Остановились у крепкого старика; дом у старика большой, на отшибе, ближе к лесу. Дед по вековой традиции своего рода бортничал (собирал дикий мед), у него всегда останавливались казаки с Дона: где мед, там медовуха, где медовуха, там казаки. Да и старик был очень свойский: если не разбойник, то с душой разбойника: немногословный, верный слову, на первом месте — товарищ, потом все. В прошлый раз Стенька со станицей останавливались у него же. Но с тех пор в доме старика случились изменения: убило лесиной его сына, Мотьку. Осталась со стариком невестка, чернобровая Аганя, баба огромная, красивая и приветливая. Казаки сразу смекнули, что Аганя тут — и за хозяйку, и за жену сильного старика (старухи у него давно не было), но вида не подали.
Выпили. Аганя тоже выпила; молодая ядреная кровь заиграла в ней, она безо всякого стеснения заглядывалась на молодых казаков, похохатывала… Часто взглядывала на Стеньку. А тот еще с прошлого раза запомнил Аганю, но тогда слишком был молод, стеснялся, и у Агани был муж. Теперь Стенька осмелел… И так они откровенно засматривались друг на друга, что всем стало как-то не по себе. Один только старик лесовик, хозяин, как будто ничего не замечал, помалкивал, пил. Старший в станице, Ермил Пузанов, вызвал Стеньку на улицу, предупредил:
— Не надо, Стенька, не обижай старика. Оно и опасно: старик-то… такой: пришьет ночью, пикнуть не успеешь.
— Ладно, — ответил Стенька. — Я не малолеток.
— Гляди! — еще сказал Ермил серьезно. — Не было бы беды.
— Ладно.
Ночь прошла спокойно. Но Стенька, видно, успел перемолвиться с Аганей, о чем-то они договорились… Утром Стенька сказался больным.
— Чего такое? — спросил Ермил.
— Поясница чего-то… разломило всего. Полежать надо.
Казаки переглянулись между собой.
— Пускай полежит, — молвил могучий старик хозяин. — Я его травкой здесь отхожу. Я знаю, что это за болесть.
Фрол, улучив минуту, сунулся к Стеньке:
— Чего ты задумал?
— Молчи.
— Отравит он тебя, Стенька… Или пришибет ночью. Поедем.
— Молчи, — опять сказал Стенька.
Казаки уехали.
Стенька догнал их через два дня… Много не распространялся. Сказал только:
— Полегчало. Прошла спина…
— Как лечил-то? — заулыбались казаки. — Втирал? Али как?
— Это — кто кому втирал, надо спросить. Оборотистый казак, Стенька… Старик-то ничего? Облапошили?
— Они ушли, — непонятно сказал Стенька. — Вместе: и старик, и…
— Куда? — удивились казаки.
— Совсем. В лес куда-то. Старик заприметил чего-то и… ушел. И Аганьку увел с собой. Вместе ушли.
— Э-э… Ну да: что он, смотреть будет? Знамо, уведет пока — от греха подальше.
— Ну вот, взял согнал людей… Жили, никому не мешали, нет, явился… король-королевич. Надо было!
Поругали Стеньку. И поехали дальше.
Стенька, однако, долго был сам не свой: молчал, думал о чем-то, как видно, тревожном. Казаки его же и отговаривать принялись от печальных мыслей:
— Чего ж теперь? Старик не пропадет — весь лес его. А ее увести надо, конешно: когда-никогда она взбесится.
— Не горюй, Стенька. А видать, присохло сердчишко-то? Эх ты…
Только в монастыре догадались казаки, что у Стеньки на душе какая-то мгла: старики так не молились за все свои грехи, как взялся молить бога Степан — коленопреклонно, неистово.
Фрол опять было к Стеньке:
— Чего с тобой? Где уж так нагрешил-то? Лоб разобьешь…
— Молчи, — только и сказал тогда Степан.
А на обратном пути, проезжая опять ту деревню, Степан отстал с Фролом и показал неприметный бугорок в лесу…
— Вон они лежат, Аганька со своим стариком.
