)
– Что-то я не припомню, Валентин Борисович, когда это вы вообще защищали младореформаторов?
– Ну вот, например, хотя бы в том случае с Куликовым! Я же тогда не дал Чубайса арестовать!
– Ну еще бы вы его дали арестовать! Ведь это открыло бы возможность для уголовных процессов против всех, кто имел отношение к приватизации. Вам не кажется, что это вы защищали себя самого и своих друзей, а не Чубайса?
– Все равно1 Вот вы пишете, что я все время отстаивал интересы Березовского! Но ведь я же не все время отстаивал интересы Березовского!
Эта валина формулировка прозвучала прямо как анекдот. – А! Значит, не все время? Хорошо, Валентин Борисович, тогда не могли бы вы привести примеры, когда вы НЕ отстаивали интересы Березовского?
– Смотрите, вот в прошлый раз, после Дела писателей, Борис Абрамович хотел, чтобы Немцова с Чубайсом вообще выкинули из правительства. А мы только лишили их министерских портфелей и даже сохранили им вице-премьерские посты А сейчас Березовский хотел отправить Кириенко в отставку. Но он хотел, чтобы вместо Кириенко назначили Черномырдина. А мы назначили Примакова! Вот видите: я не иду у Березовского на поводу!
– Понятно, то есть вы хотите сказать, что начинаете вы комбинацию обычно именно так, как хочет Борис Абрамович, а потом, когда она проваливается, заканчиваете уже по-своему? – съязвила я. – Со Связьинвестом такая же схема, по вашей логике, получилась? Березовский добивался, чтобы Связьинвест достался Гусинскому, и поэтому они сорвали проведение дальнейших открытых аукционов. Но во второй части комбинации вы опять-таки не пошли на поводу у Березовского и разобрались с крупной собственностью по принципу не достанься же ты никому? Я вас правильно поняла? А вы не считаете, Валентин Борисович, что если бы в девяносто седьмом году вы не выступали бы в Кремле как прямой представитель коммерческих интересов одной из финансовых группировок, то сейчас, может быть, страна не оказалась бы в таком тупике?
Однако тему Связьинвеста Юмашев обсуждать наотрез отказался, попросив встретиться как-нибудь попозже и подробно об этом поговорить.
Я вернулась к кризису:
– Валь, вот сейчас, отказавшись от идеи внесения кандидатуры Черномырдина в Думу в третий раз, вы тем самым по сути признались, что эта комбинация с попыткой его назначения, которая окончательно дискредитировала президента, была ошибочной с самого начала. А вы не хотите признаться также, что порочной была не только эта комбинация, но и предшествующая, – что вы не должны были в момент острейшего финансового кризиса усугублять его еще и политическим, отправляя в отставку правительство реформаторов?
Тут Валя растерянно взглянул на меня своими честными глазами и жалобным голоском пропел:
– Хорошо, Лена, я сейчас вам все объясню. Сейчас вы все поймете, только умоляю вас: эта информация – уже совсем конфиденциальная, уже совсем не для печати!
Я приготовилась слушать страшную правду.
В изложении Юмашева она звучала так:
– Дело в том, что мы получили секретную информацию по линии спецслужб, что страна находится накануне массовых бунтов, по сути – на грани революции. И дело не в рельсовой войне, которую, как вы правильно писали, иногда подогревали заинтересованные лица. Поверьте – речь шла об информации совершенно иного рода, о секретных докладах, которые делались президенту! Мы просто не имели права рассказывать об этом прессе! И нам, по сути, пришлось принести в жертву правительство, чтобы спасти президента…
* * *
Юмашеву, разумеется, не могло прийти в голову, что спустя всего три месяца наличие такой секретной информации категорически опровергнет в конфиденциальной беседе со мной не кто иной, как будущий российский президент Путин, возглавлявший в кризисный период главную спецслужбу страны.
Но в тот момент Валя не мог не заметить, что этот аргумент произвел на меня должное впечатление. Вернее сказать, это был единственный из всех Валиных аргументов, который звучал хоть сколько-нибудь логично.
– Вот, Лена… Теперь я рассказал вам всю правду, – поспешил усилить он выгодное впечатление. – А теперь… теперь… – голос Вали совсем уже начал срываться, – теперь пишите, если хотите, и дальше, что меня нужно уволить… – на этом пассаже Валя уже чуть ли не всхлипнул.
Теперь он вообще уже походил на слегка недоразвитую девушку, которая только что лишилась невинности, – часто хлопал ресничками, говорил с романтическими придыханиями и чуть ли не смахивал слезинки.
