Он вернет и без напоминания!
– По какому праву ты защищаешь его… от меня?! Посвятившей всю свою жизнь… Это чудовищно!
– Простите. Я не врывалась г этот дом. И в ваш разговор… Митя привел меня. Как мужчина, он подтвердит.
– Он еще не мужчина! – крикнула тетя. – В том-то и дело, что он не может взвалить на себя… Не в состоянии!
«Откуда тете известны возможности моих мускулов, моего сердца?» – хотел я спросить. Но язык и воля по-прежнему были «на тросе».
– Митя – мужчина! – за меня ответила Люба. – Как сказал один из самых великих, сила женщины в ее слабости. А другой мудрец добавил, что и сила мужчин иногда тоже… в их слабости! – Люба подмигнула мне. Она была в состоянии шутить. – Чем мягче и ласковей богатырь, тем больше он богатырь!
Тетя не знала, какой именно мудрец это сказал, и возразить не сумела. А я, услышав, что богатыри могут быть «мягкими», опустился на колени и произнес:
– Тетя, благослови нас! Хотя Люба еще не совсем согласна…
Тетя Зина стала поспешно искать союзницу в Любе:
– Если б ты знала историю его мамы и бабушки! Если б знала, какой ералаш в их и мою жизнь внесли ранние браки… «Выполнив долг перед человеком»… – сказала ты?! – Тете было удобно гладить мою послушную круглую голову: я стоял на коленях. – Нет, я еще не выполнила свой долг окончательно! Я должна буду пожертвовать многим, чтобы он завершил образование, вышел в люди, и лишь тогда…
Я понял, что мне предстоят долгие годы «тетиных жертв».
* * *
Все, что случилось позавчера, я вчера «воссоздать» не успел. Впрочем, к чему это высокопарное слово? Подбадриваю себя бесполезной иронией.
Когда мы с Любой вышли на улицу, я сказал:
– Нехорошо получилось, что я стоял на коленях?
– Ты всегда на коленях, – ответила она. – И, кажется, привык… В этом-то и трагизм!
Я не знал, как реагировать. Тогда она продолжила:
– Замечал, что есть сыновья, даже старые, которые всю жизнь «при своих мамах»? Это можно уважать. Но согласись, что это несколько… неестественно. Они не женятся, не проявляют даже микросамостоятельности. Советуются и получают указания, которые призваны уберечь их от всяких опасностей. Но, как сказал один из мудрецов, уберегают только от счастья. Прости, это я сказала… Я никого не люблю так, как маму. И не буду любить. Кто вообще может быть бескорыстнее матери? Она не выберет себе в сыновья ни Моцарта, ни победителя-полководца, а только своего сына, пусть неудачного, пусть даже убогого… Или свою дочь. Только свою! Но играющий на фортепиано может на самом-то деле не быть пианистом, пишущий в рифму не быть поэтом, а родившая женщина не быть матерью.
«Послушала бы тетя, как рассуждает эта „провинциалка“, – опять прицепилась ко мне назойливая мечта.
– Настоящая мать никогда не захочет, чтобы сын бы.. рабом. Даже ее рабом.
Когда мы вошли в парадное и начали прощаться, она пожалела меня:
– Смотри, какие у тебя волосы! Не пробьешься… Как у воина в балете «Спартак», на который мы с тобой не попали. Должно же быть соответствие?..
– Ты уедешь? – наконец отважился спросить я.
– Если бы ты сегодня сумел защитить себя, я бы, может, уехала. А так… задержусь. Кто-то должен защищать тебя?
– От кого? Тетя ведь любит… Она перебила:
– Как сказал один из мудрецов, любящие деспоты страшны не меньше, чем ненавидящие. Запомни… Даже если этого никто из великих не говорил.
Мне хотелось закричать: «Давай будем вместе!.. Сейчас, с этого дня! Я же сделал тебе предложение. Ответь на него! Будем вместе… вопреки тете Зине. Вопреки всему, что может нам помешать!»
Но «трос» продолжал владеть движением моих поступков и слов. Он угрожающе натянулся, напрягся.
– Ты не думай, что я отступил! – все же сумел произнести я. – Вернусь и все объясню ей. Она поймет… Я уверен! Не сразу, но поймет.
– Если хочешь высказаться, лучше напиши. Монолог для тебя легче диалога. В диалоге с тетей ты произнесешь лишь одну первую фразу.
– Нет… Почему? Но раз ты советуешь…
– Я вот что решила. Буду снимать койку. В институте перекочую на вечернее отделение.
– В конце третьего курса? – Ну и что? Никакого трагизма! Пойду работать на почту.
Телеграфисткой… Я ведь окончила курсы. Еще в Костроме… Буду принимать и передавать телеграммы! Приучусь к предельной краткости выражения своих мыслей! А краткость, как сказал один из великих, – это сестра талант Он действительно так сказал Родная сестра! Поэтому завершим сцену прощания.
