То-то, сизый голубок!
Посадские потянулись за казаками: кто, ожидая большого скандала, кто — выпивки.
А нашел он нашу шубу!
Шубу нашу, шубыньку!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Гибкий человек, отплясав, вел рассказ дальше:
Перепелку на тарелку,
Шубыньку на рученьку!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Лица казаков торжественны, серьезны. И Разин тоже вполне старателен и серьезен.
Шуба величаво плывет над толпой.
Шубыньку на рученьку,
Душечку, на правую!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Несколько казаков отстали, поясняют посадским:
— Шуба батьки Степан Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Шибко уж приглянулась она ему… В ногах валялся — выпрашивал. Ну, батька отдает. Он добрый…
— Не горюйте: в надежных руках будет, — понимали посадские.
— Да мы не горюем! Но проводить надо хорошо — по-доброму, чтоб им жить-поживать с воеводой в согласии, чтоб согревала она воеводу, как воевода замерзнет.
Полежи-ка, шубынька,
У дружка у милого!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
У сердца ретивого,
У Ивана Семеныча!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Толпа идет не шибко; шубу нарочно слегка колыхали, чтоб она «шевелила руками».
Ты лежишь, как душечка,
Все лежишь, как кунычка!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Друг ты моя, шубынька,
Радость моя, шубынька!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Ты меня состарила,
Без ума оставила!
Тут особенно громко, «с выражением» рявкнули:
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!..
Без ума, без разума,
Без великой памяти!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Посадские дивились: так складно, дружно получалось у казаков — и все про шубу, про шубыньку, да про ихнего воеводу, Ивана Семеныча. Не слыхали раньше такой песни. Не знали они, что Степан незадолго до этого измучил казаков: ходили туда-сюда берегом Болды, разучивали «голубя», спевались. Слова им дал скоморох Семка, переиначив, видно, какую-то нездешнюю песню. Этот-то Семка и шел теперь впереди, и запевал, и приплясывал. Ловкач он был отменный.
— Ие-э-эх!.. — заголосил напоследок Семка, сильно вытянув жилистую шею. — Все разом:
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!

* * *
В покоях воеводы сидели: сам воевода, жена его, княгиня Прасковья Федоровна, дети, старший, Борис, шестнадцати лет, и младший, тоже Борис, восьми лет, брат воеводы Михайло Семеныч. Слушали с большим неудовольствием.
Ярыга, большеротый, глазастый, рассказывал:
— Один впереде идет — запевала, а их, чай, с полтыщи — сзади орут «голубя».
— Тьфу! — Иван Семеныч заходил раздраженно по горнице. — Вот страмцы-то! Ну не гады ли подколодные!..
— Ты уж позарился на шубу! — с укором сказала Прасковья Федоровна. — На кой бы уж она?..
— Думал я, что они такой свистопляс учинят?! Ворье проклятое. Ну не гады ли!..
— Это кто же у их такой голосистый — запевает-то? — спросил Михайло Семеныч.
Ярыга знал и это:
— Скоморох. Днями сверху откуда-то пришли. Трое: татарин малой, старик да этот. На голове пляшет, на пузе…
— Ты приметь его, — велел Михайло. — Уйдут казаки, он у меня спляшет.
— Я так смекаю: они с имя уйдут, — ответствовал вездесущий ярыга. — Приголубили их казаки… С имя ушлепают.
— Стало быть, теперь возьмем, — сказал Михайло Семеныч. — Укажи его, когда суда явются.
— Укажу. Я его харю приметил.
— Сам ихный там же? — спросил воевода, скривившись как от боли зубной. — Стенька-то?
— Стенька? Там. Со всеми вместе орет, старается.
— Стыд головушке! — вздохнула Прасковья Федоровна. — Людишки зубоскалить пойдут. Прямо уж околел ты без этой шубы! Глаз не кажи теперь…
— Иди-ка отсудова, мать! — воскликнул воевода сердито. — Не твое это бабье дело. Иди к митрополиту, детей туда же возьми. Идите.
Прасковья Федоровна ушла и увела детей.
— Ах, поганец! — сокрушался воевода. — Что учинил, разбойник!.. Голову с плеч долой снял. Ну, я с тобой поговорю, кобель. Ты гляди, чего выдумал!.. И подумать нельзя было.
В горницу заглянула усатая голова:
— Казаки!
Братья Прозоровские и несколько приказных вышли на крыльцо, изготовились встретить гостей сурово.
Казаки молча шли по двору Кремля. Увидав воеводу, остановились. Стырь и дед Любим, в окружении шести казаков с саблями наголо, вынесли на руках дорогую шубу.
— Атаман наш Степан Тимофеич жалует тебе, боярин, шубу со свово плеча. — Положили шубу на перила крыльца. — На.
— Вон!!! — закричал воевода и затопал ногами. — Прочь!.. Воры, разбойники! Где первый ваш вор и разбойник?! Он с вами?! Чего он прячется, еслив такой смельчак? Чего же он такой?!
— Какой? — спросил Стырь. — Ты про кого, батюшка?
— Кого вы атаманом зовете?!
— Степан Тимофеича… Кого же нам больше атаманом звать? Степан Тимофеича.
Степан наблюдал за всем из толпы, щурил злые, мстительные глаза. Случись бы теперь с ним сила большая и готовая да случись война в открытую, он бы заткнул воеводе крикливый рот, запечатал бы навек.
— Он больше не атаман вам! — кричал воевода. — Поганец он, вор!.. Он сложил свою власть! Бунчук его — вот он! — Воевода показал всем бунчук Разина. — Какой он вам атаман?! Идите по домам, не гневите больше великого государя, коли он вас миловал. Не слухайтесь больше Стеньки! Он — дьявол! Он сам сгинет и вас всех погубит!..
Степан внимательно слушал, стиснув зубы, смотрел вниз, в землю. Слегка кивал головой.
— Замычал? — сказал он негромко себе. — Подожди, белугой закричишь, сукин сын.
— Пошли отсуда, — тронул его Иван Черноярец. — Он тут несет чего ни попадя… А эти слушают. Пошли.
— Подожди, дай наслушаюсь досыта. Можеть, когда спомнить доведется. Ты запоминай тоже. Ишь, как поет!..
— Царь-государь милостив, но и у его сердце лопнет, не дожидайтесь этого! — говорил громко воевода. — Хуже будет! Не гневите царя-батюшку и бога всевышнего, не слушайтесь больше атамана: пропадете с им! Он сам себе погибели хочет и вас за собой тянет! Зачем он оружие не отдает?! Чего затевает?!.
— Пошли, — сказал Степан. — Уводи их, а то правда…
Казаки вышли из Кремля. Шубу оставили воеводе.
За воротами, в толпе, к скомороху Семке присоседился ярыга. Заговорил с ухмылкой, с восхищением:
— Эт ты на голове-то пляшешь?
— Я. Я ишо на пузе могу, — похвастался Семка.
— Пошли со мной?.. Дворовым людишкам охота глянуть.
Семка колебнулся, подумал…
— Денег дадут, — заторопил ярыга. — Чего? Ну?..
— Нас трое… — Семке не хотелось и от казаков отстать и охота было показать свое искусство, где просят.
— Зови и их. Где они?
Семка крикнул старика с бандурой и татарчонка, маленького, проворного, смекалистого парнишку. Втроем они и ходили по городам и деревням русским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103