она
должна, скорее, анализировать произведение в его структуре, в
его архитектуре, в присущей ему форме и в игре его внутренних
отношений. Но тогда сразу же нужно задать вопрос: "Что же такое
произведение? Что же это за такое любопытное единство, которое
называют произведением! Из каких элементов оно состоит?
Произведение - разве это не то, что написал тот, кто и есть
автор?". Возникают, как видим, трудности. Если бы некоторый
индивид не был автором, разве тогда то, что он написал или
сказал, что оставил в своих бумагах или что удалось донести из
сказанного им,-разве все это можно было бы назвать
"произведением"? Коль скоро Сад не был автором,- чем же были
его рукописи? Рулонами бумаги, на которых он во время своего
заключения до бесконечности развертывал свои фантазмы.
Но предположим теперь, что мы имеем дело с автором: все
ли, что он написал или сказал, все ли, что он после себя
оставил, входит в состав его сочинений? Проблема одновременно и
теоретическая, и техническая. Когда, к примеру, принимаются за
публикацию произведений Ницше,- где нужно остановиться?
Конечно же, нужно опубликовать все, но что означает это "все"!
Все, что Ницше опубликовал сам,- это понятно. Черновики его
произведений? Несомненно. Наброски афоризмов? Да. Но также и
вычеркнутое или приписанное на полях? Да. Но когда внутри
блокнота, заполненного афоризмами, находят справку, запись о
свидании, или адрес, или счет из прачечной,- произведение это
или не произведение? Но почему бы и нет? И так до
бесконечности. Среди миллионов следов, оставшихся от кого-то
после его смерти,- как можно отделить то, что составляет
произведение? Теории произведения не существует. И такой теории
не хватает тем, кто простодушно берется издавать произведения,
из-за чего их эмпирическая работа очень быстро оказывается
парализованной. И можно было бы продолжить: можно ли сказать,
что Тысяча и одна ночь составляет одно произведение? А
Строматы Климента Александрийского или Жизнеописания Диогена
Лаэртского? Начинаешь понимать, какое множество вопросов
возникает в связи с этим понятием "произведения". Так что
недостаточно утверждать: обойдемся без писателя, обойдемся без
автора, и давайте изучать произведение само по себе. Слово
"произведение" и единство, которое оно обозначает, являются,
вероятно, столь же проблематичными, как и индивидуальность
автора.
Есть еще одно понятие, которое, я полагаю, мешает
констатировать исчезновение автора и каким-то образом
удерживает мысль на краю этого стирания; cвоего рода хитростью
оно все еще сохраняет сущестрование автора. Это - понятие
письма. Строго говоря, оно должно было бы позволить не только
обойтись без ссылки на автора, но и дать основание для его
нового отсутствия. При том статусе, который имеет понятие
письма сегодня, речь не идет, действительно, ни о жесте писать,
ни об обозначении (симптоме или драке) того, что кто-то якобы
хотел сказать; предпринимаются замечательные по глубине усилия,
чтобы мыслить условие - вообще - любого текста: условие
одновременно - пространства, где он распространяется, и
времени, где он развертывается*.
Я спрашиваю себя: не есть ли это понятие, подчас
редуцированное до обыденного употребления, не есть ли оно
только транспозиция - в форме трансцендентальной анонимности
- эмпирических характеристик автора? Бывает, что
довольствуются устранением наиболее бросающихся в глаза следов
эмпиричности автора, заставляя играть - в параллель друг
другу, друг против друга - два способа ее характеризовать:
критический и религиозный. И в самом деле, наделить письмо
статусом изначального,- разве это не есть способ выразить в
трансцендентальных терминах, с одной стороны, теологическое
утверждение о его священном характере, а с другой -
критическое утверждение о его творящем характере! Признать, что
письмо самой историей, которую оно и сделало возможной,
подвергается своего рода испытанию забвением и подавлением,-
не означает ли это представлять в трансцендентальных терминах
религиозный принцип сокровенного смысла (и соответственно
-необходимость интерпретировать) - с одной стороны, и
критический принцип имплицитных значений, безмолвных
определений, смутных содержаний (и соответственно -
необходимость комментировать) -с другой? Наконец, мыслить
письмо отсутствие - разве не значит это просто-напросто:
повторять в трансцендентальных терминах религиозный принцип
традиции,- одновременно и нерушимой и никогда не исполняемой
до конца, или, с другой стороны, разве это не эстетический
принцип продолжения жизни произведения и после смерти автора,
его сохранения по ту сторону смерти и его загадочной
избыточности по отношению к автору?
