Уж не говорю о веснушках. – Она дотронулась до тех, что были на левой щеке. – Он сразу же, разумеется, согласился, что в здешних климатических условиях и со мной рядом тебе будет лучше. Я благодарна ему за это. Но неужели ранний, необдуманный брак третий раз обрушится на мою голову?!
– Да Люба не пойдет за меня!
– За тебя! Она что, ненормальная?
– Она очень красивая.
– А ты? Взгляни на себя!
У тети Зины, как я уже писал, свое видение мира.
– И что же, многие претендуют на нее… если она такая красавица, как ты говоришь? – осторожно осведомилась она.
– Претендовали бы! Если б мы не учились в женском монастыре. Сильный пол представлен у нас весьма слабо: одним только мною.
Тетя успокоилась. Мне ее стало жалко.
Потом она опять невзначай спросила:
– И что же? Ты говорил ей… Об этом своем роковом намерении?
– Сказал что-то. Пролепетал…
– Не удержался?! О намерении или только о чувстве?
– Только о чувстве.
– А она?
– Один раз… примерно год назад заметила, что у меня глаза «без всякой зашиты», И успокоила: «Только никакого трагизма!» Вероятно, имела в виду, что они без ресниц Ничего скрыть не могут!
– У тебя нет ресниц?!
– Это я сказал.
– Но она так думает! Так их расценивает!.. Действительно, их «как бы» не существует. На самом же деле это тонкие, золотые стрелы;
У тети абсолютно свое видение мира. И моих ресниц тоже.
* * *
А сегодня вечером тетя Зина все никак не решалась первой прикоснуться к теме моего «жениховства». Я на этом поприще вперед не продвинулся – и рассказывать было не о чем. Но все же я не стал мучить ее и рассказал:
– У Любы тоже есть тетя. У которой она живет, потому что приехала учиться из Костромы.
– Нечерноземье! – сказала тетя Зина, мысленно обвиняя Любу в том, что земля ее лишена плодородия.
– Красивейший край! – ответил я. – Такие леса, такие просторы… Все первозданное!
– Это она внушила тебе?
– Она.
– Иван Сусанин был, помнится, из тех мест. Уж не заве дет л и она тебя, Митенька?..
– Я же не оккупант.
– Как ты прямолинейно меня понимаешь. Значит, гам уже подключилась тетя? Знаю я этих теть!
– А я вот о н и х ничего дурного сказать не могу. Она спохватилась:
– Значит, временно живет у московской тети? А дальше?
– Ей нелегко: стыдно обременять. В отличие…
– Ты «обременяешь»?! – стремительно оборвала мою мысль тетя Зина. – Обременяешь? Кого?
Она вытянула вперед руки, тоже длинноватые, худые, покрытые веснушками всех размеров и видов. Мне опять стало жалко ее.
– Я бы, прости, Митенька… хотела взглянуть на нее. Устраивать смотрины неудобно, провинциально. Захвати ее с собой на очередную «литературную субботу». В библиотеку…
Тетя Зина считается главным просветителем в нашем двенадцатиэтажном доме. Она многих приучила ходить в свою библиотеку на читательские конференции, которые назвала «литературными субботами». Некоторые путают и называют их «субботниками».
Особенно увлекся конференциями полковник Николай Михеевич, который живет в соседней квартире. Интендант в отставке постоянно доказывает, что хоть сам и не был на передовой, но интендантство – равноправный род войск: «Без хлеба и одежды не повоюешь!..»
Он отлучился на пенсию, по-моему, преждевременно: жажда полезной деятельности не покидает его ни на мгновение. Мыслит Николай Михеевич ортодоксально: если одни тратят на что-нибудь силы, то другие не могут их труд игнорировать! И он обеспечивает переполнение читального зала библиотеки за счет жильцов нашего дома. Но делает это столь деликатно, что тетя Зина имеет все основания восторгаться «стремительно возрастающей тягой к культуре». И прежде всего к «классическому наследию».
Каждая «литературная суббота» тети Зины посвящается какому-нибудь великому произведению.
Тетя просит присутствующих высказываться не только о героях этих творений, но даже и от их имени. Не знаю понравилось ли бы это авторам – классикам, но жильцам нашего дома нравится.
– Классика прекрасна не столько вечностью проблем сколько вечностью образов. Мы же говорим: «Живой Пьер Безухов! Типичнейший Хлестаков! Ну и Обломов!..» А Наташа Ростова, Плюшкин, Ноздрев? Приметы их образа будут обнаруживать у людей через сто и через тысячу лет. События далеки, а характеры и мысли близки… Как будто принадлежат нашим соседям! – объяснилась мне тетя Зина. Вот почему соседи и выступают на ее вечерах.
