Они там кишмя кишат перед прибытием высших чинов. Он прятался с бутылками в придорожной канаве. Когда-нибудь все проходит. Ободрался изрядно, и все тут...
Мы пока все еще остаемся в нашем школьном здании. На прошлой неделе у нас были полковник и капитан, оба в сопровождении нашего квартирмейстера, слухи, что нас хотят выгнать отсюда, не утихают. Всех охватила такая ярость, будто нас хотят выбросить из нашего родового гнезда, из дома наших отцов, или как там еще это называется. Это задевало нас всех так, словно мы не могли расстаться с несколькими деревяшками, с парой натянутых веревок да двумя столами и всем, чем мы еще оборудовали наш школьный дом за эти несколько недель. Каждый беспокоился за свое место на соломе! Никто не хотел менять соседей, все вдруг почувствовали себя здесь как дома.
Привычка - это все.
Здесь, где постоянно воняет сортиром, а иногда и потными носками, которые сосед развесил сушить над твоим полотенцем, кроме всего прочего, остается в памяти и волнующая картина вечера в концерте, на котором господа в свежих рубашках говорят о нас, а вокруг расхаживают дамы в шелках и продают булочки, и все это делается для нас, солдат. И мы чувствуем себя, словно там, дома, и трогательный в своем увлечении малыш вырезает маленькими ножничками солдатика из бумаги и говорит:
"Правда, папа, это ты?"
Какой отец устоит перед этим?
Вообще внутренне мы уже вполне обосновались здесь, словно теперь, после первоначальных колебаний, это уже решенное дело, что господь бог повернул все на пользу Швейцарии.
(А как могло быть иначе!)
Да и этот пример с приглашением солдатских жен в гости явно оказался заразительным. Уже семь или восемь солдат пригласили сюда своих жен. После поверки они гуляли вместе, как дома, посредине ребенок. Как на плакатах. Не хватало только подписи: "Мы защищаем наших жен и детей".
Один из самых ярых наших сквернословов, брюзга и нытик, внезапно стал довольным и тихим, с любезной улыбкой на устах. Была от наших гостей и еще одна польза. В трактире сидит девушка, молодая дама, если вам так больше нравится, подружка одного из солдат, и вот умолкли все грубые шутки. Словно святой водой в ад брызнули. Черти сами себя не узнают, вокруг сидят одни только приличные господа. Да, фройлен, говорят они. Нет, фройлен. Снова слышны отдельные голоса. Не подвинуть ли вам стул, фройлен? И никому нет дела, связан ли солдат со своей дамой законными узами.
Правда, когда девушка с алыми губами и большими глазами исчезает за Готардом, не проходит и часа, как ее друг говорит: это еще что, подождите, вот увидите, на следующей неделе приедет другая - вот тогда-то вы глаза вытаращите. И он рассказывает целую историю, как ему пришлось покрутиться, чтобы обе не приехали одновременно. Рассказывает и не может остановиться.
На той неделе мы обнаружили поблизости настоящую спортивную площадку. С тех пор, как только позволяет служба, мы играем в гандбол. Мы уже образовали две команды, боевой задор не покидает нас даже вечерами, когда мы лежим в темноте под одеялами. Спортивные ботинки и легкие брюки прибывают к нам в каждой посылке, это очень важно здесь. Весной, как рассчитываем мы, наша команда будет на высоте, так что мы сможем выступать в состязаниях с другими батареями, а потом и со всей бригадой. Материал, как уверяет специалист, имеется, и физическая закалка тоже. На днях мы стояли на позиции совсем рядом со спортплощадкой. У нас были боевые стрельбы, но над мишенями сгустился туман, а когда вдобавок еще запустил реденький серый дождь, нам, к великому ликованию всех, разрешили отойти от орудий. Один из водителей прыгнул в свою машину и с треском умчался, и тут же вернулся с мячом. В тяжелых горных ботинках, подбитых гвоздями, мы на славу погоняли в футбол. Играть всем сразу все равно возможности не было, поэтому мы не слишком горевали, когда примерно каждые четверть часа кто-нибудь из игроков, хромая, покидал поле, ему на смену тотчас выходил другой. Полтора часа мы не могли открыть счет; мы останавливались, задыхаясь, и опирались на собственные колени, пот лил с нас градом, но было решено продолжать борьбу до победы. И через полчаса игра наконец закончилась. Конечно, матч в такой обуви изрядное скотство, но не по службе, поэтому никто не ворчал. Кроме врача. Несколько центровых оказались в санчасти, и впредь нам разрешалось играть только в гандбол и только в спортивных ботинках.
Сегодня мы готовили площадку для будущего матча. Грузовик, пять мешков опилок и четыре человека... Мы, как положено, доложили об отбытии, посыпали площадку опилками, как для международных игр. Германия и западные державы отошли на второй план. Кто вспоминал о них? Только газеты, радиостанции да письма, которые мы получали. Нас же, как я говорил, занимало все это время совсем другое. Все отступало перед событиями ближайшей недели: ландвер * против действующей армии.
Обе команды пока что пытаются в ужасающей перебранке устрашить и сокрушить будущих противников.
Наконец наступает долгожданная минута отпуска, рюкзак закинут на спину, нам завидуют все, кто остается лежать на соломе; мы пожимаем им руки...
Через две недели я вернусь.
(К чему это извинение?)
Ну счастливо, говорят они.
Успеха у жены.
Смотри не напивайся.
Со смехом, чтобы не приуменьшить их зависти, играешь роль сверхсчастливца. И перед караулом, что ходит взад и вперед. Как и я прежде, они долго еще будут смотреть мне в спину, следить за мной глазами и в мыслях, глазами и в мыслях... А потом на ночной дороге внезапно почувствуешь, что ты совсем один, везде и всюду. С тобой только твоя тень, она бесшумно настигает тебя, когда приближается новый фонарь. Час ночи, на улице раздаются только твои собственные шаги. И вдруг, словно цель забыта, приходят мысли о доме, твоя комната, свечи, чашки, цветы, книги...
Для чего добивался я этого отпуска?
Не знаю. Почему радость, так долго лелеемая, испарилась?.. Поезд отойдет в три часа, я сижу в столовой для служащих федеральной железной дороги, уже сорок часов почти без сна, сижу и жду, с чашкой в руках, дурак дураком.
Дома все уже знают.
Мы приходим словно оглушенные, нам нужно два или три раза повторять одно и то же; отсутствие дарует понимание, но мы словно все еще не можем очнуться от глубокого сна...
Внезапно я вспоминаю свой сон на развалинах.
Жизнь призрачна: все на том же месте, свечи, чашки, цветы, книги и старые часы - и то, что именно они остались такими же, как были, - все это слишком для солдата, который хотел вернуться домой. За окном с барабанным боем проходят солдаты. И вчера тоже. Нельзя этого не заметить. Дрожат стекла в окнах. В мягкой фетровой шляпе, которую почти не чувствуешь на голове, стоишь на краю тротуара среди мокрых блестящих зонтов, в мягком непромокаемом плаще, стоишь и смотришь, словно никогда раньше не видел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112