- Почему эти двое молчат? По их виду не скажешь, что они немые, да и глаза пронзительно-ледяные, далеко понимающие. Кто они?»
Царев открыл рукопись. «Это небольшая повесть», - сухо заметил он. И его голос стал владеть всеми. Начало ошеломило Лену. Речь шла о том, что на землю опустилась, как туча из невидимого, новая реальность, уничтожившая, закрывшая все то, чем жило человечество в своем сознании до сих пор. Все исчезло, провалилось, ушло - память об истории, прежняя духовная жизнь, искусство, наука, культура, даже язык и способ мышления. Новая реальность, спустившись на землю, отстранила все, даже сновидения. Но немного людей осталось, и осталась их душа - ее остаток, ее глубь, непонятная, незнаемая, и надо было жить, начинать все сначала, а главное - понять новую, не постижимую прежним умом реальность, а может быть, непостижимую вообще. Прежнее человечество кануло в бездну. И то, что осталось, уже не могло иметь с ним почти ничего общего. Эти люди барахтались в непостижимом, как слоны на луне. Но все же была какая-то возможность вступить в контакт с иной реальностью, пробудив не угасший ум, а нечто безумно-новое в своей душе. И главное - не убить, не сожрать друг друга в спустившейся тьме.
С этого и началось действие…
Повесть вызывала тревогу, бесконечную тревогу, поднимающуюся с неведомого дна души.
Лена сосредоточенно следила и за глазами Царева. Это был уже другой Царев. Никакой непредсказуемости, а холодный, сжатый в одну точку, нечеловечески волевой взгляд творца. Его глаза, казалось, бесповоротно изменились, словно вышел наружу новый Царев - поднявшийся над землей исследователь неведомого. Нашедший средства через язык выразить то, что недоступно языку. Каждое слово жалило своим намеком, уводило туда, где уже не было ничего, кроме расплавленной магмы души, кроме возгоравшихся язычков пламени иной реальности. Герои повести метались, и по мере этого метания превращались в иные существа. Так длилось еще полчаса. Можно ли было все это выразить, это иное?
Внезапно Царев остановился. В его глазах сквозило холодное торжество.
Возникла пауза.
И Дальниев резко спросил:
- Вы собираетесь это публиковать?
- В своем роде, - тихо ответил Царев.
- Это никто не поймет, Всеволод Петрович, - негромкий голос Дальниева звучал из темноты. - Если Данте могут сейчас понять всего лишь кучка, ничтожное число людей, то это не поймет никто. До конца даже я. И, вероятно, вы сами. Вы лишь знаете одно - что вас вело, когда вы писали это.
- Антон Георгиевич прав. В середине чтения возможность понимания текста рушится, - проговорила Лена. - Мы чувствуем что-то страшное, уничтожающее наше сознание, но не больше…
- Если можно было бы войти в эту иную, новую реальность, - внезапно прервал Филипов, - это был бы конец, нас просто не было бы ни здесь, ни, может быть, нигде…
Лицо Царева оставалось недоступным. Два молчаливых субъекта, сидевших около него, сохраняли пустоту и тишину.
- Все нити оборваны, текст превращается в безумие Богов, - прошептала Алла.
Один из молчавших тоже что-то прошептал - еле доходивший до сознания звук сжимал сердце.
- Всеволод Петрович, вы открылись, - спокойно произнес Дальниев. - Спасибо. Но что делать с текстом?
- Опубликовать, - холодно ответил Царев, медленно встал, взяв рукопись, и зажег ее.
Все остолбенели.
- Это единственный экземпляр, - нечеловечески отстраненно сказал он.
- И вот так я его публикую. Рукописи прекрасно горят. Но мысль - никогда. Вы все знаете, что этот текст, его основа, сохранится на невидимом плане. И когда придет время, он воплотится снова и будет действовать, сметая… Когда и где - неважно.
Рукопись, брошенная на землю, быстро пожиралась огнем, но пожиралась с каким-то безумием, как будто сам огонь сошел с ума.
Царев улыбался.
Было ясно, что никакие комментарии не нужны. Алла с ужасом посмотрела на Царева, ей показалось, что перед ней уже не стоит человек.
Молчаливые вдруг трепетно, задушевно пожали руки гостям. Они оставались. А Царев сразу ушел в глубь дома.
В Москве все гости этого чтения разошлись.
…Алла с трудом открыла дверь в свою квартиру. Толя и Ксюша, видимо, уже спали. Алла прошла к себе и вдруг увидела свет в комнате Станислава. Она решилась войти.
Станислав лежал на кровати, горел ночник, видно было, что он только что проснулся.
- Алла, - сказал он вдруг своим давним, хорошо знакомым ей, с прежними интонациями голосом, - что со мною было, что произошло? Где я существовал, я почти ничего не помню, не знаю! Где же ты была? Алла, что все это значило?