Особенно любит перевоплощаться Николай Михеевич: он уже выступал от имени старика Базарова, Чичикова :: Демона… Тетя Зина не хочет обижать участников «литературных суббот»: они высказываются то от лица положительных героев, то от имени отрицательных.
– Я не ищу каких-либо совпадений, – уверяет тетя. – Вы, квалифицированные читатели, способны проникнуть в глубины любой судьбы! Выступая от лица персонажа, вы его точней постигаете.
На очередной «литературной субботе» предстояло постичь судьбы героев «Евгения Онегина».
…Сегодня состоялось первое знакомство тети Зины с Любой Калашниковой.
Люба пришла в том же платье, в котором ходила на лекции. «Не хочет понравиться… тете Зине. Значит, не придает значения!» – понял я. И почувствовал, как заливаюсь внутренним жаром, хотя знал, что мне это не идет: начинало казаться, будто я «обгорел» где-нибудь на берегу Черного моря. Такая у рыжих кожа.
Тетя Зина вначале сказала о том совершенно особом месте, которое занимает «Евгений Онегин» в творчестве «первого из поэтов».
– А я больше всего люблю «Медного всадника», – шепнула мне Люба. Она не собиралась подлаживаться под тетины вкусы.
Значит, не придает значения… Я продолжал чувствовать себя «обгоревшим».
Тетя Зина объяснила, почему «Евгений Онегин», написанный в стихах, называется романом, а «Мертвые души», написанные в прозе, – поэмой. Потом она сказала, почему Островский называл свои «исполненные трагизма» пьесы комедиями. Мне бы то не топко перед Любой: мы недавно слышали все это в школе. Но жильцы нашего дома, особенно пожилые, школьные годы забыли – воспринимали тетины объяснения как открытие. Переглядывались. Некоторые даже записывали.
Тетя процитировала высказывания Белинского и Писарева о романе и стихах. Согласилась с первым (хотя он «в увлечении кое-где называл роман поэмой»), мягко (все-таки Писарев!) поспорила со вторым.
На нас с Любой она не взглянула. Но видя, что кожа у нее тоже «обожжена», я понял, что тетя стремится показать Любе, к какому дому она приобщается.
Мне стало жаль тетю Зину: сколько ей из-за меня приходится терпеть! Напрягаться…
Николай Михеевич, в кителе со множеством планок и почетных значков, ерзал на стуле, как школьник-отличник, мечтающий, чтобы его вызвали.
– Не будем изменять традициям наших «суббот», – сказала тетя Зина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
– Да Люба не пойдет за меня!
– За тебя! Она что, ненормальная?
– Она очень красивая.
– А ты? Взгляни на себя!
У тети Зины, как я уже писал, свое видение мира.
– И что же, многие претендуют на нее… если она такая красавица, как ты говоришь? – осторожно осведомилась она.
– Претендовали бы! Если б мы не учились в женском монастыре. Сильный пол представлен у нас весьма слабо: одним только мною.
Тетя успокоилась. Мне ее стало жалко.
Потом она опять невзначай спросила:
– И что же? Ты говорил ей… Об этом своем роковом намерении?
– Сказал что-то. Пролепетал…
– Не удержался?! О намерении или только о чувстве?
– Только о чувстве.
– А она?
– Один раз… примерно год назад заметила, что у меня глаза «без всякой зашиты», И успокоила: «Только никакого трагизма!» Вероятно, имела в виду, что они без ресниц Ничего скрыть не могут!
– У тебя нет ресниц?!
– Это я сказал.
– Но она так думает! Так их расценивает!.. Действительно, их «как бы» не существует. На самом же деле это тонкие, золотые стрелы;
У тети абсолютно свое видение мира. И моих ресниц тоже.
* * *
А сегодня вечером тетя Зина все никак не решалась первой прикоснуться к теме моего «жениховства». Я на этом поприще вперед не продвинулся – и рассказывать было не о чем. Но все же я не стал мучить ее и рассказал:
– У Любы тоже есть тетя. У которой она живет, потому что приехала учиться из Костромы.
– Нечерноземье! – сказала тетя Зина, мысленно обвиняя Любу в том, что земля ее лишена плодородия.
– Красивейший край! – ответил я. – Такие леса, такие просторы… Все первозданное!
– Это она внушила тебе?
– Она.
– Иван Сусанин был, помнится, из тех мест. Уж не заве дет л и она тебя, Митенька?..
– Я же не оккупант.
– Как ты прямолинейно меня понимаешь. Значит, гам уже подключилась тетя? Знаю я этих теть!
– А я вот о н и х ничего дурного сказать не могу. Она спохватилась:
– Значит, временно живет у московской тети? А дальше?
