Приняв во внимание то, что из-за погоды и скверных условий, в которых она жила, она могла выглядеть старше своих лет, он предположил, что ей вполне может быть лет тридцать-тридцать пять.
Хижина освещалась карманным фонариком в резиновом корпусе, торчавшим между двумя кирпичами на полу.
Указав на фонарик, он спросил:
– Откуда это взялось?
– Добыча. Рош взял ее. Это была богатая добыча. Целых два ящика баллончиков от насекомых. Персики. И орехи тоже. И ром! Он гудел всю неделю. И все остальные тоже.
– А что происходит, когда батарейки кончаются?
– Кончаются, и все. Как и все остальное. Появляются другие. – Она подвинула ему еду. – Ешь.
Это был кусок рыбы, соленой и высушенной, но все равно скользкой.
– Ты не готовишь пищу?
– Ты с ума сошел. Думаешь, мне охота остаться без языка?
– Не понимаю.
– Огонь опасен. Разложив костер из сырого дерева днем, ты заслуживаешь побоев. Если ты разожжешь его ночью, тебе отрежут язык.
– Почему огонь опасен?
– Ты настолько же невежественный, сколь и трусливый. Они нас заметят.
– Кто они?
– Они, – ответила она. – Другие.
Мейнард поднес кусок рыбы ко рту. Задержав дыхание, он попытался его разжевать, но тот был как резина, песок хрустел на зубах. Он вытащил кусок изо рта и уронил его на пол.
– Я не очень голоден.
– Я так и думала, – сказала она. – Я позабочусь об этом позже.
Мейнард лег и подвигал руками и ногами. Боль утихала.
– Что здесь? – Он похлопал по одной из припарок.
– Таволга.
Таволга, подумал Мейнард. Где он читал о таволге? Моррисон, Эрнл Брэдфорд, Гомер? Нигде, но Гомер пробудил какие-то воспоминания. Таволга – это кустарник, кору которого древние греки использовали как болеутоляющее. В наши дни экстракт ее коры называют салициловой кислотой. Аспирин. Откуда она узнала о таволге?
Он поинтересовался, как можно осторожнее:
– Здесь... религиозный приют?
– Что?
– Вы все здесь вообще... ну, ты понимаешь... члены какой-то секты?
– Что?
Мейнард отбросил нерешительность.
– Что это за место, черт побери?
– Ты еще не очухался от боли.
– Кто эти люди?
– Это место – наш дом, – сказала она так, будто бы объясняла что-то маленькому ребенку. – Эти люди – это мои люди.
– Сколько времени вы здесь живете?
– Мы всегда здесь жили.
Он посмотрел ей в глаза, надеясь найти хотя бы намек на ложь или шутку.
Она ему улыбнулась – ей нечего было скрывать.
– Ты здесь родилась? Она поколебалась.
– Я всегда была здесь.
– Сколько тебе лет?
– Я была женщиной сто раз, – сказала она. – Мы это отпраздновали.
– Что ты имеешь...? – Мейнард остановился. Вероятно, она имела в виду менструальные циклы. Сто циклов, сто месяцев – немногим больше восьми лет. Впервые у нее это было, скажем, в двенадцать. Так ей, наверное, лет двадцать...
– У тебя нет детей.
– У меня было двое, но их убили.
– Почему?
– Слабые. Это было заметно. Рош их сделал, но у него всегда был сифилис. – Она плюнула. – Свинья. Ты – мой последний шанс.
– В отношении ребенка?
– Хорошего ребенка.
– А если ты не...?
– Я прекращаю быть женщиной. Я присоединяюсь к сестрам.
– Каким? Монашкам?
– Монашкам! – Она рассмеялась. – К проституткам.
– Тебя заставляют стать проституткой?
– Никто меня не заставляет. Это традиция.
Мейнард с трудом поднялся на ноги.
– Где...?
Женщина поняла его нужду. Она подошла ко входу в хижину и отвела закрывавшую дверной проем шкуру.
– Иди за мной.
Мейнард, качаясь, выбрался за дверь. Он пошел за ней сквозь кустарник. Она остановилась и указала на открытую канаву шириной фута два и длиной двадцать-тридцать футов. Из канавы неслась мушиная “симфония”.
Мейнард не знал, как пользоваться этой канавой, но не стал задавать вопросы.
Женщина стояла рядом, уперев руки в бока.
Достоинство, подумал Мейнард, сквозь застилающий глаза туман глядя на женщину. Умри с достоинством, но живи как свинья.
– Теперь ты в форме, – сказала женщина.
– Мне кажется, я сейчас умру.
– Рано. Ты еще должен сделать свое дело. Пошли, – она взяла его за руку и потащила от канавы.
– Ты шутишь, – сказал он.
Она повела его по лабиринту узких, заросших тропинок. Насекомые следовали за ними по пятам. Москиты тучами бросались на его спину, мухи вились вокруг ног и садились в уголки рта.
Он был слишком слаб, чтобы смахивать их. Он слышал голоса неподалеку, приглушенный разговор – но никого не видел.
Они вышли из кустов на берег. Она завела его в воду и вымыла, протерев влажным песком и промыв соленой пеной.
