Пусть
мои преследователи потрясут эту жирную крысу, потрясут основательно, я
нарочно сказал шефу, чтобы тот остановил машину напротив дома, в котором
жил майор Ситников, и накинул сверх оговоренной суммы двадцать пять
рублей, чтобы он как можно лучше запомнил меня.
Было около восьми часов вечера, когда я оказался на Пражском
проспекте с домами-коробками далеко отстоявшими друг от друга.
В мои намерения не входило задерживаться надолго в Ленинграде, я
собирался завтра же выехать в Москву и поэтому уже через двадцать минут я
был на Московском вокзале, где не преминул убедиться в том, что билетов на
Москву на ближайшие десять дней не предвидится. Июнь.
Я поставил сумку рядом с лавкой, на которой мама лет двадцати пяти
безуспешно пыталась уговорить трехлетнего мужчину посидеть хотя бы пять
минут спокойно.
Попросив маму присмотреть за моей сумкой, я отошел, внимательно
оглядывая зал. В одном месте возле двери стоял мужик с дымящейся сигаретой
во рту облаченный в черный застиранный или вообще никогда не стиранный
халат и сандалии на босу ногу. Ему можно было дать и сорок и семьдесят
лет. На голове красовалась фетровая шляпа с обрезанными полями, лишь
напротив рыхлого сомнительного цвета носа на шляпе от полей был оставлен
небольшой прямоугольный полуостров, исполняющий обязанности козырька.
Я уверенно направился к нему и, вежливо поздоровавшись, протянул ему
двадцать пять рублей:
- Слушай, отец, возьми один билет на Москву, на завтрашнее утро, без
сдачи.
Деньги исчезли в его пятерне с огромными густо поросшими рыжей
порослью пальцами, он отделился от стены и молча скрылся за дверью. Я уж
грешным делом подумал "плакали мои денежки", но не прошло и пяти минут,
как он появился передо мной, словно джинн из бутылки и протянул билет. Я
был очарован этим волшебством, горячо поблагодарил его и, неожиданно для
себя спросил:
- Может бутылочку сухенького найдешь?
- Нет проблем, давай пятерку, - сказал он и, получив деньги, вновь
дематериализовался, чтобы появиться через десять минут с бутылкой Эрети,
завернутой в "Ленинградскую правду".
Поболтавшись на Невском проспекте часа два, я вернулся в здание
Московского вокзала и устроился на лавке, две трети которой занимал
безмятежно храпевший мужик лет шестидесяти, сдвинув летнюю кепку на нос и
обняв одной рукой объемистую сумку. Я последовал его примеру, но заснуть
не удалось. Между сном и действительностью лежали бескрайние непроходимые
джунгли под названием "Что делать дальше". Свет не проникал в их заросли,
не было ни тропинки, ни ориентира.
Везде таилась опасность. Всю ночь я провел в мучительных раздумьях,
но так и не сдвинулся с мертвой точки. К утру постоянное чувство тоскливой
опасности притупилось. В вагоне, усевшись в кресло, я закрыл глаза,
взобрался на борт вертолета с надписью "Будь, что будет" быстро пересек на
нем зловещие джунгли, мгновенно уснул и проспал беспробудно до самой
Москвы.
На станции метро Комсомольская находясь с краю маленькой, но очень
плотной массы состоящей из людей, чемоданов и сумок при входе на
эскалатор, я вдруг заметил на встречном эскалаторе Берту с двумя сумками и
принял решение попытать счастья у ее костра. Берта по всей видимости ехала
к своей бабушке Зине, которая жила в частном доме в Тарасовке.
Я отошел в сторону, чтобы пропустить Берту вперед, двинулся вслед за
ней, и, приблизившись к ней, негромко сказал:
- Не оборачивайся, Берта, это я, Вадим, мне с тобой необходимо очень
серьезно поговорить.
- Привет, Вадик, почему нельзя оборачиваться, что случилось, позвонил
бы или пришел к нам, ты же знаешь, мы с Юрием Михайловичем всегда рады
тебя видеть.
Бр-р-р... Меня передернуло от озноба, лишь только я вообразил, как
был бы рад меня видеть Юрий Михайлович.
- Все очень серьезно, Берта, но прежде всего я очень тебя прошу не
посвящать Юрия Михайловича во все то, что я тебе скажу, это очень важно. -
Я шел немного сбоку и заметил на ее в меру загорелом лице легкую улыбку:
- Вадик, я все знаю - ты в меня давно влюблен и наконец решился
признаться. Правда, Вадик, а?
- Если бы. Если бы все было так просто... - Она выбивала почву у меня
из-под ног своими насмешками.
- Ты считаешь это слишком простым для серьезного разговора? - не
унималась она.