Поскольку все люди, хорошо знавшие Валю, характеризовали его мне как чрезвычайно хитрого собеседника, мне оставалось лишь сделать вывод, что он почему-то был уверен: этот образ должен меня растрогать.
Но, вместо того чтобы утирать валины девичьи слезы, я цинично уточнила, готов ли он все то же самое повторить под диктофон.
– Нет, пожалуйста, Лена, вы не цитируйте меня в газете! – запротестовал Валя. – Может быть, когда-нибудь потом вы напишете о нашей с вами встрече… в ваших мемуарах.
И тут произошла катастрофа. Уже, правда, не в государственных масштабах, а в несколько более мелких масштабах юмашевской личности.
Видимо, от мимолетного упоминания приятной ему писательской темы, главный придворный мемуарист страны Валя слегка расслабился, как-то подозрительно быстро пришел в себя, перестал прикидываться дурочкой, голос его приобрел уверенные мужские нотки, и он – совершенно неожиданно для себя самого – сделал признание, разом перечеркнувшее для меня все его предыдущие двухчасовые откровения:
– Честно говоря, Лена, я вообще считаю, что журналисты никогда не должны знать правду о том, что происходит во власти. Не говоря уж обо всех простых людях. У каждой газеты должна быть какая-то своя версия, отдаленно похожая на правду, и этих разных версий должно быть очень много… Но всей правды не должен знать никто!
* * *
А вот теперь как раз и настало время объяснить, почему чуть выше я отказалась пересказывать всю закулисную хронологию августовско-сентябрьского кризиса 1998 года, которую мне поведал в тот день Валя. Дело в том, что когда после выхода последней, постпрезидентской книги Бориса Ельцина Президентский марафон, я заглянула в главу Рублевая катастрофа, а потом Осеннее обострение, то с изумлением опознала практически слово в слово все то, что я застенографировала в своем дневнике после тогдашних посиделок с Валей.
Так что нетрудно было догадаться, что блюдо, которым попотчевал любопытствующую общественность любимый ельцинский зять и мемуарист Юмашев, – было тоже всего лишь навсего очередной из его многочисленных версий. (Кстати, и то, что во время нашей встречи Юмашев отказался говорить со мной про Связьинвест, тоже, по всей видимости, было связано с тем, что к тому моменту никакую удобоваримую версию для меня он еще изготовить не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Что-то я не припомню, Валентин Борисович, когда это вы вообще защищали младореформаторов?
– Ну вот, например, хотя бы в том случае с Куликовым! Я же тогда не дал Чубайса арестовать!
– Ну еще бы вы его дали арестовать! Ведь это открыло бы возможность для уголовных процессов против всех, кто имел отношение к приватизации. Вам не кажется, что это вы защищали себя самого и своих друзей, а не Чубайса?
– Все равно1 Вот вы пишете, что я все время отстаивал интересы Березовского! Но ведь я же не все время отстаивал интересы Березовского!
Эта валина формулировка прозвучала прямо как анекдот. – А! Значит, не все время? Хорошо, Валентин Борисович, тогда не могли бы вы привести примеры, когда вы НЕ отстаивали интересы Березовского?
– Смотрите, вот в прошлый раз, после Дела писателей, Борис Абрамович хотел, чтобы Немцова с Чубайсом вообще выкинули из правительства. А мы только лишили их министерских портфелей и даже сохранили им вице-премьерские посты А сейчас Березовский хотел отправить Кириенко в отставку. Но он хотел, чтобы вместо Кириенко назначили Черномырдина. А мы назначили Примакова! Вот видите: я не иду у Березовского на поводу!
– Понятно, то есть вы хотите сказать, что начинаете вы комбинацию обычно именно так, как хочет Борис Абрамович, а потом, когда она проваливается, заканчиваете уже по-своему? – съязвила я. – Со Связьинвестом такая же схема, по вашей логике, получилась? Березовский добивался, чтобы Связьинвест достался Гусинскому, и поэтому они сорвали проведение дальнейших открытых аукционов. Но во второй части комбинации вы опять-таки не пошли на поводу у Березовского и разобрались с крупной собственностью по принципу не достанься же ты никому? Я вас правильно поняла? А вы не считаете, Валентин Борисович, что если бы в девяносто седьмом году вы не выступали бы в Кремле как прямой представитель коммерческих интересов одной из финансовых группировок, то сейчас, может быть, страна не оказалась бы в таком тупике?
Однако тему Связьинвеста Юмашев обсуждать наотрез отказался, попросив встретиться как-нибудь попозже и подробно об этом поговорить.
