опилки так и летели в разные стороны, а запах смолы мог вылечить целый санаторий туберкулёзников. Вот что значит мужская рука, не зря же я готова молиться на своё сокровище…
Отпилил, меня не убил, а тут и солнце взошло. Обозрела я местность и от души похвалила себя за упрямство. Кое-как я выехала из пней и рытвин и выбралась на более цивилизованную поверхность, но дивилась себе, пожалуй, не меньше, чем Мареку. Во всяком случае, я выполнила задание и образцово отработала долг — выпуталась из этой дикой пуши. Красиво там, ничего не скажешь, только вот условий для езды нет.
К полудню мы вернулись на Окмин. Поставила я машину где пришлось — под первым же кустом, и позволила себе расслабиться. Больше суток езды по просёлкам и эмоции у старых мостков, где вязали плоты, — имею право и отдохнуть. Тут-то моё сокровище критическим оком обозрело нашу тачку и вежливо, в самом деле вежливо, хоть и с нажимом, попросило меня поставить её иначе, ибо стоит она сикось-накось и некрасиво. Поистине этот человек не знал меры…
Я впала в вялое бешенство и отказалась — под страхом смерти до вечера к тачке не притронусь, упала на надувной матрас и в три секунды заснула мёртвым сном. Не знаю, кто из них надул мне матрас, во всяком случае, Марек угомонился — сообразил хотя бы временно оставить меня в покое.
Через четыре часа я проснулась и охотно выполнила его пожелание, хоть и не выношу педантизма.
Позднее божество снова проявило свои достоинства, и моё восхищение окрепло. Мы на время взяли у крестьянина плот, на который Марек водрузил мачту из сухой сосенки. А к ней прикрепил мою купальную простыню и таким манером превратил плот в парусную лодку. И хотя против ветра она не желала двигаться, да и лавировать было нелегко, но по ветру мчалась как черт.
А потом я вообще перестала что-либо понимать. Мне показалось, Марек умеет управляться с парусом, сам же хвалился. И вот мы очутились на Зегжинском заливе, где у Доната была нормальная парусная лодка. Не знаю, какого типа лодка, не разбираюсь в этом совершенно, — на ней установлены два полотнища. Донат куда-то отлучился, а мы, я и Марек, отправились с Янкой, отнюдь не скрывавшей своего полного неумения, в плавание. Мне и в голову не пришло беспокоиться — ведь Марек знаток. Короче, села я в лодку с полным доверием. На заливе гулял ветер и была небольшая волна.
Парусным спортом я не занималась, но когда-то держала в руках руль и даже с парусом управлялась. Господом Богом клянусь, уверенней я чувствовала бы себя в лодке одна. Марек с Янкой вытворяли такое, что превосходило всякое человеческое разумение. Я заорала и потребовала тотчас же вернуться, однако изменить направление тоже надо уметь, это даже я понимала. Воистину промысел Божий, что им не удалось меня утопить. Позже Марек, естественно, поведал: все из-за Янки, она что-то не так делала. С грехом пополам я удержалась от вопроса — на кой черт тогда он её просил это делать? Вроде бы собирался сам вести «Дар моря». И в конце концов, умел он или нет управлять парусной лодкой?
А на вёслах Марек продемонстрировал высший класс. Мы заплыли довольно далеко, озеро узкое и длинное, возвращались против ветра. Я сидела на корме, мы разговаривали о чем-то интересном, и вдруг до меня дошло — плывём мы не меньше часа, камыши бегут назад, он все время гребёт против ветра и против волн, говорит со мной и даже не задыхается. Боже милостивый, как будто и не работает — машина, а не человек! Я онемела от стыда: как я могла выкапывать мелкие недостатки перед лицом такого совершенства?..
Вообще на Окмине я пережила немало противоречивых чувств. Восхищение, восторг и всякое такое: со мной мужчина — бриллиант чистой воды и жемчужина без изъяна. К тому же любящий. А с другой стороны, в полчетвёртого утра меня спросонья поднимал жуткий грохот — бряканье и звяканье. Все представляют, как звук разносится по воде; а тут деревенское население выходило в озеро и пугало рыбу, дубася молотками по сковородкам и изображая литавры крышками от чугунов. Езус-Мария, невроз можно схватить. Я ведь говорила — рыба меня преследовала всю жизнь!
Не расписываю я и строгих Mарековых указаний: с грязными ногами вход в палатку воспрещён — и я каждую минуту бегала мыть ноги. Несмотря ни на что, мы досидели на озере до сентября. С четырнадцати лет я уже перестала быть неженкой, но вечернее омовение водой выше нуля всего на четыре градуса мало кому доставит удовольствие. Я потребовала возвращения, хватит с меня спартанских условий, в Варшаве полно работы и горячей воды.
