Невзирая на чувства стыда и смущения, вызванные сознанием своего публичного позора в святом храме, Джини усилием воли овладела собой и начала присматриваться к окружающим, стараясь определить, к кому из них она могла бы по окончании службы обратиться за помощью.
Вполне понятно, что прежде всего она подумала о священнике, и дальнейшие наблюдения лишь укрепили ее в, этом решении: это был пожилой человек внушительной осанки и благородных манер, и вел он службу с такой спокойной уверенностью и усердием, что внимание более молодых прихожан, отвлеченное нелепым поведением Мэдж, вновь сосредоточилось на нем. К священнику-то и решила обратиться Джини, как только кончится служба.
Правда, ее несколько смущала его риза, о которой она так много слышала, но никогда до сих пор не видела на человеке, проповедующем слово Божье. Удивляло ее также и то, что во время богослужения приходилось несколько раз менять позу, и это было тем более неудобно, что Мэдж, знакомая, очевидно, со всеми правилами, считала своим долгом каждый раз одергивать Джини: она тащила ее кверху или толкала вниз с таким суетливым старанием, что обе они, как Джини со стыдом сознавала, привлекали к себе всеобщее внимание. Несмотря на свои предубеждения, Джини пришла к благоразумному выводу, что в создавшемся положении ей следует по возможности подражать всему, что она видит. Пророк, подумала она, разрешил Нееману из Сирии поклониться даже в доме Риммона. «И если я, попав в такое затруднительное положение, буду молиться Богу моих предков на моем языке, хоть и на чуждый мне манер, Всевышний, конечно, простит меня».
Придя к такому убеждению и отодвинувшись от Мэдж так далеко, как только разрешала скамья, она стала с глубоким вниманием следить за происходившим, всецело отдавшись молитве. Ее мучительница оставила бы ее в покое, конечно, ненадолго, но, к счастью, она настолько устала, что крепко уснула на другом конце скамьи.
Джини, невзирая на одолевавшие ее иногда мысли о своем положении, старалась слушать умную, выразительную и хорошо составленную проповедь об основных принципах христианского вероучения и, несмотря на то что каждое слово было написано и читалось проповедником с листа, не могла не одобрить ее содержание, хотя тон и манера оратора резко отличались от Боанерджеса Стормхэвена — любимого проповедника ее отца. Серьезное и спокойное внимание, с которым Джини слушала проповедь, не ускользнуло от священника. Он опасался, что появление Мэдж Уайлдфайр в церкви вызовет смятение среди молившихся, и, чтобы вовремя предотвратить его, часто посматривал в ту сторону, где находились она и Джини; вскоре он понял, что хотя потеря головного убора и неловкость положения и вызвали на лице последней необычное и растерянное выражение, все же ее умственное состояние совсем не такое, как у ее спутницы. Отпустив прихожан, он заметил, что она испуганно и беспомощно оглядывалась по сторонам, словно не зная, что делать; она попыталась даже подойти к одному или двум из наиболее почтенных с виду поселян, но, заметив, что те избегают и обходят ее, робко отошла в сторону. Священник теперь не сомневался, что во всем этом кроется что-то необычное, и, как подобает доброму человеку и истинному христианину, решил разузнать, в чем здесь дело.
ГЛАВА XXXII
И правил там в тяжелый этот год
Тупой надсмотрщик — жирный, злобный скот.
Крабб
Пока мистер Стонтон — так звали уважаемого священника — снимал в ризнице свое облачение, Джини старалась всеми силами избавиться от Мэдж.
— Мы должны сейчас же вернуться в сарай, — говорила Мэдж, — не то мы запоздаем и мать разозлится.
— Я не пойду с тобой назад, Мэдж, — ответила Джини, вынимая гинею и протягивая ее Мэдж, — я тебе очень благодарна, но я должна идти своей дорогой.
— А я-то прошла такой длинный путь, чтобы тебе доставить удовольствие, неблагодарная ты дрянь! — сказала Мэдж. — Теперь, выходит, мне еще от матери достанется, когда я вернусь назад, — и все это из-за тебя! Но я сейчас тебе такое устрою…
— Бога ради, — обратилась Джини к прихожанину, стоявшему рядом, — удержите ее, она безумна!
— Я и сам знаю, что она не в себе, да и ты, видать, птица того же полета. А ну-ка, Мэдж, не цапай ее своими лапами, не то получишь у меня хлыста.
Несколько прихожан, принадлежавших к более низкому сословию, окружили обеих женщин, а среди молодежи послышались возгласы:
— Ну и потасовка сейчас будет между сумасшедшей Мэдж Мардоксон и еще какой-то девкой из Бедлама!
Но пока эти юнцы толпились вокруг, надеясь, как свойственно людям, основательно позабавиться, среди прихожан показался церковный староста в шляпе с галунами, и все расступились, пропуская вперед столь важную персону. Прежде всего он обратился к Мэдж:
— Что привело тебя назад, глупая негодница? Собираешься снова изводить целый приход? Может быть, приволокла с собой еще подкидышей и будешь подбрасывать их к дверям честных людей? Или думаешь навязать нам эту глупую гусыню, такую же пустоголовую, как ты сама? Хватит тут и тебя одной! Убирайся отсюда прочь к твоей воровке-матери, ее уж заковали в колодки в Баркстоне! Вон из этого прихода или отведаешь моей палки!
Мэдж с минуту угрюмо молчала: жестокие меры, применявшиеся церковным старостой для ее усмирения, были ей, по-видимому, слишком хорошо знакомы, чтобы она решилась вступить в спор.
— Моя мать, моя бедная старая мать в колодках в Баркстоне! И все это по твоей вине, мисс Джини Динс! Но я еще тебе покажу, и это так же верно, как то, что меня зовут Мэдж Уайлдфайр, то бишь Мардоксон, — в этой проклятой суматохе и имя свое, Господи, позабудешь!
Сказав это, она повернулась и вышла, преследуемая всеми озорными сорванцами селения; некоторые из них кричали ей вслед: «Мэдж, а как же тебя все-таки звать?», другие дергали ее за платье, и все сообща изобретали самые разнообразные уловки, доводившие Мэдж до исступления.
Ее уход доставил Джини безграничное облегчение, хотя она считала себя в долгу перед Мэдж за оказанную ей услугу.
А пока она обратилась к старосте, спрашивая его, не найдется ли в селении дом, где ее согласились бы за деньги прилично принять, и не может ли она поговорить со священником.
— Да, да, преподобный и сам хочет поговорить с тобой, — сказал ей представитель официальной власти, — и я думаю, что, если только тебе не удастся переубедить ректора, мы лучше сбережем твои денежки и отправим тебя в приходский приют.
— А куда же мне идти сейчас? — спросила в страхе Джини.
— Да вот его преподобие велел привести тебя сначала к нему, чтобы ты ему все о себе рассказала, а то, может, ты для того пришла сюда, чтобы сесть нашему приходу на шею.
— Я не собираюсь никому садиться на шею, — ответила Джини, — у меня достаточно денег для своих нужд, и я хочу только одного:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167