Весь мир пах солью.
– Я ищу Черного Моркелеба, говорят, он величайший из драконов; я хотел бы кое-что у него узнать. Согласитесь, это самый быстрый способ.
Дракон снова облизнул усы и расчесал их когтями. Джон ощутил странно расцвеченную чужую путаницу слов в сознании: Спешка всегда спешка до скорой смерти. Однодневка обезьяна над головоломкой, ищет ищет всегда без толку всегда. Узнать зачем узнать только чтобы так скоро пропасть во тьме?
– Таков наш путь. – Джон смял лепешки в форму, кинул их на сковородку. И постарайся не забыть о них и не дай им сгореть, мерзавец. – Мы строим города и рассказываем друг другу истории, точно так же, как овцы взбираются на скалы, а птицы летают.
Глупое чириканье. Моркелеб. Моркелеб.
И эта мысль вошла в его сознание, не имя Моркелеба, а музыка, что стелилась за ним, и с этой музыкой – темный силуэт дракона на фоне бесконечных звезд. Черный, как сама ночь, затуманенный светом.
Ушел. Ушел. Чуждо драконам.
– Моркелеб ушел? – его сердце упало. Он готовился к смертоносной атаке черного дракона, а не к его отсутствию.
Уже чуждо драконам.
– Знаешь, почему? И куда он ушел?
Равнодушие, как и у Нимра. Но окрашенное чем-то еще. До Джона дошло, что желтый дракон боится Моркелеба.
Не приближайся, не приближайся. Всегда опасно глубоко глубоко, падение к звездам. Черный колодец в черном лабиринте, захороненном в глубине горы, мысли поднимаются к его разуму, поднимается холодная тьма, потом возвращается к колодцу. Тени птиц, тени драконов, пустынный остров на западе, западе, западе. Чуждо драконам. Из чего это сделано?
Дракон распростер шелковистые крылья, кошачьим движением прянул в небо. Сделал круг над Молочаем, и Джон выкрикнул единственное имя, которое знал – цветочно-желтый, с белым и черным… – Энисмирдал! – И когда дракон остановил полет, едва заметно обернувшись, он вскочил на ноги, вытащил из кармана свистульку и извлек из нее резкую, тонкую пятнадцатую песню дракона, быструю и говорливую, как дождь.
Дракон повернул назад. Пламя и жар ореолом очертили его ноздри, он завис в воздухе и зашипел.
– Энисмирдал, – закричал Джон снова, – если это ты. Может, и сами драконы в опасности. Мне нужно найти Моркелеба или того из вас, кто помнит время, когда в древности драконов поработили и заставили служить волшебникам.
Опасность? Дракон не смеялся, но в воздухе стоял звон, похожий на затихающую рябь от гула десяти тысяч серебряных пластин. Энисмирдал широко раскинул сеть драконьих чувств – Джон ее чуть ли не видел, похожую на огромное облако золотистых брызг в воздухе – и дрожал всеми защитными шипами своего тела, от рогатой заостренной головы до свирепой булавы на кончике хвоста. Опасность?
Потом из воздуха вытянулись черные, покрытые эмалью когти и как кот хватает насекомое, поймали Джона за плечи, подняли и швырнули на песок.
Опасность, летун? Опасность звездным птицам на Шхерах Света от этого и от тебя?
Серебряный диссонанс обжигал воздух, колол Джону череп. Задыхаясь, истекая кровью и покрывшись песком. Джон встал на колени в бурунах, когда Энисмирдал направился к Молочаю, плюясь огнем.
– Ты глупая ящерица, ты что, думаешь, я бы пришел сюда на этой штуке и предупредил бы тебя об этом, если бы опасность была от меня и от него? – заорал он. Он стер кровь с лица. – Черт тебя возьми, я-то думал, что вам, драконам, полагается быть мудрыми.
Змеей на крыльях, похожих на клумбы, дракон дернулся в воздухе, и все вокруг замерцало ожогом ярости. Мудрыми? Мудрее некоторых, что утверждают такое.
Беззвучным сверкающим облаком он повис над Джоном, который стоял на коленях в волнах, и его накрыла тень дракона. Кислота капала изо рта и обжигала его лицо.
– Скажи мне, остался ли Сентуивир прежним с тех пор, как вернулся с земель на востоке? – Дыхание Джона скрежетало в легких; он искоса взглянул на это существо. – А потом убей, если хочешь.
Тишина, последовавшая за этим, была столь глубока, что крики чаек прозвучали оглушительно, а шелест волн, разбивавшихся позади него, казался неспешным барабанным боем.
Чуждо драконам, сказал голос Энисмирдала в его сознании. Каждый из нас в одиночестве на своем острове. Сентуивир, голубой с золотом – и в разуме дракона появились очертания имения дракона, созданные музыкой – мне все равно, все равно, куда он идет или откуда уходит, и как он обитает. Дети звезд, летун; сокровища адаманта, а не рабы Времени, как ты. Ни ты, ни я, никто не скажет, кто мы и что мы делаем. Вокруг него зазвенела серебряная вспышка драконьего гнева. Бытие каждого из нас – бытие. Помни.