В последний вечер перед запланированным отъездом Марек коварно и вероломно осведомился, не пожелаю ли я цыплёнка на вертеле. Этого цыплёнка я не прощу ему до конца жизни. Я никогда не жарила птицу на шампурах. Особенно на костре. Фазана в золе приходилось, а вот цыплёнка на шампуре не пробовала. Я, конечно, пожелала цыплёнка, а почему бы и нет? Марек отправился в деревню, купил молодого петушка…
Ужин мы слопали в два ночи. Жёсткий оказался подлец. Я имею в виду петушка. Все раздражение обернулось против меня — ведь сама же хотела! Ну уж нет, черта лысого, на сей раз я хвост не поджала, взбунтовалась и объявила напрямую: Марек прекрасно знал, как блюдо готовится, а я ведать не ведала про треклятый шампур, следовало предупредить, чего это стоит, или вообще не задавать дурацких вопросов. С таким же успехом Марек мог спросить, не желаю ли я поглядеть, как осьминог выпускает чернильную жидкость? Ну кто бы отказался? Только ведь потом выяснится, что с этой целью надо ехать в Австралию, и опять, значит, я виновата? Не желаю больше отвечать за гнусные инсинуации!!!
В ответ на мой монолог я услышала: он, Марек, сторонник науки эмпирической. Захотела цыплёнка на шампуре — пожалуйста, сама увижу, как выглядит непродуманное решение. Далее последовала сентенция: я уже не школьница, а он не учитель, чтоб меня натаскивать. Короче, мы поссорились и в результате конфликта оставили Окмин в шесть пополудни, хотя в планах фигурировало десять утра. Свёртывание палатки тоже не числилось среди операций, с которыми я блестяще справлялась. Я не умела этого, нигде не сказано, что я должна уметь все. Я привыкла бросать вещи в машину как попало, и вовсе незачем их старательно упаковывать. Закрываются дверцы, захлопывается багажник, и вопрос исчерпан. Дабы не возникло недоразумений, что перепалками мы занимались при детях и прочее, поясняю — ссорами мы наслаждались уже одни. Сыновья Марека давно уехали и участия ни в плавании под простыней, ни в поджаривании цыплёнка не принимали.
Что касается сыновей, то старший как-то в глубокой задумчивости, весьма меланхолическим тоном обронил:
— Любопытная штука: когда отца нету, у тебя вроде бы и дел никаких, как только отец появится, прямо передохнуть некогда…
После нашего пребывания на Окмине я поняла, что это безудержное трудолюбие — просто невроз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Отпилил, меня не убил, а тут и солнце взошло. Обозрела я местность и от души похвалила себя за упрямство. Кое-как я выехала из пней и рытвин и выбралась на более цивилизованную поверхность, но дивилась себе, пожалуй, не меньше, чем Мареку. Во всяком случае, я выполнила задание и образцово отработала долг — выпуталась из этой дикой пуши. Красиво там, ничего не скажешь, только вот условий для езды нет.
К полудню мы вернулись на Окмин. Поставила я машину где пришлось — под первым же кустом, и позволила себе расслабиться. Больше суток езды по просёлкам и эмоции у старых мостков, где вязали плоты, — имею право и отдохнуть. Тут-то моё сокровище критическим оком обозрело нашу тачку и вежливо, в самом деле вежливо, хоть и с нажимом, попросило меня поставить её иначе, ибо стоит она сикось-накось и некрасиво. Поистине этот человек не знал меры…
Я впала в вялое бешенство и отказалась — под страхом смерти до вечера к тачке не притронусь, упала на надувной матрас и в три секунды заснула мёртвым сном. Не знаю, кто из них надул мне матрас, во всяком случае, Марек угомонился — сообразил хотя бы временно оставить меня в покое.
Через четыре часа я проснулась и охотно выполнила его пожелание, хоть и не выношу педантизма.
Позднее божество снова проявило свои достоинства, и моё восхищение окрепло. Мы на время взяли у крестьянина плот, на который Марек водрузил мачту из сухой сосенки. А к ней прикрепил мою купальную простыню и таким манером превратил плот в парусную лодку. И хотя против ветра она не желала двигаться, да и лавировать было нелегко, но по ветру мчалась как черт.
А потом я вообще перестала что-либо понимать. Мне показалось, Марек умеет управляться с парусом, сам же хвалился. И вот мы очутились на Зегжинском заливе, где у Доната была нормальная парусная лодка. Не знаю, какого типа лодка, не разбираюсь в этом совершенно, — на ней установлены два полотнища. Донат куда-то отлучился, а мы, я и Марек, отправились с Янкой, отнюдь не скрывавшей своего полного неумения, в плавание. Мне и в голову не пришло беспокоиться — ведь Марек знаток. Короче, села я в лодку с полным доверием. На заливе гулял ветер и была небольшая волна.