Я вернулась к кризису:
– Валь, вот сейчас, отказавшись от идеи внесения кандидатуры Черномырдина в Думу в третий раз, вы тем самым по сути признались, что эта комбинация с попыткой его назначения, которая окончательно дискредитировала президента, была ошибочной с самого начала. А вы не хотите признаться также, что порочной была не только эта комбинация, но и предшествующая, – что вы не должны были в момент острейшего финансового кризиса усугублять его еще и политическим, отправляя в отставку правительство реформаторов?
Тут Валя растерянно взглянул на меня своими честными глазами и жалобным голоском пропел:
– Хорошо, Лена, я сейчас вам все объясню. Сейчас вы все поймете, только умоляю вас: эта информация – уже совсем конфиденциальная, уже совсем не для печати!
Я приготовилась слушать страшную правду.
В изложении Юмашева она звучала так:
– Дело в том, что мы получили секретную информацию по линии спецслужб, что страна находится накануне массовых бунтов, по сути – на грани революции. И дело не в рельсовой войне, которую, как вы правильно писали, иногда подогревали заинтересованные лица. Поверьте – речь шла об информации совершенно иного рода, о секретных докладах, которые делались президенту! Мы просто не имели права рассказывать об этом прессе! И нам, по сути, пришлось принести в жертву правительство, чтобы спасти президента…
* * *
Юмашеву, разумеется, не могло прийти в голову, что спустя всего три месяца наличие такой секретной информации категорически опровергнет в конфиденциальной беседе со мной не кто иной, как будущий российский президент Путин, возглавлявший в кризисный период главную спецслужбу страны.
Но в тот момент Валя не мог не заметить, что этот аргумент произвел на меня должное впечатление. Вернее сказать, это был единственный из всех Валиных аргументов, который звучал хоть сколько-нибудь логично.
– Вот, Лена… Теперь я рассказал вам всю правду, – поспешил усилить он выгодное впечатление. – А теперь… теперь… – голос Вали совсем уже начал срываться, – теперь пишите, если хотите, и дальше, что меня нужно уволить… – на этом пассаже Валя уже чуть ли не всхлипнул.
Теперь он вообще уже походил на слегка недоразвитую девушку, которая только что лишилась невинности, – часто хлопал ресничками, говорил с романтическими придыханиями и чуть ли не смахивал слезинки.
Поскольку все люди, хорошо знавшие Валю, характеризовали его мне как чрезвычайно хитрого собеседника, мне оставалось лишь сделать вывод, что он почему-то был уверен: этот образ должен меня растрогать.
Но, вместо того чтобы утирать валины девичьи слезы, я цинично уточнила, готов ли он все то же самое повторить под диктофон.
– Нет, пожалуйста, Лена, вы не цитируйте меня в газете! – запротестовал Валя. – Может быть, когда-нибудь потом вы напишете о нашей с вами встрече… в ваших мемуарах.
И тут произошла катастрофа. Уже, правда, не в государственных масштабах, а в несколько более мелких масштабах юмашевской личности.
Видимо, от мимолетного упоминания приятной ему писательской темы, главный придворный мемуарист страны Валя слегка расслабился, как-то подозрительно быстро пришел в себя, перестал прикидываться дурочкой, голос его приобрел уверенные мужские нотки, и он – совершенно неожиданно для себя самого – сделал признание, разом перечеркнувшее для меня все его предыдущие двухчасовые откровения:
– Честно говоря, Лена, я вообще считаю, что журналисты никогда не должны знать правду о том, что происходит во власти. Не говоря уж обо всех простых людях. У каждой газеты должна быть какая-то своя версия, отдаленно похожая на правду, и этих разных версий должно быть очень много… Но всей правды не должен знать никто!
* * *
А вот теперь как раз и настало время объяснить, почему чуть выше я отказалась пересказывать всю закулисную хронологию августовско-сентябрьского кризиса 1998 года, которую мне поведал в тот день Валя. Дело в том, что когда после выхода последней, постпрезидентской книги Бориса Ельцина Президентский марафон, я заглянула в главу Рублевая катастрофа, а потом Осеннее обострение, то с изумлением опознала практически слово в слово все то, что я застенографировала в своем дневнике после тогдашних посиделок с Валей.
Так что нетрудно было догадаться, что блюдо, которым попотчевал любопытствующую общественность любимый ельцинский зять и мемуарист Юмашев, – было тоже всего лишь навсего очередной из его многочисленных версий. (Кстати, и то, что во время нашей встречи Юмашев отказался говорить со мной про Связьинвест, тоже, по всей видимости, было связано с тем, что к тому моменту никакую удобоваримую версию для меня он еще изготовить не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102