нерешительно приблизилась.
Газовый Баллон громко сопел, но молчал.
– Ну? – спросил я, удивляясь про себя. Чего это его принесло? Что-нибудь случилось?
– Это, – произнес Кирилл, – как его…
Я пожал плечами.
– Можно, я помогу? – проговорил он наконец.
Везде Кирилл, всюду этот Газовый Баллон. Вот опять суется… Я хотел прогнать его, но мне стало стыдно. Это ведь когда я генералом был, такие мысли ко мне приходили… В Нуф-Нуфа Кирилла переименовать, всеми командовать…
– Пожалуйста, – сказал я, – разве жалко… Копай.
С грустью смотрел я, как Кирилл радостно схватился за мою лопату, начал разметывать снег… Мне его жалко стало, но не так, как тогда… Когда я на балконе в генеральской форме появился. Мне почему-то жалко его стало по-настоящему, обыкновенно, без всякого там злорадства или радости…
Мы молча копали. Иногда останавливались, чтоб перевести дыхание. Но молчали. Потом копали снова. Вдруг Кирилл выпрямился.
– Я тогда дурак был, – сказал он без всяких предисловий.
Шапка съехала мне на глаза. Я сдвинул ее назад. Кирилл глядел на меня задумчиво и спокойно. Он и на Кирилла-то, кажется, не походил. Совсем другой. Я мотнул головой:
– Дураком был я.
Он вздохнул. Согласился:
– И ты тоже.
Мы постояли, не улыбаясь, стали копать дальше. И какая-то сила во мне появилась вдруг. Я махал и махал лопатой, и непонятная радость меня распирала. Я повторял про себя дедушкины стихи и крутил головой: ну, Пушкин!
Олюшка!
Голубушка!
Кто же знал!
Что такой завал!

КП
Мы с Кириллом копали снег, и вдруг я увидел, что нас не четверо, а пятеро. Я протер глаза. Мама и папа копали в сторонке, мы с Кириллом были чуть поодаль, а теперь неподалеку маячила еще одна фигура.
– Эй, кто там? – крикнул я.
– Кто, кто! – ответил неизвестный Кешкиным голосом. – Я!
Я прислонился к снежной стене, и горло у меня перехватило. Вот как! А я думал, а я считал… Неправильно, значит, считал, не так думал.
Я вонзил свою лопату в снег, и сил у меня будто втрое прибавилось. И какая-то радость меня с краями переполняла, и глупая песня без слов с губ срывалась; «Турум-бурум-ба-а! Турум-бурум-ба-а!» Лопаты мелькали, как пропеллеры, я поглядывал на Кешку и Кирилла, и жизнь мне очень и очень нравилась.
Папа и мама, увидев Кешку, остановились, стали между собой переговариваться. Я их понял.
– Конечно! – сказал я. – Вы идите, вас ведь ждут, вы нужны везде, деда мы сами потихонечку откопаем.
Папа и мама ушли.
Дверь откопали, когда уже совсем рассвело, дедушка протиснулся в узкую щель, огляделся, зажмурился и вдруг аппетитно зевнул. Кирилл во весь голос затрубил туш, я засмеялся, а Кешка объявил:
– Спасение зимовщика с дрейфующей льдины!
Дедушка блаженно улыбнулся, потом вдруг разом построжал и гаркнул своим знаменитым командирским голосом:
– Благодарю за спасение!
Кешка прижал руки по швам и бойко отрапортовал:
– Служим Советскому Союзу, товарищ генерал-лейтенант!
Генерал-лейтенант стоял перед Кешкой в растоптанных валенках, в ватнике и ушанке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43