Я резюмирую их следующим образом: функцияавтор связана
с юридической институциональной системой, которая обнимает,
детерминирует и артикулирует универсум дискурса. Для разных
дискурсов в разные времена и для разных форм цивилизаций
отправления ее приобретают различный вид и осуществляются
различным образом; функция эта определяется не спонтанной
атрибуцией дискурса его производителю, но серией специфических
и сложных операций; она не отсылает просто-напросто к некоему
реальному индивиду - она может дать место одновременно многим
Эго, многим позициям-субъектам, которые могут быть заняты
различными классами индивидов.
x x x
Но я отдаю себе отчет в том, что до сих пор я неоправданно
ограничивал свою тему. Конечно же, следовало бы сказать о том,
чем является функция-автор в живописи, в музыке, в технике и
т.д. Однако, даже если предположить, что мы ограничимся
сегодня, как мне того и хотелось бы, миром дискурсов,- даже и
тогда, я думаю, я слишком сузил смысл термина "автор". Я
ограничился автором, понимаемым как автор текста, книги или
произведения, производство которых может быть законным образом
ему атрибуировано. Легко увидеть, впрочем, что в порядке
дискурса можно быть автором чего-то большего, нежели книга,-
автором теории, традиции, дисциплины, внутри которых, в свою
очередь, могут разместиться другие книги и другие авторы. Я
сказал бы, одним словом, что такой автор находится в
"транс-дискурсивной" позиции. Это - устойчивый феномен,
феномен, без сомнения столь же древний, как и наша цивилизация.
И Гомер, и Аристотель, и Отцы Церкви сыграли именно такую роль,
равно, как и первые математики или те, кто стоял в истоке
гиппократовской традиции. Но, мне кажется, в XIX веке в Европе
появились весьма своеобразные типы авторов, которых не спутаешь
ни с "великими" литературными авторами, ни с авторами
канонических религиозных текстов, ни с основателями наук.
Назовем их с некоторой долей произвольности "основателями
дискурсивности"*. особенность этих авторов состоит в том, что
они являются авторами не только своих произведений, своих книг.
Они создали нечто большее: возможность и правило образования
других текстов. В этом смысле они весьма отличаются, скажем,
от автора романа, который, по сути дела, есть всегда лишь автор
своего собственного текста. Фрейд же - не просто автор
Толкования сновидеиий или трактата Об остроумии; Маркс - не
просто автор Манифеста или Капитала - они установили некую
бесконечную возможность дискурсов. Бесспорно, легко возразить:
неверно, что автор романа всего лишь автор своего собственного
текста; в каком-то смысле и он тоже -лишь бы он был, как
говорится, хоть сколько-нибудь "значительным" - распоряжается
и правит чем-то большим, чем это. Если взять простой пример,
можно сказать, что Энн Рэдклиф не только написала Замок в
Пиренеях и ряд других романов,- она сделала возмолжыми романы
ужасов начала XIX века, и в силу этого ее функция автора
выходит за границы ее творчества. Да, конечно. Но только, я
думаю, на это возражение можно ответить: то, что делают
возможным эти учредители дискурсивности (я беру здесь в
качестве примера Маркса и Фрейда, поскольку полагаю, что они
одновременно - и первые, и наиболее значительные), это нечто
совершенно другое, чем то, что делает возможным автор романа.
Тексты Энн Рэдклиф открыли поле для определенного числа сходств
и аналогий, которые имели свой образец или принцип в ее
творчестве. Это творчество содержит характерные знаки, фигуры,
отношения, структуры, которые могли быть повторно использованы
другими. Сказать, что Энн Рэдклнф основала роман ужасов,-
значит, в конце концов, сказать: в романе ужасов XIX века будут
встречаться, как и у Энн Рэдклиф, тема героини, попавшей в
западню собственной невинности, фигура тайного замка,
функционнрующего как контргород, персонаж черного проклятого
героя, призванного заставить мир искупить то зло, которое ему
причиняют, и т.д. Когда же я говорю о Марксе или Фрейде как об
"учредителях дискурсивности", то я хочу сказать, что они
сделали возможным не только какое-то число аналогий, они
сделали возможным - причем в равной мере - и некоторое число
различий. Они открыли пространство для чего-то, отличного от
себя и, тем не менее, принадлежащего тому, что они основали.