Мы стояли перед электронным табло расписания пригородных электричек
Ярославского вокзала, вокруг нас кипело броуновское движение толпы. Берта
стояла с сияющей улыбкой на лице, как будто на табло высвечивалось не
расписание ближайших электричек, а по крайней мере анекдоты про Василия
Ивановича и Петьку.
- Берта, я говорю тебе очень серьезно, мне угрожает смертельная
опасность. Если я посвящу в это дело Юрия Михайловича, он тоже будет в
опасности.
Я прошу тебя сделать для меня маленькую услугу: отнеси записку по
нужному адресу. И все.
И возможно, что это меня спасет.
Улыбка на ее лице медленно погасла, она заговорила чеканя слова
ледяным прокурорским тоном:
- С кем и с чем ты связался, Вадим, и от кого ты скрываешься? От
милиции? Ты кого-нибудь убил? Ты что-то украл? И ты хочешь втянуть меня во
что-то грязное, зная мое доброе сердце. Это более чем непорядочно с твоей
стороны.
Она повернула лицо в сторону платформ, словно сосредоточенно
размышляя, на какой электричке ехать. На ее лице прочно обосновалось
хмурое недоброжелательство.
Я проклинал себя за то, что обратился к ней. Она тысячу раз права.
Как это вообще могло придти мне в голову?
- Берточка, ради Бога, прости меня. Прости. Ты так всегда была добра
ко мне, может быть как никто другой. Это чисто импульсивный порыв. Ну как
у маленького ребенка попавшего в беду и знающего, что его выручит только
мама, выручит и поймет. Хотя я никогда не знал, что такое "мама", но я
думаю это то, что я испытываю к тебе, когда ощущаю твою теплоту и заботу.
Прости меня за то, что я оказался такой свиньей и чуть действительно
не впутал тебя в свою черную беду. Берта, клянусь, что до конца своих дней
буду испытывать жгучие угрызения совести. Прощай, спасибо тебе за все и в
том числе за хороший урок.
Я повернулся в сторону метро, намереваясь как можно быстрее покинуть
позорный столб, как за спиной услышал разъяренное "стой" и отчетливое
ругательство на идиш.
Часть толпы схлынула на Монинскую электричку, объявленную электронным
табло, броуновское движение несколько замедлилось, чтобы через несколько
минут возобновиться с еще большей силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
мои преследователи потрясут эту жирную крысу, потрясут основательно, я
нарочно сказал шефу, чтобы тот остановил машину напротив дома, в котором
жил майор Ситников, и накинул сверх оговоренной суммы двадцать пять
рублей, чтобы он как можно лучше запомнил меня.
Было около восьми часов вечера, когда я оказался на Пражском
проспекте с домами-коробками далеко отстоявшими друг от друга.
В мои намерения не входило задерживаться надолго в Ленинграде, я
собирался завтра же выехать в Москву и поэтому уже через двадцать минут я
был на Московском вокзале, где не преминул убедиться в том, что билетов на
Москву на ближайшие десять дней не предвидится. Июнь.
Я поставил сумку рядом с лавкой, на которой мама лет двадцати пяти
безуспешно пыталась уговорить трехлетнего мужчину посидеть хотя бы пять
минут спокойно.
Попросив маму присмотреть за моей сумкой, я отошел, внимательно
оглядывая зал. В одном месте возле двери стоял мужик с дымящейся сигаретой
во рту облаченный в черный застиранный или вообще никогда не стиранный
халат и сандалии на босу ногу. Ему можно было дать и сорок и семьдесят
лет. На голове красовалась фетровая шляпа с обрезанными полями, лишь
напротив рыхлого сомнительного цвета носа на шляпе от полей был оставлен
небольшой прямоугольный полуостров, исполняющий обязанности козырька.
Я уверенно направился к нему и, вежливо поздоровавшись, протянул ему
двадцать пять рублей:
- Слушай, отец, возьми один билет на Москву, на завтрашнее утро, без
сдачи.
Деньги исчезли в его пятерне с огромными густо поросшими рыжей
порослью пальцами, он отделился от стены и молча скрылся за дверью. Я уж
грешным делом подумал "плакали мои денежки", но не прошло и пяти минут,
как он появился передо мной, словно джинн из бутылки и протянул билет. Я
был очарован этим волшебством, горячо поблагодарил его и, неожиданно для
себя спросил:
- Может бутылочку сухенького найдешь?
- Нет проблем, давай пятерку, - сказал он и, получив деньги, вновь
дематериализовался, чтобы появиться через десять минут с бутылкой Эрети,
завернутой в "Ленинградскую правду".