У Фрола глаза полезли на лоб.
— Убил?!
— Сперва поманила, дура, потом орать начала… Старик где-то подслушивал. Прибежал с топором. Можеть, уговорились раньше… Сами, наверно, убить хотели.
— Зачем?
— Не знаю. — Степан слегка все-таки щадил свою совесть. — Я так подумал. Повисла на руке… а этот с топором. Пришлось обоих…
— Бабу-то!.. Как же, Стенька?
— Ну, как?! — обозлился Степан. — Как мужика, так и бабу.
Бабу зарубить — большой грех. Можно зашибить кулаком, утопить… Но срубить саблей — грех. Как ребенка приспать. Оттого и мучился Степан, и молился, и злился. До сей поры об этом никто не знал, только Фрол. Тем тяжелей была Степану его измена. Грех молодости может всплыть и навредить.
В раннюю рань к лагерю разинцев подскакали трое конных; караульный спросил, кто такие.
— Аль не узнал, Кондрат? — откликнулся один с коня.
— Тю!.. Фрол?
— Где батька?
— А вон в шатре.
Фрол тронул коня… Трое вершных стали осторожно пробираться между спящими, направляясь к шатру.
Кондрат постоял, посмотрел вслед им… И вдруг его резануло какое-то недоброе предчувствие.
— Фрол! — окликнул он. — А ну, погодь.
— Чего? — Фрол остановился, подождал Кондрата.
— Ты зачем до батьки?
— Письмо ему. С Украйны, от Дорошенки.
— Покажь.
— Да ты что, бог с тобой! Кондрат!..
— Покажь, — заупрямился Кондрат.
Фрол достал письмо, подал Кондрату. Тот взял его и пошел в шатер.
— Скажи: мне надо с им погутарить! — сказал Фрол.
— Скажу.
Кондрат вошел в шатер.
И почти сразу из шатра вышел Степан — босиком, в шароварах, взлохмаченный и припухший со сна и с тяжкого хмеля.
— Здорово, Фрол.
— Здорово, Степан…
— Чего не заходишь?
Смотрели друг на друга внимательно, напряженно.
— Письмо. От Петра Дорошенки.
— Ты заходи! Заходи — выпьем хоть… А то вишь я какой?
Фрол, умный, дальновидный Фрол, мучительно колебался.
— Не склоняется Петро…
Степан понимал, что происходит с Фролом, какие собаки рвут его сердце — Фрол боится, и боится показать, что боится, и хочет, правда, поговорить, и все-таки боится.
— Да шут с им, с Петром. Я и не надеялся шибко-то, ты же знаешь, — непринужденно сказал Степан. — Заходи, погутарим.
Фрол незаметно, как ему казалось, зыркнул глазами по сторонам: лагерь спал.
Степан отметил этот его настороженный волчий огляд.
— Я от Серка жду. От Ивана. Заходи, — еще сказал Степан и пошел в шатер. Шел нарочито беспечным шагом. Рознял вход, вошел в шатер. Не оглянулся.
Фрол остался на коне.
— Пронька, — тихо сказал он молодому казаку, — иди передом.
Пронька не понял. Смотрел на есаула.
— Иди! — сдавленным от волнения и злости голосом сказал Фрол. — А я погляжу…
Пронька слез с коня, пошел в шатер. Фрол остался на коне, стерег глазами вход.
Фрол хорошо знал Степана. Случилось так, как он, наверно, ждал: нервы Степана напряглись до предела, он не выдержал: заслышав шаги казака, стремительно вышагнул навстречу ему с перначом в руке. Обнаружив хитрость друга-врага, замер на мгновение… Выронил пернач. Но было поздно…
Фрол разворачивал коня.
— Погоди, Фрол! — громко вскрикнул Степан. — Фрол!..
Фрол ударил коня плетью… Казак, который оставался на коне, тоже развернулся… Выбежавший на крик атамана Кондрат приложился было к ружью…
— Не надо, — сказал Степан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103