И он плюнул в него кислотой (пламя вспыхнуло в океане в дюймах от него), развернулся в воздухе, а потом брошенным копьем понесся к югу.
Когда он скрылся из вида, Джон учуял дым от лагерного костра и знакомый аромат сгоревших лепешек. Дрожа от потрясения, он встал на ноги, зажимая ладонью кровь, и похромал к лагерю. По крайней мере, подумал он, с дрожью снимая с себя куртку, камзол и рубашку, чтобы перевязать раны, которые дракон оставил на руке и боках, он не разрушил Молочай.
Однако этот случай снова показал ему всю хрупкость его миссии. Когда он складывал лагерь – и съел последний черствый хлеб, что стянул со стола королей-гномов – то опять и опять изучал горизонт, зная, что он глупец, и задаваясь вопросом, перешел ли он уже ту грань глупости, когда она становится не смешной, а смертельной. Давным-давно, сынок, сказал он смиренно. Давным-давно.
Он обернул мясо чаек в бурые водоросли с пляжа и бросил сожженные лепешки птицам-глупышам, которые клюнули их пару раз и с отвращением поковыляли прочь. Хотя солнце уже садилось в море, он снял Молочай с якоря и взобрался по лестнице, когда ветер подхватил серебристые воздушные баллоны, качающиеся над океаном. Как только машины были налажены, он снова вытащил карты и изучал море в телескоп, зарисовывая острова и архипелаги. Он пытался передать все очертания: куполообразные головы, заостренные обрывы, тут и там
– мелководные пляжи или яркие блестки ручьев. Иногда он мог разглядеть скальные хребты, соединяющие один остров с другим: смертоносные рифы, убийцы кораблей.
Среди скал и между островами играли и ныряли киты, их огромные сланцево-голубые сияющие спины ясно выгибались в воде. Иногда с ними, а намного чаще в одиночку, он видел другие фигуры, извивающиеся, похожие на змей, но до тех пор, пока одна из них не разбила поверхность длинной лебединой шеей и не стала купаться на некотором расстоянии от Молочая, до него не доходило, что это тоже драконы.
Он бросил якорь на маленьком пике и потратил последние силы, направляя Молочай вниз между вершинами этой расселины. Потом он поел и заснул в скальной пещере мертвецким сном; проснувшись днем, он снес с судна телескоп и устроился с ним на обрыве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Я ищу Черного Моркелеба, говорят, он величайший из драконов; я хотел бы кое-что у него узнать. Согласитесь, это самый быстрый способ.
Дракон снова облизнул усы и расчесал их когтями. Джон ощутил странно расцвеченную чужую путаницу слов в сознании: Спешка всегда спешка до скорой смерти. Однодневка обезьяна над головоломкой, ищет ищет всегда без толку всегда. Узнать зачем узнать только чтобы так скоро пропасть во тьме?
– Таков наш путь. – Джон смял лепешки в форму, кинул их на сковородку. И постарайся не забыть о них и не дай им сгореть, мерзавец. – Мы строим города и рассказываем друг другу истории, точно так же, как овцы взбираются на скалы, а птицы летают.
Глупое чириканье. Моркелеб. Моркелеб.
И эта мысль вошла в его сознание, не имя Моркелеба, а музыка, что стелилась за ним, и с этой музыкой – темный силуэт дракона на фоне бесконечных звезд. Черный, как сама ночь, затуманенный светом.
Ушел. Ушел. Чуждо драконам.
– Моркелеб ушел? – его сердце упало. Он готовился к смертоносной атаке черного дракона, а не к его отсутствию.
Уже чуждо драконам.
– Знаешь, почему? И куда он ушел?
Равнодушие, как и у Нимра. Но окрашенное чем-то еще. До Джона дошло, что желтый дракон боится Моркелеба.
Не приближайся, не приближайся. Всегда опасно глубоко глубоко, падение к звездам. Черный колодец в черном лабиринте, захороненном в глубине горы, мысли поднимаются к его разуму, поднимается холодная тьма, потом возвращается к колодцу. Тени птиц, тени драконов, пустынный остров на западе, западе, западе. Чуждо драконам. Из чего это сделано?
Дракон распростер шелковистые крылья, кошачьим движением прянул в небо. Сделал круг над Молочаем, и Джон выкрикнул единственное имя, которое знал – цветочно-желтый, с белым и черным… – Энисмирдал! – И когда дракон остановил полет, едва заметно обернувшись, он вскочил на ноги, вытащил из кармана свистульку и извлек из нее резкую, тонкую пятнадцатую песню дракона, быструю и говорливую, как дождь.
Дракон повернул назад. Пламя и жар ореолом очертили его ноздри, он завис в воздухе и зашипел.
– Энисмирдал, – закричал Джон снова, – если это ты. Может, и сами драконы в опасности. Мне нужно найти Моркелеба или того из вас, кто помнит время, когда в древности драконов поработили и заставили служить волшебникам.