Сказать, что Фрейд основал психоанализ, не значит сказать - не
значит просто сказать,- что понятие либидо или техника анализа
сновидений встречаются и у Абрахама или у Мелани Клейн,- это
значит сказать, что Фрейд сделал возможным также и ряд различий
по отношению к его текстам, его понятиям, к его гипотезам,-
различий, которые все, однако, релевантны самому
психоаналитическому дискурсу.
Тотчас же, я полагаю, возникает новая трудность или по
крайней мере - новая проблема: разве этот случай не есть, в
конце концов, случай всякого основателя науки или любого
автора, который произвел в науке трансформацию, которую можно
считать плодотворной? В конце концов, Галилей не просто сделал
возможными тех, кто после него повторял сформулированные им
законы,- он сделал возможными также высказывания, весьма
отличные от того, что сказал сам. Или если Кювье и является
основателем биологии, а Соссюр - лингвистики, то не потому,
что им подражали, не потому, что снова и снова обращались к
понятиям организма в одном случае и знака - в другом, но
потому, что в известной мере именно Кювье сделал возможной ту
теорию эволюции, которая по всем пунктам была противоположна
его собственному фиксизму, или именно Соссюр сделал возможной
порождающую грамматику, которая столь отлична от его
структурных анализов. Таким образом, установление
дискурсивности представляется, по крайней мере на первый
взгляд, явлением того же типа, что и основание всякой
научности. Я думаю, однако, что различие здесь есть, и
значительное. В самом деле, в случае научности акт, который ее
основывает, принадлежит тому же плану, что и ее будущие
трансформации; он является в некотором роде частью той
совокупности модификаций, которые он и делает возможными.
Конечно, принадлежность эта может принимать многообразные
формы. Акт основания той или иной научности, например, может
выступать в ходе последующих трансформаций этой науки как
являющийся, в конце концов, только частным случаем некоторого
гораздо более общего целого, которое тогда себя и обнаруживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
с юридической институциональной системой, которая обнимает,
детерминирует и артикулирует универсум дискурса. Для разных
дискурсов в разные времена и для разных форм цивилизаций
отправления ее приобретают различный вид и осуществляются
различным образом; функция эта определяется не спонтанной
атрибуцией дискурса его производителю, но серией специфических
и сложных операций; она не отсылает просто-напросто к некоему
реальному индивиду - она может дать место одновременно многим
Эго, многим позициям-субъектам, которые могут быть заняты
различными классами индивидов.
x x x
Но я отдаю себе отчет в том, что до сих пор я неоправданно
ограничивал свою тему. Конечно же, следовало бы сказать о том,
чем является функция-автор в живописи, в музыке, в технике и
т.д. Однако, даже если предположить, что мы ограничимся
сегодня, как мне того и хотелось бы, миром дискурсов,- даже и
тогда, я думаю, я слишком сузил смысл термина "автор". Я
ограничился автором, понимаемым как автор текста, книги или
произведения, производство которых может быть законным образом
ему атрибуировано. Легко увидеть, впрочем, что в порядке
дискурса можно быть автором чего-то большего, нежели книга,-
автором теории, традиции, дисциплины, внутри которых, в свою
очередь, могут разместиться другие книги и другие авторы. Я
сказал бы, одним словом, что такой автор находится в
"транс-дискурсивной" позиции. Это - устойчивый феномен,
феномен, без сомнения столь же древний, как и наша цивилизация.
И Гомер, и Аристотель, и Отцы Церкви сыграли именно такую роль,
равно, как и первые математики или те, кто стоял в истоке
гиппократовской традиции. Но, мне кажется, в XIX веке в Европе
появились весьма своеобразные типы авторов, которых не спутаешь
ни с "великими" литературными авторами, ни с авторами
канонических религиозных текстов, ни с основателями наук.
Назовем их с некоторой долей произвольности "основателями
дискурсивности"*. особенность этих авторов состоит в том, что
они являются авторами не только своих произведений, своих книг.
