Поставив чайник на огонь, он поднялся по
маленькой крутой лесенке в спальню, где переоделся, достав другое платье из висевшего на стене шкафчика.Лицо, отражавшееся в зеркале, было серо и морщинисто, словом, то было лицо человека, преждевременно состарившегося. Минут пять с лишним стоял он перед зеркалом, глядя на себя с таким видом, точно сравнивал свое теперешнее отражение с сохранившимся у него в памяти. Затем, испустив глубокий вздох, налил полную чашку и сел возле огня, опустив локти на 'колени и подперев подбородок ладонями.
Вскоре послышался звук отпираемой двери, и вошла старая женщина с полной корзиной— такой, с какими обычно ходят на рынок закупать продукты.
— Доброе утро, сударь,—промолвила она с ясно выраженным лэнкширским акцентом. — Я уже знала, что вы сегодня утром вернетесь, только не ожидала я вас застать здесь так рано. Вы, верно, уже сами заварили себе чай?
— Все, как обычно, — ответил Уэлланд. Дома он. был Уэлланд, разумеется.
Она ни словом не заикнулась о его отсутствии. Видимо, она успела уже к этому привыкнуть. Вынимай из корзины покупки, она болтала без умолку — до того много, что Уэлланд встал и перешел в маленький салон-чик рядом с кухней, плотно затворив за собой дверь. Женщина продолжала свое дело, пока из салона не раздались слабые звуки скрипки. Тогда она села и стала прислушиваться.
То был печальный мотив, нечто андалузское, заканчивающееся словно протяжным рыданием, — и добрая женщина поникла головою.
Уэлланд снова появился на пороге. — Хотелось бы мне, чтобы вы сыграли что-нибудь веселенькое, м-р Уэлланд,—сказала его кастелянша.— Такие мелодии, как эта, меня уж больно расстраивают.
— А меня убаюкивают и успокаивают, — возразил Уэлланд с легкой улыбкой.
— Вы играете, как артист,—заметила расторопная женщина, — люблю я скрипку. Скажите, вам когда-либо приходилось выступать публично, м-р Уэлланд?
Уэлланд кивнул утвердительно головой, взял с полки трубку, набил ее табаком из старой, потертой табакерки н поднес ее к огню.
— Так. я и знала,—с энтузиазмом воскликнула м-с Бэкк. — Еще только сегодня утром я говорила мужу...
— Надеюсь, вы немного рассказывали вашему мужу про меня, м-с Бэкк? — спокойно спросил Уэлланд.
— Не очень много. Я слишком предусмотрительна. Одному юноше, заходившему сюда вчера, я только сказала...
— Какой такой юноша заходил вчера?
— Он спрашивал, нет ли вас дома.
— Нет ли меня дома? — переспросил Уэлланд. — А имя мое он упоминал?
— В том-то и дело, — ответила женщина. — Это-то меня и поразило. Это первый человек, заходивший сюда и назвавший вас по имени.
— Что же вы ему сказали?
— Сказала, что, может быть, вы будете дома уже завтра, но скорее всего, лишь на будущей неделе, — точно не знаю, так как подчас несколько месяцев кряду не бываете дома...
Уэлланд нервно сжал губы. Делать ей упреки было бесполезно, это он понимал. В конце концов, возможно, что это был какой-нибудь податной инспектор или просто-напросто попрошайка, каких здесь, на этих улицах, где ютится беднота, немало.. Возможно, наконец, что это был викарий, снова пытающийся возобновить знакомство с отпавшими членами своей паствы.
— Это еще ничего, мисс Бэкк, — сказал Уэлланд. — Только не очень-то я люблю, когда говорят про мои дела, уж не взыщите.
— Я никогда про ваши дела не рассказываю, м-р Уэлланд,— возразила огорченная женщина. — Я даже сама ничего о них не знаю. Что мне за дело то того, как вы проводите время? Почем я знаю, кто вы такой: разбойник или полисмен — дома ведь вы почти не бываете!
Уэлланд ничего не ответил. Когда кастелянша, прибрав все, что было нужно, и заварив себе чаю, отправилась к себе на квартиру, он опять начал думать о вчерашнем молодом посетителе. Решив не отзываться ни на какой стук, он подошел к входной двери и запер ее на цепочку.
Однако до сумерек никто не явился. Он сидел у себя в салоне. Ставни окон были опущены, только керосиновая лампа, при свете которой он читал, освещала комнату. Вдруг Уэлланд услышал стук в дверь. Положив книгу на стол, он насторожился. Стук повторился. В этом крошечном доме комнаты были маленькие: от входной двери до его стула было каких-нибудь шесть футов, не более. Он сделал несколько шагов- по направлению к двери. Опять
тот же стук. Казалось, будто кто-то стучится в дверь ручкой тросточки.
— Кто там? — спросил Умэлланд.
— Впустите. меня — отвечал чей-то глухой голос. — Мне необходимо повидать вас, Уэлланд.
— Кто вы?
— Впустите меня!—последовал настойчивый ответ. Уэлланд узнал голос, и лицо его стало мертвенно-бледным.