Парусным спортом я не занималась, но когда-то держала в руках руль и даже с парусом управлялась. Господом Богом клянусь, уверенней я чувствовала бы себя в лодке одна. Марек с Янкой вытворяли такое, что превосходило всякое человеческое разумение. Я заорала и потребовала тотчас же вернуться, однако изменить направление тоже надо уметь, это даже я понимала. Воистину промысел Божий, что им не удалось меня утопить. Позже Марек, естественно, поведал: все из-за Янки, она что-то не так делала. С грехом пополам я удержалась от вопроса — на кой черт тогда он её просил это делать? Вроде бы собирался сам вести «Дар моря». И в конце концов, умел он или нет управлять парусной лодкой?
А на вёслах Марек продемонстрировал высший класс. Мы заплыли довольно далеко, озеро узкое и длинное, возвращались против ветра. Я сидела на корме, мы разговаривали о чем-то интересном, и вдруг до меня дошло — плывём мы не меньше часа, камыши бегут назад, он все время гребёт против ветра и против волн, говорит со мной и даже не задыхается. Боже милостивый, как будто и не работает — машина, а не человек! Я онемела от стыда: как я могла выкапывать мелкие недостатки перед лицом такого совершенства?..
Вообще на Окмине я пережила немало противоречивых чувств. Восхищение, восторг и всякое такое: со мной мужчина — бриллиант чистой воды и жемчужина без изъяна. К тому же любящий. А с другой стороны, в полчетвёртого утра меня спросонья поднимал жуткий грохот — бряканье и звяканье. Все представляют, как звук разносится по воде; а тут деревенское население выходило в озеро и пугало рыбу, дубася молотками по сковородкам и изображая литавры крышками от чугунов. Езус-Мария, невроз можно схватить. Я ведь говорила — рыба меня преследовала всю жизнь!
Не расписываю я и строгих Mарековых указаний: с грязными ногами вход в палатку воспрещён — и я каждую минуту бегала мыть ноги. Несмотря ни на что, мы досидели на озере до сентября. С четырнадцати лет я уже перестала быть неженкой, но вечернее омовение водой выше нуля всего на четыре градуса мало кому доставит удовольствие. Я потребовала возвращения, хватит с меня спартанских условий, в Варшаве полно работы и горячей воды.
В последний вечер перед запланированным отъездом Марек коварно и вероломно осведомился, не пожелаю ли я цыплёнка на вертеле. Этого цыплёнка я не прощу ему до конца жизни. Я никогда не жарила птицу на шампурах. Особенно на костре. Фазана в золе приходилось, а вот цыплёнка на шампуре не пробовала. Я, конечно, пожелала цыплёнка, а почему бы и нет? Марек отправился в деревню, купил молодого петушка…
Ужин мы слопали в два ночи. Жёсткий оказался подлец. Я имею в виду петушка. Все раздражение обернулось против меня — ведь сама же хотела! Ну уж нет, черта лысого, на сей раз я хвост не поджала, взбунтовалась и объявила напрямую: Марек прекрасно знал, как блюдо готовится, а я ведать не ведала про треклятый шампур, следовало предупредить, чего это стоит, или вообще не задавать дурацких вопросов. С таким же успехом Марек мог спросить, не желаю ли я поглядеть, как осьминог выпускает чернильную жидкость? Ну кто бы отказался? Только ведь потом выяснится, что с этой целью надо ехать в Австралию, и опять, значит, я виновата? Не желаю больше отвечать за гнусные инсинуации!!!
В ответ на мой монолог я услышала: он, Марек, сторонник науки эмпирической. Захотела цыплёнка на шампуре — пожалуйста, сама увижу, как выглядит непродуманное решение. Далее последовала сентенция: я уже не школьница, а он не учитель, чтоб меня натаскивать. Короче, мы поссорились и в результате конфликта оставили Окмин в шесть пополудни, хотя в планах фигурировало десять утра. Свёртывание палатки тоже не числилось среди операций, с которыми я блестяще справлялась. Я не умела этого, нигде не сказано, что я должна уметь все. Я привыкла бросать вещи в машину как попало, и вовсе незачем их старательно упаковывать. Закрываются дверцы, захлопывается багажник, и вопрос исчерпан. Дабы не возникло недоразумений, что перепалками мы занимались при детях и прочее, поясняю — ссорами мы наслаждались уже одни. Сыновья Марека давно уехали и участия ни в плавании под простыней, ни в поджаривании цыплёнка не принимали.
Что касается сыновей, то старший как-то в глубокой задумчивости, весьма меланхолическим тоном обронил:
— Любопытная штука: когда отца нету, у тебя вроде бы и дел никаких, как только отец появится, прямо передохнуть некогда…
После нашего пребывания на Окмине я поняла, что это безудержное трудолюбие — просто невроз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76