А девочки с косами смотрели на Бодунова с молчаливым и счастливым восхищением.
В пикете милиции товарищи милиционеры в холодке играли в шашки. Была не просто игра, а что-то вроде турнира. Эти забавы Бодунов разогнал так же, как сделал это с Учредительным собранием много лет назад матрос Анатолий Железняков. За хулиганами были посланы двое. Главный в пикете, исповедывающий нехитрую религию, что «всех не перебреешь», пытался объяснить свои трудности в «парниково-фонтанном» объекте.
– У вас тут, между прочим, крепко хулиганством воняет, в вашем объекте, – брезгливо сказал Бодунов. – И с ними вы в этом смысле тоже разберитесь, горячо советую, а то другие разберутся, но уже вместе с вами…
Мы ушли на взморье. Бодунов хмурился, отстирывал брюки, отмывал туфли.
– Я им почему в пикете не представился, – сказал вдруг Иван Васильевич, – чтобы не поняли, кто я. Пусть думают, что не милиционер, а как все, гуляющий. Тогда они будут бояться всех. Понимаете?
И добавил сердито:
– Почему эти все прогуливались и делали вид, что не замечают? Конечно, замечали. Не могли не замечать!
А погодя сказал с невыразимым презрением:
– Посторонние!
Я хорошо понял тогда, как ненавидел он посторонних. Никогда, нигде, ни в чем не бывал он сам посторонним. Наверное, сказывалось то, что называл он выучкой Дзержинского.
– А вообще-то народ замечательный, – сказал он погодя, садясь на камень и с хрустом потягиваясь на солнцепеке. – В трудные минуты, случается, так вдруг поможет трудящийся человек – хоть золотое оружие ему вручай за храбрость и доблесть.
Орудовал в начале нэпа барон Тизенгаузен. Ворюга высшей категории и грабил все, знаете ли, своих бывших. А время было доброе…
Бодунов засмеялся.
– Мы ж, товарищи большевики, все искали и ищем, как человека исправить. Как ему по-добру втолковать – беседами, агитацией, как до сердца дойти. И того, случалось, не учитывали, что имеются индивидуумы вовсе без сердца. Нет у них такого органа, и вся недолга. Доходили до сердца и барона Тизенгаузена. И за примерное поведение по дням воскресным отпускали из тюрьмы домой – для отдыха и наслаждения в семейном кругу. И понимаете, как на зло: как воскресенье – так грабеж. И какой! Старичок один выручил, краснодеревец. Он еженедельно к своему бывшему барону Тизенгаузену наведывался: тот ему еще со старопрежних времен задолжал. И ни в одно воскресенье барона застать не мог. Вот и сопоставил он грабежи среди своей бывшей клиентуры с отпусками Тизенгаузена и эти свои соображения нам доложил. Мы за голову и схватились. Но засаду не там засекретили, где надо было, а наш старичок оказался в истинном месте происшествия. Наставил на барона пустой патрон винтовочный и скомандовал: «Руки вверх, паразит!» А потом на извозчике вместе с грабленным к нам привез. И откуда борется?
Так же посмеиваясь, рассказал Бодунов и про медвежатников Володи-интеллигента. Интеллигент разрабатывал лишь технический план взлома несгораемой кассы и вычерчивал инструменты, а также руководил изготовлением всех этих «балерин» из легированных сталей. Банду Иван Васильевич накрыл, взломщиков судили, они «дали слезу» на суде, разумеется, напомнили про родимые пятна капитализма и получили небольшой срок. В тюрьме они выразили бурное желание работать, и им была предоставлена великолепная мастерская, в которой они стали изготовлять новую партию непревзойденных инструментов для взлома. Руководил работами вышеназванный Володя-интеллигент, а начальство тюремной мастерской не вмешивалось, ибо было указание «не давить па психику заключенных, что хотят, то пусть н делают, главное же – работа». Вот и поработали.
– А как поймали? – спросил я.
– Старушка одна помогла. Очень помогла. Знаете, есть такие – «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Остановила нам коня, а то бы мы хлебнули горя…
Он замолчал надолго, задумался.
И опять вышло, что в поимке Тизенгаузена и шайки Володи-интеллигента Бодунов почти не участвовал…
* * *
Наступили великие дни возвращения ленинских норм социалистической законности. Оклеветанные возвращались домой. Домов, семей, близких – не существовало. Реабилитированного нужно было устроить, нравственно обогреть, помочь и в малом и в крупном. «Указники», которым «отвешивали» по десять лет за. то, что вдова погибшего солдата накопала на колхозном поле в фартук картошек детям, – такие указники возвращались в родные места. Тюрьмы, в которых содержались «враги народа», были срочно переоборудованы в общежития, где транзитные реабилитированные могли переночевать, помыться, поесть. Прекрасные дни возвращения народу попранной правды наступили во всем своем блеске, красоте и ясности.