Секунду он испытывал такое головокружение, что должен был прислониться к стене. Минуту спустя он успел овладеть собой, но руки его все еще дрожали, когда он снял цепочку и настежь распахнул дверь. Месяц еще не успел подняться, ночь была темная, и все, что он мог различить, был силуэт рослого человека, стоявшего на площадке лестницы.
— Войдите, — сказал Уэлланд.
Он овладел собой настолько, что голос его не дрожал.
— Вы, кажется, меня не узнаете?—опросил посетитель.
— Я узнаю вас,— произнес Джон Уэлланд, выговаривая каждое слово с видимым усилием.— Вы — Цезарь Валентайн.
Он указывал путь к салону, Цезарь шел вслед за ним. Теперь они оба стояли друг против друга, на расстоянии протянутой руки, а между ними — небольшой круглый стол, на котором горела керосиновая лампа. Рослый Цезарь глядел куда-то вдаль поверх головы своего собеседника, тогда как глаза Уэлланда метали молнии.
Первым заговорил Уэлланд.
— Что вам угодно?
— Мне надо посоветоваться с вами по важному вопросу,— спокойно ответил Валентайн.
— Где моя жена? — спросил Уэлланд, тяжело дыша. Цезарь пожал своими широкими плечами.
— Ваша жена умерла,— сказал он,— ведь вы знаете это.
— Где мой ребенок?
Цезарь еще раз пожал плечами.
— Зачем поднимать вопрос о том, что одинаково тяжело как мне, так и вам? — спросил он, точно жалуясь, несмотря на то, что он сам был кругом виноват: Затем, опустившись на стул без приглашения, он продолжал:
— Уэлланд, вам необходимо стать благоразумным. С прошлым покончено. К чему поощрять вашу ненависть?
— В ненависти все мое спасение, вся моя жизнь,— угрюмо ответил Уэлланд,— она единственное звено, еще приковывающее меня к жизни, Валентайн, и она будет поддерживать во мне пламя жизни до тех пор, пока я вот этими самыми руками,— тут он протянул вперед обе руки, они дрожали,— этими самыми руками не отправлю вас на тот свет.
Цезарь засмеялся.
— Мелодрама! — насмешливо буркнул он.— Вы хотите убить меня? Что же, я к вашим услугам. Ну-ка, убей меня, друг мой! Или у вас нет при себе ножа или револьвера? Или вы боитесь? Вы, грозивший некогда погубить меня и продержавший этот Дамоклов меч над моей головой столько времени, что же вы теперь медлите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
маленькой крутой лесенке в спальню, где переоделся, достав другое платье из висевшего на стене шкафчика.Лицо, отражавшееся в зеркале, было серо и морщинисто, словом, то было лицо человека, преждевременно состарившегося. Минут пять с лишним стоял он перед зеркалом, глядя на себя с таким видом, точно сравнивал свое теперешнее отражение с сохранившимся у него в памяти. Затем, испустив глубокий вздох, налил полную чашку и сел возле огня, опустив локти на 'колени и подперев подбородок ладонями.
Вскоре послышался звук отпираемой двери, и вошла старая женщина с полной корзиной— такой, с какими обычно ходят на рынок закупать продукты.
— Доброе утро, сударь,—промолвила она с ясно выраженным лэнкширским акцентом. — Я уже знала, что вы сегодня утром вернетесь, только не ожидала я вас застать здесь так рано. Вы, верно, уже сами заварили себе чай?
— Все, как обычно, — ответил Уэлланд. Дома он. был Уэлланд, разумеется.
Она ни словом не заикнулась о его отсутствии. Видимо, она успела уже к этому привыкнуть. Вынимай из корзины покупки, она болтала без умолку — до того много, что Уэлланд встал и перешел в маленький салон-чик рядом с кухней, плотно затворив за собой дверь. Женщина продолжала свое дело, пока из салона не раздались слабые звуки скрипки. Тогда она села и стала прислушиваться.
То был печальный мотив, нечто андалузское, заканчивающееся словно протяжным рыданием, — и добрая женщина поникла головою.
Уэлланд снова появился на пороге. — Хотелось бы мне, чтобы вы сыграли что-нибудь веселенькое, м-р Уэлланд,—сказала его кастелянша.— Такие мелодии, как эта, меня уж больно расстраивают.
— А меня убаюкивают и успокаивают, — возразил Уэлланд с легкой улыбкой.
— Вы играете, как артист,—заметила расторопная женщина, — люблю я скрипку. Скажите, вам когда-либо приходилось выступать публично, м-р Уэлланд?
Уэлланд кивнул утвердительно головой, взял с полки трубку, набил ее табаком из старой, потертой табакерки н поднес ее к огню.
— Так. я и знала,—с энтузиазмом воскликнула м-с Бэкк. — Еще только сегодня утром я говорила мужу...
— Надеюсь, вы немного рассказывали вашему мужу про меня, м-с Бэкк? — спокойно спросил Уэлланд.