Эпилог
Возвращение Станислава вызвало скрытую вибрацию и дрожь по всей тайной Москве. Но прежде, чем эта дрожь распространилась, Стасик сам приходил в себя в своей квартире.
В ночь его возвращения только Алла была свидетельницей того, что Станислав впал в прежнее свое состояние, стал тем, кем он был, хотя…
Они сидели друг против друга в креслах, рядом, глаза в глаза.
Алла не решалась раскрывать ему то, что происходило, пока его искали здесь, на этой земле, в этом мире. А он настойчиво спрашивал ее, что произошло. Алла ответила наконец:
- Пожалуй, тебе самому лучше знать, что с тобой произошло. Мы просто нашли тебя в деревне…
- Но я ничего не помню, Алла, - пробормотал Станисдав, глядя на нее не вполне безумными глазами. - Я знаю только: что-то мелькало, какие-то лица, куда-то меня вело… Главное помню: все было чуждо, все, все, но еще ужасней - почти постоянное ощущение, чувство, что я, моя душа точнее, вот-вот провалится в немыслимую черную Бездну, из которой нет возврата… Провалишься - и тогда конец всему, что есть… душе, уму, концу мира даже - всему конец… В этой бездне ничего нет постижимого…
- Ты это ясно чувствовал, тебя что-то толкало туда?
- Да, но была невидимая стена… которая охраняла все-таки… Чуть-чуть… Хрупкая стена… Но если бы не она, меня бы не было нигде… И еще: я бродил по какому-то бредовому миру, хотя на первый взгляд это был обычный город, но мое восприятие все меняло… Да, и часто на горизонте я видел сияние, которое охватывало полнеба, отрешенно-жуткое сияние цвета, которому нет аналогов на земле… Цвета, которого нет…
- Стасик, Стасик! - Алла вдруг истерически вскочила с кресла. - Но ты вернулся, ты жив, ты прежний!!! Значит, все в порядке!!! Давай жить снова!!!
- Давай, давай, - проговорил Станислав лихорадочно и тоже встал. - Я рад, что вернулся. Я хочу жить!
Алла словно обезумела в лучшем смысле:
- Пойдем гулять, в город, в Москву, вместе, пусть ночь…
Они в экстазе ошеломления выскочили на улицу.
- Ты узнаешь, узнаешь! Это - Москва, твой город, великий город, - шептала Алла, прижимаясь к Станиславу.
- Да, да, я узнаю, - отвечал Стасик. - Это не чужой город, это Москва. Мне хорошо, все в порядке.
Станислав, как после десятилетней разлуки, смотрел на улицы, на пространство, родившее его…
- Ты любишь меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Царев открыл рукопись. «Это небольшая повесть», - сухо заметил он. И его голос стал владеть всеми. Начало ошеломило Лену. Речь шла о том, что на землю опустилась, как туча из невидимого, новая реальность, уничтожившая, закрывшая все то, чем жило человечество в своем сознании до сих пор. Все исчезло, провалилось, ушло - память об истории, прежняя духовная жизнь, искусство, наука, культура, даже язык и способ мышления. Новая реальность, спустившись на землю, отстранила все, даже сновидения. Но немного людей осталось, и осталась их душа - ее остаток, ее глубь, непонятная, незнаемая, и надо было жить, начинать все сначала, а главное - понять новую, не постижимую прежним умом реальность, а может быть, непостижимую вообще. Прежнее человечество кануло в бездну. И то, что осталось, уже не могло иметь с ним почти ничего общего. Эти люди барахтались в непостижимом, как слоны на луне. Но все же была какая-то возможность вступить в контакт с иной реальностью, пробудив не угасший ум, а нечто безумно-новое в своей душе. И главное - не убить, не сожрать друг друга в спустившейся тьме.
С этого и началось действие…
Повесть вызывала тревогу, бесконечную тревогу, поднимающуюся с неведомого дна души.
Лена сосредоточенно следила и за глазами Царева. Это был уже другой Царев. Никакой непредсказуемости, а холодный, сжатый в одну точку, нечеловечески волевой взгляд творца. Его глаза, казалось, бесповоротно изменились, словно вышел наружу новый Царев - поднявшийся над землей исследователь неведомого. Нашедший средства через язык выразить то, что недоступно языку. Каждое слово жалило своим намеком, уводило туда, где уже не было ничего, кроме расплавленной магмы души, кроме возгоравшихся язычков пламени иной реальности. Герои повести метались, и по мере этого метания превращались в иные существа. Так длилось еще полчаса. Можно ли было все это выразить, это иное?
Внезапно Царев остановился. В его глазах сквозило холодное торжество.
Возникла пауза.
И Дальниев резко спросил:
- Вы собираетесь это публиковать?
- В своем роде, - тихо ответил Царев.
- Это никто не поймет, Всеволод Петрович, - негромкий голос Дальниева звучал из темноты. - Если Данте могут сейчас понять всего лишь кучка, ничтожное число людей, то это не поймет никто. До конца даже я. И, вероятно, вы сами. Вы лишь знаете одно - что вас вело, когда вы писали это.