Затем она отвела его в хижину и приказала лечь на циновку. Она задернула шкуру в дверном проеме, так что мириады мошек оказались пленниками в хижине.
– Сегодня нет ветра, – сказала она. – Ветер – это единственное, что спасает. Если бы не он, здесь был бы сумасшедший дом. – Она достала горсть чего-то из горшка и опустилась на колени рядом с Мейнардом.
Встревожившись, Мейнард спросил:
– Что это за дрянь?
– Свиной жир.
– Где ты им будешь мазать?
– Везде, – она рассмеялась. – Больше у меня ничего нет, чтобы отпугивать насекомых. Рош мог бы взять партию репеллента из последней добычи. У него был хороший выбор. Но он выбрал ром.
Она сняла свое пончо и, обнаженная, вся намазалась жиром. Ее кожа блестела в луче фонарика.
Мейнарду свиной жир напомнил его детские годы, когда отец по утрам в воскресенье готовил бекон и колбасу и жарил яйца в оставшемся жире.
– Где мой сын?
– С другими мальчиками.
– Их много?
– Нет, только двое. И девочка, Мэри. Их число меняется, – она откинулась и стала натирать жиром внутренние поверхности бедер.
– Что они с ним сделают?
– Сделают? Ничего. Они научат его самостоятельности.
– А есть еще такие, как я?
Она покачала головой.
– Ты единственный, единственный из всех, кто вообще когда-либо оставался в живых.
– Почему?
– Закон говорит, что взрослый человек развращен. Только молодежь чиста.
– О каком законе ты говоришь?
– Ты узнаешь... если доживешь. – Она стала мягко втирать жир Мейнарду в лицо. Она натирала ему шею, грудь, ноги, ступни. Она ничего не пропускала. Ее пальцы успокаивали, и когда она массировала его бедра, он, начав засыпать, всхрапнул.
Она ударила его по рту тыльной стороной ладони. Ее костяшки разорвали трещины на пересохших губах. Посмотрев в его встревоженные глаза, она взяла из горшка еще жиру и занялась его половыми органами.
– Ты пока не будешь спать.
– Но... я не могу!
– Можешь. Я тебе докажу.
– А у тебя сейчас...?
– Подходящее время? Нет. Но мы должны готовиться к этому дню.
Глава 11
– Похоже на маисовую кашу, – сказал он, уставясь в чашу из необожженной глины.
– Это и есть каша. Корни маниоки и бананы. Тебе будет полезно.
– Я не очень... – Он осекся, увидев, что она отложила свое шитье. Он стал есть. Она улыбнулась и вернулась к шитью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Хижина освещалась карманным фонариком в резиновом корпусе, торчавшим между двумя кирпичами на полу.
Указав на фонарик, он спросил:
– Откуда это взялось?
– Добыча. Рош взял ее. Это была богатая добыча. Целых два ящика баллончиков от насекомых. Персики. И орехи тоже. И ром! Он гудел всю неделю. И все остальные тоже.
– А что происходит, когда батарейки кончаются?
– Кончаются, и все. Как и все остальное. Появляются другие. – Она подвинула ему еду. – Ешь.
Это был кусок рыбы, соленой и высушенной, но все равно скользкой.
– Ты не готовишь пищу?
– Ты с ума сошел. Думаешь, мне охота остаться без языка?
– Не понимаю.
– Огонь опасен. Разложив костер из сырого дерева днем, ты заслуживаешь побоев. Если ты разожжешь его ночью, тебе отрежут язык.
– Почему огонь опасен?
– Ты настолько же невежественный, сколь и трусливый. Они нас заметят.
– Кто они?
– Они, – ответила она. – Другие.
Мейнард поднес кусок рыбы ко рту. Задержав дыхание, он попытался его разжевать, но тот был как резина, песок хрустел на зубах. Он вытащил кусок изо рта и уронил его на пол.
– Я не очень голоден.
– Я так и думала, – сказала она. – Я позабочусь об этом позже.
Мейнард лег и подвигал руками и ногами. Боль утихала.
– Что здесь? – Он похлопал по одной из припарок.
– Таволга.
Таволга, подумал Мейнард. Где он читал о таволге? Моррисон, Эрнл Брэдфорд, Гомер? Нигде, но Гомер пробудил какие-то воспоминания. Таволга – это кустарник, кору которого древние греки использовали как болеутоляющее. В наши дни экстракт ее коры называют салициловой кислотой. Аспирин. Откуда она узнала о таволге?
Он поинтересовался, как можно осторожнее:
– Здесь... религиозный приют?
– Что?
– Вы все здесь вообще... ну, ты понимаешь... члены какой-то секты?
– Что?
Мейнард отбросил нерешительность.
– Что это за место, черт побери?
– Ты еще не очухался от боли.
– Кто эти люди?
– Это место – наш дом, – сказала она так, будто бы объясняла что-то маленькому ребенку. – Эти люди – это мои люди.
– Сколько времени вы здесь живете?
– Мы всегда здесь жили.
Он посмотрел ей в глаза, надеясь найти хотя бы намек на ложь или шутку.