— Не очень много. Я слишком предусмотрительна. Одному юноше, заходившему сюда вчера, я только сказала...
— Какой такой юноша заходил вчера?
— Он спрашивал, нет ли вас дома.
— Нет ли меня дома? — переспросил Уэлланд. — А имя мое он упоминал?
— В том-то и дело, — ответила женщина. — Это-то меня и поразило. Это первый человек, заходивший сюда и назвавший вас по имени.
— Что же вы ему сказали?
— Сказала, что, может быть, вы будете дома уже завтра, но скорее всего, лишь на будущей неделе, — точно не знаю, так как подчас несколько месяцев кряду не бываете дома...
Уэлланд нервно сжал губы. Делать ей упреки было бесполезно, это он понимал. В конце концов, возможно, что это был какой-нибудь податной инспектор или просто-напросто попрошайка, каких здесь, на этих улицах, где ютится беднота, немало.. Возможно, наконец, что это был викарий, снова пытающийся возобновить знакомство с отпавшими членами своей паствы.
— Это еще ничего, мисс Бэкк, — сказал Уэлланд. — Только не очень-то я люблю, когда говорят про мои дела, уж не взыщите.
— Я никогда про ваши дела не рассказываю, м-р Уэлланд,— возразила огорченная женщина. — Я даже сама ничего о них не знаю. Что мне за дело то того, как вы проводите время? Почем я знаю, кто вы такой: разбойник или полисмен — дома ведь вы почти не бываете!
Уэлланд ничего не ответил. Когда кастелянша, прибрав все, что было нужно, и заварив себе чаю, отправилась к себе на квартиру, он опять начал думать о вчерашнем молодом посетителе. Решив не отзываться ни на какой стук, он подошел к входной двери и запер ее на цепочку.
Однако до сумерек никто не явился. Он сидел у себя в салоне. Ставни окон были опущены, только керосиновая лампа, при свете которой он читал, освещала комнату. Вдруг Уэлланд услышал стук в дверь. Положив книгу на стол, он насторожился. Стук повторился. В этом крошечном доме комнаты были маленькие: от входной двери до его стула было каких-нибудь шесть футов, не более. Он сделал несколько шагов- по направлению к двери. Опять
тот же стук. Казалось, будто кто-то стучится в дверь ручкой тросточки.
— Кто там? — спросил Умэлланд.
— Впустите. меня — отвечал чей-то глухой голос. — Мне необходимо повидать вас, Уэлланд.
— Кто вы?
— Впустите меня!—последовал настойчивый ответ. Уэлланд узнал голос, и лицо его стало мертвенно-бледным.
Секунду он испытывал такое головокружение, что должен был прислониться к стене. Минуту спустя он успел овладеть собой, но руки его все еще дрожали, когда он снял цепочку и настежь распахнул дверь. Месяц еще не успел подняться, ночь была темная, и все, что он мог различить, был силуэт рослого человека, стоявшего на площадке лестницы.
— Войдите, — сказал Уэлланд.
Он овладел собой настолько, что голос его не дрожал.
— Вы, кажется, меня не узнаете?—опросил посетитель.
— Я узнаю вас,— произнес Джон Уэлланд, выговаривая каждое слово с видимым усилием.— Вы — Цезарь Валентайн.
Он указывал путь к салону, Цезарь шел вслед за ним. Теперь они оба стояли друг против друга, на расстоянии протянутой руки, а между ними — небольшой круглый стол, на котором горела керосиновая лампа. Рослый Цезарь глядел куда-то вдаль поверх головы своего собеседника, тогда как глаза Уэлланда метали молнии.
Первым заговорил Уэлланд.
— Что вам угодно?
— Мне надо посоветоваться с вами по важному вопросу,— спокойно ответил Валентайн.
— Где моя жена? — спросил Уэлланд, тяжело дыша. Цезарь пожал своими широкими плечами.
— Ваша жена умерла,— сказал он,— ведь вы знаете это.
— Где мой ребенок?
Цезарь еще раз пожал плечами.
— Зачем поднимать вопрос о том, что одинаково тяжело как мне, так и вам? — спросил он, точно жалуясь, несмотря на то, что он сам был кругом виноват: Затем, опустившись на стул без приглашения, он продолжал:
— Уэлланд, вам необходимо стать благоразумным. С прошлым покончено. К чему поощрять вашу ненависть?
— В ненависти все мое спасение, вся моя жизнь,— угрюмо ответил Уэлланд,— она единственное звено, еще приковывающее меня к жизни, Валентайн, и она будет поддерживать во мне пламя жизни до тех пор, пока я вот этими самыми руками,— тут он протянул вперед обе руки, они дрожали,— этими самыми руками не отправлю вас на тот свет.
Цезарь засмеялся.
— Мелодрама! — насмешливо буркнул он.— Вы хотите убить меня? Что же, я к вашим услугам. Ну-ка, убей меня, друг мой! Или у вас нет при себе ножа или револьвера? Или вы боитесь? Вы, грозивший некогда погубить меня и продержавший этот Дамоклов меч над моей головой столько времени, что же вы теперь медлите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26