Они создали нечто большее: возможность и правило образования
других текстов. В этом смысле они весьма отличаются, скажем,
от автора романа, который, по сути дела, есть всегда лишь автор
своего собственного текста. Фрейд же - не просто автор
Толкования сновидеиий или трактата Об остроумии; Маркс - не
просто автор Манифеста или Капитала - они установили некую
бесконечную возможность дискурсов. Бесспорно, легко возразить:
неверно, что автор романа всего лишь автор своего собственного
текста; в каком-то смысле и он тоже -лишь бы он был, как
говорится, хоть сколько-нибудь "значительным" - распоряжается
и правит чем-то большим, чем это. Если взять простой пример,
можно сказать, что Энн Рэдклиф не только написала Замок в
Пиренеях и ряд других романов,- она сделала возмолжыми романы
ужасов начала XIX века, и в силу этого ее функция автора
выходит за границы ее творчества. Да, конечно. Но только, я
думаю, на это возражение можно ответить: то, что делают
возможным эти учредители дискурсивности (я беру здесь в
качестве примера Маркса и Фрейда, поскольку полагаю, что они
одновременно - и первые, и наиболее значительные), это нечто
совершенно другое, чем то, что делает возможным автор романа.
Тексты Энн Рэдклиф открыли поле для определенного числа сходств
и аналогий, которые имели свой образец или принцип в ее
творчестве. Это творчество содержит характерные знаки, фигуры,
отношения, структуры, которые могли быть повторно использованы
другими. Сказать, что Энн Рэдклнф основала роман ужасов,-
значит, в конце концов, сказать: в романе ужасов XIX века будут
встречаться, как и у Энн Рэдклиф, тема героини, попавшей в
западню собственной невинности, фигура тайного замка,
функционнрующего как контргород, персонаж черного проклятого
героя, призванного заставить мир искупить то зло, которое ему
причиняют, и т.д. Когда же я говорю о Марксе или Фрейде как об
"учредителях дискурсивности", то я хочу сказать, что они
сделали возможным не только какое-то число аналогий, они
сделали возможным - причем в равной мере - и некоторое число
различий. Они открыли пространство для чего-то, отличного от
себя и, тем не менее, принадлежащего тому, что они основали.
Сказать, что Фрейд основал психоанализ, не значит сказать - не
значит просто сказать,- что понятие либидо или техника анализа
сновидений встречаются и у Абрахама или у Мелани Клейн,- это
значит сказать, что Фрейд сделал возможным также и ряд различий
по отношению к его текстам, его понятиям, к его гипотезам,-
различий, которые все, однако, релевантны самому
психоаналитическому дискурсу.
Тотчас же, я полагаю, возникает новая трудность или по
крайней мере - новая проблема: разве этот случай не есть, в
конце концов, случай всякого основателя науки или любого
автора, который произвел в науке трансформацию, которую можно
считать плодотворной? В конце концов, Галилей не просто сделал
возможными тех, кто после него повторял сформулированные им
законы,- он сделал возможными также высказывания, весьма
отличные от того, что сказал сам. Или если Кювье и является
основателем биологии, а Соссюр - лингвистики, то не потому,
что им подражали, не потому, что снова и снова обращались к
понятиям организма в одном случае и знака - в другом, но
потому, что в известной мере именно Кювье сделал возможной ту
теорию эволюции, которая по всем пунктам была противоположна
его собственному фиксизму, или именно Соссюр сделал возможной
порождающую грамматику, которая столь отлична от его
структурных анализов. Таким образом, установление
дискурсивности представляется, по крайней мере на первый
взгляд, явлением того же типа, что и основание всякой
научности. Я думаю, однако, что различие здесь есть, и
значительное. В самом деле, в случае научности акт, который ее
основывает, принадлежит тому же плану, что и ее будущие
трансформации; он является в некотором роде частью той
совокупности модификаций, которые он и делает возможными.
Конечно, принадлежность эта может принимать многообразные
формы. Акт основания той или иной научности, например, может
выступать в ходе последующих трансформаций этой науки как
являющийся, в конце концов, только частным случаем некоторого
гораздо более общего целого, которое тогда себя и обнаруживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11