- Антон Георгиевич прав. В середине чтения возможность понимания текста рушится, - проговорила Лена. - Мы чувствуем что-то страшное, уничтожающее наше сознание, но не больше…
- Если можно было бы войти в эту иную, новую реальность, - внезапно прервал Филипов, - это был бы конец, нас просто не было бы ни здесь, ни, может быть, нигде…
Лицо Царева оставалось недоступным. Два молчаливых субъекта, сидевших около него, сохраняли пустоту и тишину.
- Все нити оборваны, текст превращается в безумие Богов, - прошептала Алла.
Один из молчавших тоже что-то прошептал - еле доходивший до сознания звук сжимал сердце.
- Всеволод Петрович, вы открылись, - спокойно произнес Дальниев. - Спасибо. Но что делать с текстом?
- Опубликовать, - холодно ответил Царев, медленно встал, взяв рукопись, и зажег ее.
Все остолбенели.
- Это единственный экземпляр, - нечеловечески отстраненно сказал он.
- И вот так я его публикую. Рукописи прекрасно горят. Но мысль - никогда. Вы все знаете, что этот текст, его основа, сохранится на невидимом плане. И когда придет время, он воплотится снова и будет действовать, сметая… Когда и где - неважно.
Рукопись, брошенная на землю, быстро пожиралась огнем, но пожиралась с каким-то безумием, как будто сам огонь сошел с ума.
Царев улыбался.
Было ясно, что никакие комментарии не нужны. Алла с ужасом посмотрела на Царева, ей показалось, что перед ней уже не стоит человек.
Молчаливые вдруг трепетно, задушевно пожали руки гостям. Они оставались. А Царев сразу ушел в глубь дома.
В Москве все гости этого чтения разошлись.
…Алла с трудом открыла дверь в свою квартиру. Толя и Ксюша, видимо, уже спали. Алла прошла к себе и вдруг увидела свет в комнате Станислава. Она решилась войти.
Станислав лежал на кровати, горел ночник, видно было, что он только что проснулся.
- Алла, - сказал он вдруг своим давним, хорошо знакомым ей, с прежними интонациями голосом, - что со мною было, что произошло? Где я существовал, я почти ничего не помню, не знаю! Где же ты была? Алла, что все это значило?
Эпилог
Возвращение Станислава вызвало скрытую вибрацию и дрожь по всей тайной Москве. Но прежде, чем эта дрожь распространилась, Стасик сам приходил в себя в своей квартире.
В ночь его возвращения только Алла была свидетельницей того, что Станислав впал в прежнее свое состояние, стал тем, кем он был, хотя…
Они сидели друг против друга в креслах, рядом, глаза в глаза.
Алла не решалась раскрывать ему то, что происходило, пока его искали здесь, на этой земле, в этом мире. А он настойчиво спрашивал ее, что произошло. Алла ответила наконец:
- Пожалуй, тебе самому лучше знать, что с тобой произошло. Мы просто нашли тебя в деревне…
- Но я ничего не помню, Алла, - пробормотал Станисдав, глядя на нее не вполне безумными глазами. - Я знаю только: что-то мелькало, какие-то лица, куда-то меня вело… Главное помню: все было чуждо, все, все, но еще ужасней - почти постоянное ощущение, чувство, что я, моя душа точнее, вот-вот провалится в немыслимую черную Бездну, из которой нет возврата… Провалишься - и тогда конец всему, что есть… душе, уму, концу мира даже - всему конец… В этой бездне ничего нет постижимого…
- Ты это ясно чувствовал, тебя что-то толкало туда?
- Да, но была невидимая стена… которая охраняла все-таки… Чуть-чуть… Хрупкая стена… Но если бы не она, меня бы не было нигде… И еще: я бродил по какому-то бредовому миру, хотя на первый взгляд это был обычный город, но мое восприятие все меняло… Да, и часто на горизонте я видел сияние, которое охватывало полнеба, отрешенно-жуткое сияние цвета, которому нет аналогов на земле… Цвета, которого нет…
- Стасик, Стасик! - Алла вдруг истерически вскочила с кресла. - Но ты вернулся, ты жив, ты прежний!!! Значит, все в порядке!!! Давай жить снова!!!
- Давай, давай, - проговорил Станислав лихорадочно и тоже встал. - Я рад, что вернулся. Я хочу жить!
Алла словно обезумела в лучшем смысле:
- Пойдем гулять, в город, в Москву, вместе, пусть ночь…
Они в экстазе ошеломления выскочили на улицу.
- Ты узнаешь, узнаешь! Это - Москва, твой город, великий город, - шептала Алла, прижимаясь к Станиславу.
- Да, да, я узнаю, - отвечал Стасик. - Это не чужой город, это Москва. Мне хорошо, все в порядке.
Станислав, как после десятилетней разлуки, смотрел на улицы, на пространство, родившее его…
- Ты любишь меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60