Поболтавшись на Невском проспекте часа два, я вернулся в здание
Московского вокзала и устроился на лавке, две трети которой занимал
безмятежно храпевший мужик лет шестидесяти, сдвинув летнюю кепку на нос и
обняв одной рукой объемистую сумку. Я последовал его примеру, но заснуть
не удалось. Между сном и действительностью лежали бескрайние непроходимые
джунгли под названием "Что делать дальше". Свет не проникал в их заросли,
не было ни тропинки, ни ориентира.
Везде таилась опасность. Всю ночь я провел в мучительных раздумьях,
но так и не сдвинулся с мертвой точки. К утру постоянное чувство тоскливой
опасности притупилось. В вагоне, усевшись в кресло, я закрыл глаза,
взобрался на борт вертолета с надписью "Будь, что будет" быстро пересек на
нем зловещие джунгли, мгновенно уснул и проспал беспробудно до самой
Москвы.
На станции метро Комсомольская находясь с краю маленькой, но очень
плотной массы состоящей из людей, чемоданов и сумок при входе на
эскалатор, я вдруг заметил на встречном эскалаторе Берту с двумя сумками и
принял решение попытать счастья у ее костра. Берта по всей видимости ехала
к своей бабушке Зине, которая жила в частном доме в Тарасовке.
Я отошел в сторону, чтобы пропустить Берту вперед, двинулся вслед за
ней, и, приблизившись к ней, негромко сказал:
- Не оборачивайся, Берта, это я, Вадим, мне с тобой необходимо очень
серьезно поговорить.
- Привет, Вадик, почему нельзя оборачиваться, что случилось, позвонил
бы или пришел к нам, ты же знаешь, мы с Юрием Михайловичем всегда рады
тебя видеть.
Бр-р-р... Меня передернуло от озноба, лишь только я вообразил, как
был бы рад меня видеть Юрий Михайлович.
- Все очень серьезно, Берта, но прежде всего я очень тебя прошу не
посвящать Юрия Михайловича во все то, что я тебе скажу, это очень важно. -
Я шел немного сбоку и заметил на ее в меру загорелом лице легкую улыбку:
- Вадик, я все знаю - ты в меня давно влюблен и наконец решился
признаться. Правда, Вадик, а?
- Если бы. Если бы все было так просто... - Она выбивала почву у меня
из-под ног своими насмешками.
- Ты считаешь это слишком простым для серьезного разговора? - не
унималась она.
Мы стояли перед электронным табло расписания пригородных электричек
Ярославского вокзала, вокруг нас кипело броуновское движение толпы. Берта
стояла с сияющей улыбкой на лице, как будто на табло высвечивалось не
расписание ближайших электричек, а по крайней мере анекдоты про Василия
Ивановича и Петьку.
- Берта, я говорю тебе очень серьезно, мне угрожает смертельная
опасность. Если я посвящу в это дело Юрия Михайловича, он тоже будет в
опасности.
Я прошу тебя сделать для меня маленькую услугу: отнеси записку по
нужному адресу. И все.
И возможно, что это меня спасет.
Улыбка на ее лице медленно погасла, она заговорила чеканя слова
ледяным прокурорским тоном:
- С кем и с чем ты связался, Вадим, и от кого ты скрываешься? От
милиции? Ты кого-нибудь убил? Ты что-то украл? И ты хочешь втянуть меня во
что-то грязное, зная мое доброе сердце. Это более чем непорядочно с твоей
стороны.
Она повернула лицо в сторону платформ, словно сосредоточенно
размышляя, на какой электричке ехать. На ее лице прочно обосновалось
хмурое недоброжелательство.
Я проклинал себя за то, что обратился к ней. Она тысячу раз права.
Как это вообще могло придти мне в голову?
- Берточка, ради Бога, прости меня. Прости. Ты так всегда была добра
ко мне, может быть как никто другой. Это чисто импульсивный порыв. Ну как
у маленького ребенка попавшего в беду и знающего, что его выручит только
мама, выручит и поймет. Хотя я никогда не знал, что такое "мама", но я
думаю это то, что я испытываю к тебе, когда ощущаю твою теплоту и заботу.
Прости меня за то, что я оказался такой свиньей и чуть действительно
не впутал тебя в свою черную беду. Берта, клянусь, что до конца своих дней
буду испытывать жгучие угрызения совести. Прощай, спасибо тебе за все и в
том числе за хороший урок.
Я повернулся в сторону метро, намереваясь как можно быстрее покинуть
позорный столб, как за спиной услышал разъяренное "стой" и отчетливое
ругательство на идиш.
Часть толпы схлынула на Монинскую электричку, объявленную электронным
табло, броуновское движение несколько замедлилось, чтобы через несколько
минут возобновиться с еще большей силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27