Я думаю, следовательно, что такое употребление понятия
письма заключает в себе риск сохранить привилегии автора под
защитой a priori: оно продлевает - в сером свете нейтрализации
- игру тех представлений, которые и сформировали определенный
образ автора. Исчезновение автора - событие, которое начиная с
Малларме без конца длится,- оказывается подвергнутым
трансцендентальному запиранию на засов. И не пролегает ли
сегодня важная линия водораздела именно между теми, кто считает
все еще возможным мыслить сегодняшние разрывы в
историко-трансцендентальной традиции XIX века, и теми, кто
прилагает усилия к окончательному освобождению от нее*?
x x x
Но, конечно же, недостаточно просто повторять, что автор
исчез. Точно так же, недостаточно без конца повторять, что Бог
и человек умерли одной смертью. То, что действительно следовало
бы сделать, так это определить пространство, которое вследствие
исчезновения автора оказывается пустым, окинуть взглядом
распределение лакун и разломов и выследить те свободные места и
функции, которые этим исчезновением обнаруживаются.
Вначале я хотел бы кратко напомнить проблемы, возникающие
в связи с употреблением имени автора. Что такое имя автора? И
как оно функционирует? Будучи весьма далек от того, чтобы
предложить вам ответ на эти вопросы, я укажу только на
некоторые трудности, перед которыми оно нас ставит.
Имя автора - это имя собственное, и потому ведет нас к
тем же проблемам, что и оно. Здесь, среди прочего, я сошлюсь на
исследования Серля. Невозможно, конечно же, сделать из имени
собственного просто-напросто референцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
должна, скорее, анализировать произведение в его структуре, в
его архитектуре, в присущей ему форме и в игре его внутренних
отношений. Но тогда сразу же нужно задать вопрос: "Что же такое
произведение? Что же это за такое любопытное единство, которое
называют произведением! Из каких элементов оно состоит?
Произведение - разве это не то, что написал тот, кто и есть
автор?". Возникают, как видим, трудности. Если бы некоторый
индивид не был автором, разве тогда то, что он написал или
сказал, что оставил в своих бумагах или что удалось донести из
сказанного им,-разве все это можно было бы назвать
"произведением"? Коль скоро Сад не был автором,- чем же были
его рукописи? Рулонами бумаги, на которых он во время своего
заключения до бесконечности развертывал свои фантазмы.
Но предположим теперь, что мы имеем дело с автором: все
ли, что он написал или сказал, все ли, что он после себя
оставил, входит в состав его сочинений? Проблема одновременно и
теоретическая, и техническая. Когда, к примеру, принимаются за
публикацию произведений Ницше,- где нужно остановиться?
Конечно же, нужно опубликовать все, но что означает это "все"!
Все, что Ницше опубликовал сам,- это понятно. Черновики его
произведений? Несомненно. Наброски афоризмов? Да. Но также и
вычеркнутое или приписанное на полях? Да. Но когда внутри
блокнота, заполненного афоризмами, находят справку, запись о
свидании, или адрес, или счет из прачечной,- произведение это
или не произведение? Но почему бы и нет? И так до
бесконечности. Среди миллионов следов, оставшихся от кого-то
после его смерти,- как можно отделить то, что составляет
произведение? Теории произведения не существует. И такой теории
не хватает тем, кто простодушно берется издавать произведения,
из-за чего их эмпирическая работа очень быстро оказывается
парализованной. И можно было бы продолжить: можно ли сказать,
что Тысяча и одна ночь составляет одно произведение? А
Строматы Климента Александрийского или Жизнеописания Диогена
Лаэртского? Начинаешь понимать, какое множество вопросов
возникает в связи с этим понятием "произведения". Так что
недостаточно утверждать: обойдемся без писателя, обойдемся без
автора, и давайте изучать произведение само по себе. Слово
"произведение" и единство, которое оно обозначает, являются,
вероятно, столь же проблематичными, как и индивидуальность
автора.