– Ты решила все это… ради меня?
– Прости, Митенька, я устала.
Она открыла и закрыла дверь лифта. Я остался один.
* * *
Надо написать… Какая же Люба умница! Я буду говорить то, что думаю (вернее, излагать на бумаге!), и не услышу тетиных возражений.
Тетя Зина… Она не хочет делиться мною ни с кем. Вот в чем самое главное! Хоть я абсолютно никакой ценности не представляю. Сама сказала об этом. При Любе… Зачем же при Любе? Если нельзя меня оттолкнуть от нее, то надо ее оттолкнуть от меня? Так, что ли? Это жестоко. Но тетя уверена, что спасает меня. Она видит опасность там, где ее нет. Третий ранний брак должен, как она думает, непременно и в точности повторить два первых. Надо открыть ей глаза… Нет, она их и не закрывала. Просто у нее свое видение мира. Особенно всего, что происходит со мной. Она отдала мне почти всю свою жизнь… И я должен за это расплачиваться? Тетя была одинока? Но Люба сказала как-то, что одиночество нельзя «излечить» за счет других людей. Она права! Конечно, в письме я все это обойду стороной. Напишу, что очень ценю тетины заботы и жертвы. Я их и правда ценю. Но отказаться от Любы в благодарность за то, что тетя сделала для меня, не могу.
* * *
Так я и написал. Хотел еще добавить, что одиночество впредь тетю не ожидает. Наоборот, нас будет трое. А потом… Но она не хочет делиться мною ни с кем! Вот в чем суть. И эту «суть» я тоже обошел стороной.
У тети Зины есть шкатулка с медной ручкой, в которой она хранит письма. У нее для всего определены свои места – не только доя хлеба, ложек и вилок, но, например, и для всех моих школьных дневников (от первого до десятого класса!). Их тетя Зина сберегает в одном ю ящиков письменного стола. В другом ящике хранятся фотографии, в третьем – квитанции. А письма – в старинной шкатулке. Когда я открыл ее, оказалось, что она очень вместительная, глубокая. Я решил положить свое письмо сверху и попросить тетю прочитать его вечером: по вечерам я теперь не бываю дома.
Без всякой цели, машинально я стал перебирать конверты. Добрался до самого дна шкатулки… Там лежало письмо без конверта, как без одежды. Оно было зачитано, словно любимая книга. На сгибах даже протерлось. Это было письмо от бабушки…
«Зина! я, по-твоему, плохая мать, потому что предпочла японскую любовь материнской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
– По какому праву ты защищаешь его… от меня?! Посвятившей всю свою жизнь… Это чудовищно!
– Простите. Я не врывалась г этот дом. И в ваш разговор… Митя привел меня. Как мужчина, он подтвердит.
– Он еще не мужчина! – крикнула тетя. – В том-то и дело, что он не может взвалить на себя… Не в состоянии!
«Откуда тете известны возможности моих мускулов, моего сердца?» – хотел я спросить. Но язык и воля по-прежнему были «на тросе».
– Митя – мужчина! – за меня ответила Люба. – Как сказал один из самых великих, сила женщины в ее слабости. А другой мудрец добавил, что и сила мужчин иногда тоже… в их слабости! – Люба подмигнула мне. Она была в состоянии шутить. – Чем мягче и ласковей богатырь, тем больше он богатырь!
Тетя не знала, какой именно мудрец это сказал, и возразить не сумела. А я, услышав, что богатыри могут быть «мягкими», опустился на колени и произнес:
– Тетя, благослови нас! Хотя Люба еще не совсем согласна…
Тетя Зина стала поспешно искать союзницу в Любе:
– Если б ты знала историю его мамы и бабушки! Если б знала, какой ералаш в их и мою жизнь внесли ранние браки… «Выполнив долг перед человеком»… – сказала ты?! – Тете было удобно гладить мою послушную круглую голову: я стоял на коленях. – Нет, я еще не выполнила свой долг окончательно! Я должна буду пожертвовать многим, чтобы он завершил образование, вышел в люди, и лишь тогда…
Я понял, что мне предстоят долгие годы «тетиных жертв».
* * *
Все, что случилось позавчера, я вчера «воссоздать» не успел. Впрочем, к чему это высокопарное слово? Подбадриваю себя бесполезной иронией.
Когда мы с Любой вышли на улицу, я сказал:
– Нехорошо получилось, что я стоял на коленях?
– Ты всегда на коленях, – ответила она. – И, кажется, привык… В этом-то и трагизм!
Я не знал, как реагировать. Тогда она продолжила:
– Замечал, что есть сыновья, даже старые, которые всю жизнь «при своих мамах»? Это можно уважать. Но согласись, что это несколько… неестественно. Они не женятся, не проявляют даже микросамостоятельности. Советуются и получают указания, которые призваны уберечь их от всяких опасностей. Но, как сказал один из мудрецов, уберегают только от счастья. Прости, это я сказала… Я никого не люблю так, как маму. И не буду любить. Кто вообще может быть бескорыстнее матери? Она не выберет себе в сыновья ни Моцарта, ни победителя-полководца, а только своего сына, пусть неудачного, пусть даже убогого… Или свою дочь. Только свою! Но играющий на фортепиано может на самом-то деле не быть пианистом, пишущий в рифму не быть поэтом, а родившая женщина не быть матерью.