Бодунова я нашел уже генералом.
Он почти совсем поседел, но сильное лицо его помолодело.
– Вот видите? – сказал он мне, гордясь и радуясь временем, в котором мы жили. – Видите? Я знал, что так будет. Так не могло не быть! Партия вон как могуча. Не побоялась всю правду выложить.
Мы поговорили не более получаса. У Бодунова не было времени. Он занимался самым главным: восстановлением добрых имен, устройством, прописками, розысками родных.
Вот в эти-то дни я и узнал самое главное про Ивана Васильевича. Узнал о его 1937 годе. Не все, только один случай.
Вот этот случай.
Ныне покойный, дзержинец Александр Михайлович Леонтьев, старый товарищ Бодунова по ВЧК, как-то вызвал Ивана Васильевича и сказал ему следующее:
– Мне поручено послать тебя, как сыщика номер один, в Воронеж. Там совершено несколько убийств с ограблениями, убийства зверские, ужасные. Обвиняется группа старых большевиков. Мысль такая: они это делают для того, чтобы вбить клин между нашими карающими органами и народом. Дескать, народ убивают, а органы не чешутся…
– Что за бред! – сказал Бодунов.
– То-то что бред. Но один старый большевик уже успел «сознаться». Тебе, Иван Васильевич, нужно отдать все силы, но найти подлинных убийц, нужно их осудить, сообщить в печати, а потом…
Леонтьев замолчал.
– А потом, – добавил он, помолчав, – тебя, товарищ дорогой, вполне смогут уничтожить. Но ведь ты мог и не раскумекать, что от тебя требовалось. Ты же милиционер, просто сыщик, поймал убийц – и порядочек. Так говорят в милиции?
Иван Васильевич ничего не ответил. Как-никак у него была жена и дети.
– Размышляешь? – осведомился Леонтьев.
– Нет, – сказал Бодунов, – хочу только просить, если что, то семья моя…
– Это само собой, – ответил Леонтьев, ни в чем не пытаясь утешить своего друга. – Только Есегда думай, Иван: правда наша вернется.
Бодунов уехал в Воронеж. Старый большевик, испуганный недозволенными методами следствия, унижениями, действительно успел «сознаться». Бодунов дал ему понять бессмысленность того, что он со страху натворил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
В пикете милиции товарищи милиционеры в холодке играли в шашки. Была не просто игра, а что-то вроде турнира. Эти забавы Бодунов разогнал так же, как сделал это с Учредительным собранием много лет назад матрос Анатолий Железняков. За хулиганами были посланы двое. Главный в пикете, исповедывающий нехитрую религию, что «всех не перебреешь», пытался объяснить свои трудности в «парниково-фонтанном» объекте.
– У вас тут, между прочим, крепко хулиганством воняет, в вашем объекте, – брезгливо сказал Бодунов. – И с ними вы в этом смысле тоже разберитесь, горячо советую, а то другие разберутся, но уже вместе с вами…
Мы ушли на взморье. Бодунов хмурился, отстирывал брюки, отмывал туфли.
– Я им почему в пикете не представился, – сказал вдруг Иван Васильевич, – чтобы не поняли, кто я. Пусть думают, что не милиционер, а как все, гуляющий. Тогда они будут бояться всех. Понимаете?
И добавил сердито:
– Почему эти все прогуливались и делали вид, что не замечают? Конечно, замечали. Не могли не замечать!
А погодя сказал с невыразимым презрением:
– Посторонние!
Я хорошо понял тогда, как ненавидел он посторонних. Никогда, нигде, ни в чем не бывал он сам посторонним. Наверное, сказывалось то, что называл он выучкой Дзержинского.
– А вообще-то народ замечательный, – сказал он погодя, садясь на камень и с хрустом потягиваясь на солнцепеке. – В трудные минуты, случается, так вдруг поможет трудящийся человек – хоть золотое оружие ему вручай за храбрость и доблесть.
Орудовал в начале нэпа барон Тизенгаузен. Ворюга высшей категории и грабил все, знаете ли, своих бывших. А время было доброе…
Бодунов засмеялся.