Есть еще одно понятие, которое, я полагаю, мешает
констатировать исчезновение автора и каким-то образом
удерживает мысль на краю этого стирания; cвоего рода хитростью
оно все еще сохраняет сущестрование автора. Это - понятие
письма. Строго говоря, оно должно было бы позволить не только
обойтись без ссылки на автора, но и дать основание для его
нового отсутствия. При том статусе, который имеет понятие
письма сегодня, речь не идет, действительно, ни о жесте писать,
ни об обозначении (симптоме или драке) того, что кто-то якобы
хотел сказать; предпринимаются замечательные по глубине усилия,
чтобы мыслить условие - вообще - любого текста: условие
одновременно - пространства, где он распространяется, и
времени, где он развертывается*.
Я спрашиваю себя: не есть ли это понятие, подчас
редуцированное до обыденного употребления, не есть ли оно
только транспозиция - в форме трансцендентальной анонимности
- эмпирических характеристик автора? Бывает, что
довольствуются устранением наиболее бросающихся в глаза следов
эмпиричности автора, заставляя играть - в параллель друг
другу, друг против друга - два способа ее характеризовать:
критический и религиозный. И в самом деле, наделить письмо
статусом изначального,- разве это не есть способ выразить в
трансцендентальных терминах, с одной стороны, теологическое
утверждение о его священном характере, а с другой -
критическое утверждение о его творящем характере! Признать, что
письмо самой историей, которую оно и сделало возможной,
подвергается своего рода испытанию забвением и подавлением,-
не означает ли это представлять в трансцендентальных терминах
религиозный принцип сокровенного смысла (и соответственно
-необходимость интерпретировать) - с одной стороны, и
критический принцип имплицитных значений, безмолвных
определений, смутных содержаний (и соответственно -
необходимость комментировать) -с другой? Наконец, мыслить
письмо отсутствие - разве не значит это просто-напросто:
повторять в трансцендентальных терминах религиозный принцип
традиции,- одновременно и нерушимой и никогда не исполняемой
до конца, или, с другой стороны, разве это не эстетический
принцип продолжения жизни произведения и после смерти автора,
его сохранения по ту сторону смерти и его загадочной
избыточности по отношению к автору?
Я думаю, следовательно, что такое употребление понятия
письма заключает в себе риск сохранить привилегии автора под
защитой a priori: оно продлевает - в сером свете нейтрализации
- игру тех представлений, которые и сформировали определенный
образ автора. Исчезновение автора - событие, которое начиная с
Малларме без конца длится,- оказывается подвергнутым
трансцендентальному запиранию на засов. И не пролегает ли
сегодня важная линия водораздела именно между теми, кто считает
все еще возможным мыслить сегодняшние разрывы в
историко-трансцендентальной традиции XIX века, и теми, кто
прилагает усилия к окончательному освобождению от нее*?
x x x
Но, конечно же, недостаточно просто повторять, что автор
исчез. Точно так же, недостаточно без конца повторять, что Бог
и человек умерли одной смертью. То, что действительно следовало
бы сделать, так это определить пространство, которое вследствие
исчезновения автора оказывается пустым, окинуть взглядом
распределение лакун и разломов и выследить те свободные места и
функции, которые этим исчезновением обнаруживаются.
Вначале я хотел бы кратко напомнить проблемы, возникающие
в связи с употреблением имени автора. Что такое имя автора? И
как оно функционирует? Будучи весьма далек от того, чтобы
предложить вам ответ на эти вопросы, я укажу только на
некоторые трудности, перед которыми оно нас ставит.
Имя автора - это имя собственное, и потому ведет нас к
тем же проблемам, что и оно. Здесь, среди прочего, я сошлюсь на
исследования Серля. Невозможно, конечно же, сделать из имени
собственного просто-напросто референцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11