«Послушала бы тетя, как рассуждает эта „провинциалка“, – опять прицепилась ко мне назойливая мечта.
– Настоящая мать никогда не захочет, чтобы сын бы.. рабом. Даже ее рабом.
Когда мы вошли в парадное и начали прощаться, она пожалела меня:
– Смотри, какие у тебя волосы! Не пробьешься… Как у воина в балете «Спартак», на который мы с тобой не попали. Должно же быть соответствие?..
– Ты уедешь? – наконец отважился спросить я.
– Если бы ты сегодня сумел защитить себя, я бы, может, уехала. А так… задержусь. Кто-то должен защищать тебя?
– От кого? Тетя ведь любит… Она перебила:
– Как сказал один из мудрецов, любящие деспоты страшны не меньше, чем ненавидящие. Запомни… Даже если этого никто из великих не говорил.
Мне хотелось закричать: «Давай будем вместе!.. Сейчас, с этого дня! Я же сделал тебе предложение. Ответь на него! Будем вместе… вопреки тете Зине. Вопреки всему, что может нам помешать!»
Но «трос» продолжал владеть движением моих поступков и слов. Он угрожающе натянулся, напрягся.
– Ты не думай, что я отступил! – все же сумел произнести я. – Вернусь и все объясню ей. Она поймет… Я уверен! Не сразу, но поймет.
– Если хочешь высказаться, лучше напиши. Монолог для тебя легче диалога. В диалоге с тетей ты произнесешь лишь одну первую фразу.
– Нет… Почему? Но раз ты советуешь…
– Я вот что решила. Буду снимать койку. В институте перекочую на вечернее отделение.
– В конце третьего курса? – Ну и что? Никакого трагизма! Пойду работать на почту.
Телеграфисткой… Я ведь окончила курсы. Еще в Костроме… Буду принимать и передавать телеграммы! Приучусь к предельной краткости выражения своих мыслей! А краткость, как сказал один из великих, – это сестра талант Он действительно так сказал Родная сестра! Поэтому завершим сцену прощания.
– Ты решила все это… ради меня?
– Прости, Митенька, я устала.
Она открыла и закрыла дверь лифта. Я остался один.
* * *
Надо написать… Какая же Люба умница! Я буду говорить то, что думаю (вернее, излагать на бумаге!), и не услышу тетиных возражений.
Тетя Зина… Она не хочет делиться мною ни с кем. Вот в чем самое главное! Хоть я абсолютно никакой ценности не представляю. Сама сказала об этом. При Любе… Зачем же при Любе? Если нельзя меня оттолкнуть от нее, то надо ее оттолкнуть от меня? Так, что ли? Это жестоко. Но тетя уверена, что спасает меня. Она видит опасность там, где ее нет. Третий ранний брак должен, как она думает, непременно и в точности повторить два первых. Надо открыть ей глаза… Нет, она их и не закрывала. Просто у нее свое видение мира. Особенно всего, что происходит со мной. Она отдала мне почти всю свою жизнь… И я должен за это расплачиваться? Тетя была одинока? Но Люба сказала как-то, что одиночество нельзя «излечить» за счет других людей. Она права! Конечно, в письме я все это обойду стороной. Напишу, что очень ценю тетины заботы и жертвы. Я их и правда ценю. Но отказаться от Любы в благодарность за то, что тетя сделала для меня, не могу.
* * *
Так я и написал. Хотел еще добавить, что одиночество впредь тетю не ожидает. Наоборот, нас будет трое. А потом… Но она не хочет делиться мною ни с кем! Вот в чем суть. И эту «суть» я тоже обошел стороной.
У тети Зины есть шкатулка с медной ручкой, в которой она хранит письма. У нее для всего определены свои места – не только доя хлеба, ложек и вилок, но, например, и для всех моих школьных дневников (от первого до десятого класса!). Их тетя Зина сберегает в одном ю ящиков письменного стола. В другом ящике хранятся фотографии, в третьем – квитанции. А письма – в старинной шкатулке. Когда я открыл ее, оказалось, что она очень вместительная, глубокая. Я решил положить свое письмо сверху и попросить тетю прочитать его вечером: по вечерам я теперь не бываю дома.
Без всякой цели, машинально я стал перебирать конверты. Добрался до самого дна шкатулки… Там лежало письмо без конверта, как без одежды. Оно было зачитано, словно любимая книга. На сгибах даже протерлось. Это было письмо от бабушки…
«Зина! я, по-твоему, плохая мать, потому что предпочла японскую любовь материнской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11