– Мы ж, товарищи большевики, все искали и ищем, как человека исправить. Как ему по-добру втолковать – беседами, агитацией, как до сердца дойти. И того, случалось, не учитывали, что имеются индивидуумы вовсе без сердца. Нет у них такого органа, и вся недолга. Доходили до сердца и барона Тизенгаузена. И за примерное поведение по дням воскресным отпускали из тюрьмы домой – для отдыха и наслаждения в семейном кругу. И понимаете, как на зло: как воскресенье – так грабеж. И какой! Старичок один выручил, краснодеревец. Он еженедельно к своему бывшему барону Тизенгаузену наведывался: тот ему еще со старопрежних времен задолжал. И ни в одно воскресенье барона застать не мог. Вот и сопоставил он грабежи среди своей бывшей клиентуры с отпусками Тизенгаузена и эти свои соображения нам доложил. Мы за голову и схватились. Но засаду не там засекретили, где надо было, а наш старичок оказался в истинном месте происшествия. Наставил на барона пустой патрон винтовочный и скомандовал: «Руки вверх, паразит!» А потом на извозчике вместе с грабленным к нам привез. И откуда борется?
Так же посмеиваясь, рассказал Бодунов и про медвежатников Володи-интеллигента. Интеллигент разрабатывал лишь технический план взлома несгораемой кассы и вычерчивал инструменты, а также руководил изготовлением всех этих «балерин» из легированных сталей. Банду Иван Васильевич накрыл, взломщиков судили, они «дали слезу» на суде, разумеется, напомнили про родимые пятна капитализма и получили небольшой срок. В тюрьме они выразили бурное желание работать, и им была предоставлена великолепная мастерская, в которой они стали изготовлять новую партию непревзойденных инструментов для взлома. Руководил работами вышеназванный Володя-интеллигент, а начальство тюремной мастерской не вмешивалось, ибо было указание «не давить па психику заключенных, что хотят, то пусть н делают, главное же – работа». Вот и поработали.
– А как поймали? – спросил я.
– Старушка одна помогла. Очень помогла. Знаете, есть такие – «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Остановила нам коня, а то бы мы хлебнули горя…
Он замолчал надолго, задумался.
И опять вышло, что в поимке Тизенгаузена и шайки Володи-интеллигента Бодунов почти не участвовал…
* * *
Наступили великие дни возвращения ленинских норм социалистической законности. Оклеветанные возвращались домой. Домов, семей, близких – не существовало. Реабилитированного нужно было устроить, нравственно обогреть, помочь и в малом и в крупном. «Указники», которым «отвешивали» по десять лет за. то, что вдова погибшего солдата накопала на колхозном поле в фартук картошек детям, – такие указники возвращались в родные места. Тюрьмы, в которых содержались «враги народа», были срочно переоборудованы в общежития, где транзитные реабилитированные могли переночевать, помыться, поесть. Прекрасные дни возвращения народу попранной правды наступили во всем своем блеске, красоте и ясности.
Бодунова я нашел уже генералом.
Он почти совсем поседел, но сильное лицо его помолодело.
– Вот видите? – сказал он мне, гордясь и радуясь временем, в котором мы жили. – Видите? Я знал, что так будет. Так не могло не быть! Партия вон как могуча. Не побоялась всю правду выложить.
Мы поговорили не более получаса. У Бодунова не было времени. Он занимался самым главным: восстановлением добрых имен, устройством, прописками, розысками родных.
Вот в эти-то дни я и узнал самое главное про Ивана Васильевича. Узнал о его 1937 годе. Не все, только один случай.
Вот этот случай.
Ныне покойный, дзержинец Александр Михайлович Леонтьев, старый товарищ Бодунова по ВЧК, как-то вызвал Ивана Васильевича и сказал ему следующее:
– Мне поручено послать тебя, как сыщика номер один, в Воронеж. Там совершено несколько убийств с ограблениями, убийства зверские, ужасные. Обвиняется группа старых большевиков. Мысль такая: они это делают для того, чтобы вбить клин между нашими карающими органами и народом. Дескать, народ убивают, а органы не чешутся…
– Что за бред! – сказал Бодунов.
– То-то что бред. Но один старый большевик уже успел «сознаться». Тебе, Иван Васильевич, нужно отдать все силы, но найти подлинных убийц, нужно их осудить, сообщить в печати, а потом…
Леонтьев замолчал.
– А потом, – добавил он, помолчав, – тебя, товарищ дорогой, вполне смогут уничтожить. Но ведь ты мог и не раскумекать, что от тебя требовалось. Ты же милиционер, просто сыщик, поймал убийц – и порядочек. Так говорят в милиции?
Иван Васильевич ничего не ответил. Как-никак у него была жена и дети.
– Размышляешь? – осведомился Леонтьев.
– Нет, – сказал Бодунов, – хочу только просить, если что, то семья моя…
– Это само собой, – ответил Леонтьев, ни в чем не пытаясь утешить своего друга. – Только Есегда думай, Иван: правда наша вернется.
Бодунов уехал в Воронеж. Старый большевик, испуганный недозволенными методами следствия, унижениями, действительно успел «сознаться». Бодунов дал ему понять бессмысленность того, что он со страху натворил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21