Опасность? Дракон не смеялся, но в воздухе стоял звон, похожий на затихающую рябь от гула десяти тысяч серебряных пластин. Энисмирдал широко раскинул сеть драконьих чувств – Джон ее чуть ли не видел, похожую на огромное облако золотистых брызг в воздухе – и дрожал всеми защитными шипами своего тела, от рогатой заостренной головы до свирепой булавы на кончике хвоста. Опасность?
Потом из воздуха вытянулись черные, покрытые эмалью когти и как кот хватает насекомое, поймали Джона за плечи, подняли и швырнули на песок.
Опасность, летун? Опасность звездным птицам на Шхерах Света от этого и от тебя?
Серебряный диссонанс обжигал воздух, колол Джону череп. Задыхаясь, истекая кровью и покрывшись песком. Джон встал на колени в бурунах, когда Энисмирдал направился к Молочаю, плюясь огнем.
– Ты глупая ящерица, ты что, думаешь, я бы пришел сюда на этой штуке и предупредил бы тебя об этом, если бы опасность была от меня и от него? – заорал он. Он стер кровь с лица. – Черт тебя возьми, я-то думал, что вам, драконам, полагается быть мудрыми.
Змеей на крыльях, похожих на клумбы, дракон дернулся в воздухе, и все вокруг замерцало ожогом ярости. Мудрыми? Мудрее некоторых, что утверждают такое.
Беззвучным сверкающим облаком он повис над Джоном, который стоял на коленях в волнах, и его накрыла тень дракона. Кислота капала изо рта и обжигала его лицо.
– Скажи мне, остался ли Сентуивир прежним с тех пор, как вернулся с земель на востоке? – Дыхание Джона скрежетало в легких; он искоса взглянул на это существо. – А потом убей, если хочешь.
Тишина, последовавшая за этим, была столь глубока, что крики чаек прозвучали оглушительно, а шелест волн, разбивавшихся позади него, казался неспешным барабанным боем.
Чуждо драконам, сказал голос Энисмирдала в его сознании. Каждый из нас в одиночестве на своем острове. Сентуивир, голубой с золотом – и в разуме дракона появились очертания имения дракона, созданные музыкой – мне все равно, все равно, куда он идет или откуда уходит, и как он обитает. Дети звезд, летун; сокровища адаманта, а не рабы Времени, как ты. Ни ты, ни я, никто не скажет, кто мы и что мы делаем. Вокруг него зазвенела серебряная вспышка драконьего гнева. Бытие каждого из нас – бытие. Помни.
И он плюнул в него кислотой (пламя вспыхнуло в океане в дюймах от него), развернулся в воздухе, а потом брошенным копьем понесся к югу.
Когда он скрылся из вида, Джон учуял дым от лагерного костра и знакомый аромат сгоревших лепешек. Дрожа от потрясения, он встал на ноги, зажимая ладонью кровь, и похромал к лагерю. По крайней мере, подумал он, с дрожью снимая с себя куртку, камзол и рубашку, чтобы перевязать раны, которые дракон оставил на руке и боках, он не разрушил Молочай.
Однако этот случай снова показал ему всю хрупкость его миссии. Когда он складывал лагерь – и съел последний черствый хлеб, что стянул со стола королей-гномов – то опять и опять изучал горизонт, зная, что он глупец, и задаваясь вопросом, перешел ли он уже ту грань глупости, когда она становится не смешной, а смертельной. Давным-давно, сынок, сказал он смиренно. Давным-давно.
Он обернул мясо чаек в бурые водоросли с пляжа и бросил сожженные лепешки птицам-глупышам, которые клюнули их пару раз и с отвращением поковыляли прочь. Хотя солнце уже садилось в море, он снял Молочай с якоря и взобрался по лестнице, когда ветер подхватил серебристые воздушные баллоны, качающиеся над океаном. Как только машины были налажены, он снова вытащил карты и изучал море в телескоп, зарисовывая острова и архипелаги. Он пытался передать все очертания: куполообразные головы, заостренные обрывы, тут и там
– мелководные пляжи или яркие блестки ручьев. Иногда он мог разглядеть скальные хребты, соединяющие один остров с другим: смертоносные рифы, убийцы кораблей.
Среди скал и между островами играли и ныряли киты, их огромные сланцево-голубые сияющие спины ясно выгибались в воде. Иногда с ними, а намного чаще в одиночку, он видел другие фигуры, извивающиеся, похожие на змей, но до тех пор, пока одна из них не разбила поверхность длинной лебединой шеей и не стала купаться на некотором расстоянии от Молочая, до него не доходило, что это тоже драконы.
Он бросил якорь на маленьком пике и потратил последние силы, направляя Молочай вниз между вершинами этой расселины. Потом он поел и заснул в скальной пещере мертвецким сном; проснувшись днем, он снес с судна телескоп и устроился с ним на обрыве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93