– Ей нелегко: стыдно обременять. В отличие…
– Ты «обременяешь»?! – стремительно оборвала мою мысль тетя Зина. – Обременяешь? Кого?
Она вытянула вперед руки, тоже длинноватые, худые, покрытые веснушками всех размеров и видов. Мне опять стало жалко ее.
– Я бы, прости, Митенька… хотела взглянуть на нее. Устраивать смотрины неудобно, провинциально. Захвати ее с собой на очередную «литературную субботу». В библиотеку…
Тетя Зина считается главным просветителем в нашем двенадцатиэтажном доме. Она многих приучила ходить в свою библиотеку на читательские конференции, которые назвала «литературными субботами». Некоторые путают и называют их «субботниками».
Особенно увлекся конференциями полковник Николай Михеевич, который живет в соседней квартире. Интендант в отставке постоянно доказывает, что хоть сам и не был на передовой, но интендантство – равноправный род войск: «Без хлеба и одежды не повоюешь!..»
Он отлучился на пенсию, по-моему, преждевременно: жажда полезной деятельности не покидает его ни на мгновение. Мыслит Николай Михеевич ортодоксально: если одни тратят на что-нибудь силы, то другие не могут их труд игнорировать! И он обеспечивает переполнение читального зала библиотеки за счет жильцов нашего дома. Но делает это столь деликатно, что тетя Зина имеет все основания восторгаться «стремительно возрастающей тягой к культуре». И прежде всего к «классическому наследию».
Каждая «литературная суббота» тети Зины посвящается какому-нибудь великому произведению.
Тетя просит присутствующих высказываться не только о героях этих творений, но даже и от их имени. Не знаю понравилось ли бы это авторам – классикам, но жильцам нашего дома нравится.
– Классика прекрасна не столько вечностью проблем сколько вечностью образов. Мы же говорим: «Живой Пьер Безухов! Типичнейший Хлестаков! Ну и Обломов!..» А Наташа Ростова, Плюшкин, Ноздрев? Приметы их образа будут обнаруживать у людей через сто и через тысячу лет. События далеки, а характеры и мысли близки… Как будто принадлежат нашим соседям! – объяснилась мне тетя Зина. Вот почему соседи и выступают на ее вечерах.
Особенно любит перевоплощаться Николай Михеевич: он уже выступал от имени старика Базарова, Чичикова :: Демона… Тетя Зина не хочет обижать участников «литературных суббот»: они высказываются то от лица положительных героев, то от имени отрицательных.
– Я не ищу каких-либо совпадений, – уверяет тетя. – Вы, квалифицированные читатели, способны проникнуть в глубины любой судьбы! Выступая от лица персонажа, вы его точней постигаете.
На очередной «литературной субботе» предстояло постичь судьбы героев «Евгения Онегина».
…Сегодня состоялось первое знакомство тети Зины с Любой Калашниковой.
Люба пришла в том же платье, в котором ходила на лекции. «Не хочет понравиться… тете Зине. Значит, не придает значения!» – понял я. И почувствовал, как заливаюсь внутренним жаром, хотя знал, что мне это не идет: начинало казаться, будто я «обгорел» где-нибудь на берегу Черного моря. Такая у рыжих кожа.
Тетя Зина вначале сказала о том совершенно особом месте, которое занимает «Евгений Онегин» в творчестве «первого из поэтов».
– А я больше всего люблю «Медного всадника», – шепнула мне Люба. Она не собиралась подлаживаться под тетины вкусы.
Значит, не придает значения… Я продолжал чувствовать себя «обгоревшим».
Тетя Зина объяснила, почему «Евгений Онегин», написанный в стихах, называется романом, а «Мертвые души», написанные в прозе, – поэмой. Потом она сказала, почему Островский называл свои «исполненные трагизма» пьесы комедиями. Мне бы то не топко перед Любой: мы недавно слышали все это в школе. Но жильцы нашего дома, особенно пожилые, школьные годы забыли – воспринимали тетины объяснения как открытие. Переглядывались. Некоторые даже записывали.
Тетя процитировала высказывания Белинского и Писарева о романе и стихах. Согласилась с первым (хотя он «в увлечении кое-где называл роман поэмой»), мягко (все-таки Писарев!) поспорила со вторым.
На нас с Любой она не взглянула. Но видя, что кожа у нее тоже «обожжена», я понял, что тетя стремится показать Любе, к какому дому она приобщается.
Мне стало жаль тетю Зину: сколько ей из-за меня приходится терпеть! Напрягаться…
Николай Михеевич, в кителе со множеством планок и почетных значков, ерзал на стуле, как школьник-отличник, мечтающий, чтобы его вызвали.
– Не будем изменять традициям наших «суббот», – сказала тетя Зина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11