Она ему улыбнулась – ей нечего было скрывать.
– Ты здесь родилась? Она поколебалась.
– Я всегда была здесь.
– Сколько тебе лет?
– Я была женщиной сто раз, – сказала она. – Мы это отпраздновали.
– Что ты имеешь...? – Мейнард остановился. Вероятно, она имела в виду менструальные циклы. Сто циклов, сто месяцев – немногим больше восьми лет. Впервые у нее это было, скажем, в двенадцать. Так ей, наверное, лет двадцать...
– У тебя нет детей.
– У меня было двое, но их убили.
– Почему?
– Слабые. Это было заметно. Рош их сделал, но у него всегда был сифилис. – Она плюнула. – Свинья. Ты – мой последний шанс.
– В отношении ребенка?
– Хорошего ребенка.
– А если ты не...?
– Я прекращаю быть женщиной. Я присоединяюсь к сестрам.
– Каким? Монашкам?
– Монашкам! – Она рассмеялась. – К проституткам.
– Тебя заставляют стать проституткой?
– Никто меня не заставляет. Это традиция.
Мейнард с трудом поднялся на ноги.
– Где...?
Женщина поняла его нужду. Она подошла ко входу в хижину и отвела закрывавшую дверной проем шкуру.
– Иди за мной.
Мейнард, качаясь, выбрался за дверь. Он пошел за ней сквозь кустарник. Она остановилась и указала на открытую канаву шириной фута два и длиной двадцать-тридцать футов. Из канавы неслась мушиная “симфония”.
Мейнард не знал, как пользоваться этой канавой, но не стал задавать вопросы.
Женщина стояла рядом, уперев руки в бока.
Достоинство, подумал Мейнард, сквозь застилающий глаза туман глядя на женщину. Умри с достоинством, но живи как свинья.
– Теперь ты в форме, – сказала женщина.
– Мне кажется, я сейчас умру.
– Рано. Ты еще должен сделать свое дело. Пошли, – она взяла его за руку и потащила от канавы.
– Ты шутишь, – сказал он.
Она повела его по лабиринту узких, заросших тропинок. Насекомые следовали за ними по пятам. Москиты тучами бросались на его спину, мухи вились вокруг ног и садились в уголки рта.
Он был слишком слаб, чтобы смахивать их. Он слышал голоса неподалеку, приглушенный разговор – но никого не видел.
Они вышли из кустов на берег. Она завела его в воду и вымыла, протерев влажным песком и промыв соленой пеной.
Затем она отвела его в хижину и приказала лечь на циновку. Она задернула шкуру в дверном проеме, так что мириады мошек оказались пленниками в хижине.
– Сегодня нет ветра, – сказала она. – Ветер – это единственное, что спасает. Если бы не он, здесь был бы сумасшедший дом. – Она достала горсть чего-то из горшка и опустилась на колени рядом с Мейнардом.
Встревожившись, Мейнард спросил:
– Что это за дрянь?
– Свиной жир.
– Где ты им будешь мазать?
– Везде, – она рассмеялась. – Больше у меня ничего нет, чтобы отпугивать насекомых. Рош мог бы взять партию репеллента из последней добычи. У него был хороший выбор. Но он выбрал ром.
Она сняла свое пончо и, обнаженная, вся намазалась жиром. Ее кожа блестела в луче фонарика.
Мейнарду свиной жир напомнил его детские годы, когда отец по утрам в воскресенье готовил бекон и колбасу и жарил яйца в оставшемся жире.
– Где мой сын?
– С другими мальчиками.
– Их много?
– Нет, только двое. И девочка, Мэри. Их число меняется, – она откинулась и стала натирать жиром внутренние поверхности бедер.
– Что они с ним сделают?
– Сделают? Ничего. Они научат его самостоятельности.
– А есть еще такие, как я?
Она покачала головой.
– Ты единственный, единственный из всех, кто вообще когда-либо оставался в живых.
– Почему?
– Закон говорит, что взрослый человек развращен. Только молодежь чиста.
– О каком законе ты говоришь?
– Ты узнаешь... если доживешь. – Она стала мягко втирать жир Мейнарду в лицо. Она натирала ему шею, грудь, ноги, ступни. Она ничего не пропускала. Ее пальцы успокаивали, и когда она массировала его бедра, он, начав засыпать, всхрапнул.
Она ударила его по рту тыльной стороной ладони. Ее костяшки разорвали трещины на пересохших губах. Посмотрев в его встревоженные глаза, она взяла из горшка еще жиру и занялась его половыми органами.
– Ты пока не будешь спать.
– Но... я не могу!
– Можешь. Я тебе докажу.
– А у тебя сейчас...?
– Подходящее время? Нет. Но мы должны готовиться к этому дню.
Глава 11
– Похоже на маисовую кашу, – сказал он, уставясь в чашу из необожженной глины.
– Это и есть каша. Корни маниоки и бананы. Тебе будет полезно.
– Я не очень... – Он осекся, увидев, что она отложила свое шитье. Он стал есть. Она улыбнулась и вернулась к шитью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63