А снаружи уже
топтался Безносый, задевал стену древком копья, нетерпеливо сопел. И Кошка
говорила, говорила, тыкая пальцем в углы Хижины:
- Он вот здесь лез. Подплыл, резал ремни, которыми жерди привязаны.
Там резал, и вот там тоже резал. Потом раздвинул жерди. Полез в Хижину к
нам. Ты его ударил. А кто он, который лез убивать? Щенок?
Хромого всегда восхищало это кошкино умение - узнавать. Ее вздернутый
нос постоянно шевелился от любопытства, умудряясь везде и всюду вынюхивать
для своей хозяйки интересное. И скрыть от нее что-нибудь было невозможно.
Вот и сейчас тоже. Ведь Кошка все утро просидела в Хижине, не выходила. Но
знает все, что говорили возле Святилища. Знает не хуже Хромого, который
там был. Как смогла? Сама не знает - как. Но смогла.
И теперь уверяет, что ночью к ним в хижину лез Щенок. Потому, что
Безносый видел: Щенок плыл, а тот, который лез, он ведь упал в воду. И еще
потому, что Безносый видел: Щенок держался за голову, стонал. А Хромой
ведь бил его в голову - того, который лез...
Хромой никак не мог найти среди всякого хлама Породителя Огня.
Злился, бурчал, что Щенок сдох бы от страха, приди ему в голову напасть на
него, Хромого; но Кошка не соглашалась: Щенок с Ножом Странного - это
совсем другое, чем просто Щенок. Кто мог захотеть, чтоб Хромой молчал о
том, что сделал для Щенка? Щенок, кто еще! А лучше прочих молчат мертвые.
Они ведь очень долго молчат - всегда.
А когда Хромой все нашел и потянулся к пологу - выходить, Кошка
сказала вдруг:
- Я пойду с тобой.
Хромой остолбенел. Он сперва даже сказать ничего не мог, только
смотрел беспомощно, как Кошка торопливо наматывает на себя шкуру за
шкурой, заталкивает в мешок недовольно сопящую Прорвочку...
- Пошли!.. - Кошка забросила мешок за спину, решительно направилась к
выходу. Хромой поймал ее за плечи, развернул лицом к ложу, легонько
наподдал пониже Прорвочки. Кошка топнула на него, фыркнула задиристо:
- Все равно пойду!
Хромой потеребил нижнюю губу, спросил встревоженно: - Заболела?
- Нет, - Кошка шмыгнула носом. - Не заболела. Боюсь одна. Тут в
Хижине - боюсь. Опять придет убивать - кто защитит?
Хромой совсем запутался. Ведь сама говорила: ночью приходил убивать
Щенок. Тогда зачем бояться? Ведь Хромой идет его ловить, поймает еще до
заката - это же Щенок, его не поймать трудно. Или Кошка думает, что не
Щенок лез ночью сквозь пол? Тогда зачем говорит: Щенок?
Но спрашивать некогда: Безносый ждет. Хромой хмыкнул, энергично
поскреб макушку. Кошка ждала. В глазах ее - жалобных, просящих - стояли
слезы. Наконец Хромой решил:
- Со мной не пойдешь. Пойдешь в Хижину Однорукой. Будешь там, пока не
вернусь.
Он резко повернулся и, отшвырнув полог, выбежал из Хижины.
Место, где Щенок вылез на берег, они нашли быстро, и камыши,
изломанные продиравшимся Щенком - тоже. Труднее было отыскать его следы
дальше, на равнине, и еще труднее оказалось не потерять их.
Щенок прятал следы. Он старался идти только по невысокой густой
траве, петлял, несколько раз брел по руслу мелководных ручьев...
Слепящее поднялось уже высоко, стих утренний ветер, выцветала
небесная голубизна, креп, наливался силой душный звенящий зной, а они все
шли и шли, и конца не было видно этой погоне. Щенок уходил вслед за
Слепящим, и приметы усталости еще не читались в его следах.
А потом следы вывели на болотистую лужайку, которую Щенок не смог или
не захотел обходить, и они увидели, наконец, четкий отпечаток его ноги, и
что-то странное привиделось в этом отпечатке Хромому.
Он присел на корточки, долго вглядывался, трогал пальцами, а Безносый
тяжело сопел, отплевывался у него за спиной. И Хромой понял. Медленно
выпрямляясь, оборачиваясь к Безносому, он тихо сказал:
- Здесь шел не Щенок.
Он взглянул на Безносого и увидел его вздернувшееся в размахе тело,
волосы, взметнувшиеся над перекошенным искаженным лицом, запекшуюся свежую
ранку на лбу... А еще он успел заметить рушащуюся ему на голову дубину.

Гложет, терзает, рвет. Спину и плечи. И затылок. Кто-то огромный -
огромная пасть, сухая, шершавая. Лижет, лижет, обдирает, гложет спину,
плечи, затылок... Что это? Перестал? Он ушел, этот, огромный? Нет. Снова
все то же. Снова и без конца.
Почему не страшно? Почему не хочется биться, кричать, рваться из этой
гложущей пасти, из этого алого мрака, который вокруг, который давит и
душит? Почему не хочется стряхнуть с ног то, что впилось, больно ломает
щиколотки? Не надо стряхивать: отпустило само. И что-то ударило по пяткам,
и сразу утих этот, гложущий спину. Но не ушел, притаился рядом, готов
снова схватить... Болит голова. Наверное, раскололась, наверное, разгрыз
этот, огромный. Разгрыз, выпил то, что внутри. И Хромой больше не будет
умным...
Что это?! Почему так ярко, так больно? А, просто открылись глаза...
И тут Хромой вспомнил. И понял все. Потому, что увидел рядом спину -
широкую, блестящую потом; и увидел затылок, там, высоко-высоко, рядом со
Слепящим... Это Безносый. Не было того, огромного, который глодал; был
Безносый, волок за ноги по каменистой земле, по жесткой траве... Теперь
приволок. Куда?
Хромой вспомнил исковерканное злобой лицо, кровавое пятно на грязном,
всегда прикрытом свесившимися космами лбу. Ночью приходил убивать не
Щенок. Приходил Безносый. Не сумел убить ночью - стал убивать днем. За
что? И что это ревет, гремит, отвлекает, мешает думать?
А огромная спина повернулась, и с бесконечно далекой высоты, из-под
Слепящего, сверкнули налитые кровью глаза. Всмотрелись, вспыхнули страхом
и злобой, и откуда-то снизу взмыла запятнанная красным дубина, взмыла,
нависла над головой, готовая рухнуть...
Без воли, без желания Хромой согнул ноги, мельком поразившись, какие
они легкие и послушные, и все дотлевающие в измученном теле силы вложил в
удар - удар пятками по напрягшемуся, выпяченному животу Безносого. Тот
вскрикнул, нелепо взмахнул дубиной и вдруг исчез. Совсем исчез, будто и не
было его никогда. Только еще несколько мгновений слышен был его вой,
оборвавшийся странным звуком - и все.
Хромой осторожно опустил ставшие вдруг невообразимо тяжелыми веки. А
когда поднял их вновь, вокруг почему-то было темно, и холодные скорбные
звезды нависали над лицом, как нависала раньше дубина Безносого. Они были
белыми-белыми, эти звезды, они были огромными и тяжелыми - вот-вот
сорвутся, упадут, размозжат, раздавят... Хромой застонал, забарахтался:
перевернуться, спрятать лицо, не видеть... Он перекатился на бок, потом
лег на живот, утопил лицо в холодной росной траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29