Оно билось неровно, иногда сжималось, делалось маленьким и замирало, а потом вдруг, будто заторопившись, начинало сокращаться лихорадочно-быстро, судорожно. Пуля повредила сердечную сумку, и поэтому сначала ничего нельзя было понять из-за большого сгустка синей крови.
Профессор очень быстро осмотрел раненое сердце Рослякова. Поморщившись, выругался, потому что увидел маленькую ссадинку, шедшую по краю. Такая ссадинка на руке безболезненна, ее прижигают йодом, да и то в крайнем случае. О таких ссадинах детям говорят: «До свадьбы заживет». А здесь, на сердце, она была смертельной, и никто не мог поручиться за то, что сердце не остановится, как только они начнут зашивать его маленькими нетравматическими иглами.
Профессор вытянул правую руку, и, когда сестра положила в его ладонь иглу, он, хищно прищурившись, снова стал разглядывать сердце, а после, покачав головой, взглянул на Галину Васильевну и начал осторожно зашивать красную пульсирующую ткань. И каждый новый прокол - чем дальше он продвигался к концу ссадины - Галина Васильевна воспринимала как некий сплав трагического и счастливого: шансы на спасение Рослякова увеличивались, но одновременно увеличивалась опасность. Ломался режим работы сердца, оно могло захлебнуться кровью, оно могло споткнуться и замереть.
Садчиков и Костенко приехали в клинику через час после начала операции, сдав Прохора в КПЗ. Они сели внизу, в приемном покое, и закурили.
- Кофейку бы, - сказал Садчиков.
- Спать хочется?
- А н-нет? Две ночи как-никак.
- Попрыгай.
- Неловко.
- Как думаешь, вытянет Валька?
- К-конечно.
- А что они так долго возятся?
- Ты далек от м-медицины. Час у них - пустяки. Тут о-одну дамочку шесть часов резали.
- Так то ж дамочку.
- Нездоровые у тебя н-настроения.
- Хочешь, вздремни полчаса.
- Не получится.
- Попробуй.
Садчиков вытянул свои длинные костлявые ноги и притулился головой к краю желтой скамейки, пропахшей хлористым больничным запахом.
Костенко ушел искать дежурного врача. Садчиков чувствовал во всем теле огромную тяжесть. Она давила на него, она делала его безвольным и усталым. Он хотел спать, но в тоже время одна мысль билась у него в голове: «Это я виноват в том, что случилось с Валькой. Это я виноват. Должен был первым в окно прыгать я, а не он».
Но вторая мысль спорила с этой, все под себя подминавшей первой: «Если бы он ждал, пока я подойду и пока мы станем советоваться, Прохор перестрелял бы детей и хозяйку. Тогда он бы сейчас сидел и не мог найти себе места, и все бы в нем кричало: „Я виноват!“ А я знаю Вальку, это было бы для него концом, трагедией».
Когда Костенко вернулся, Садчиков попросил его:
- Слушай, тут р-рядом есть гастроном, купи какого-нибудь вина. А то я совсем ошалею. У меня есть т-трешница.
- У меня тоже есть трешница. Ты хочешь есть? Могу купить.
- Нет, не надо…
- Я тоже есть не хочу… Сейчас я вернусь. Если уснешь - разбудить?
- К с-сожалению, я не усну.
- Я быстро.
- Хорошо.
Он вернулся с бутылкой «Гурджаани». Откупорил ее штопором, вмонтированным в нож, и протянул бутылку Садчикову.
- Нет, - сказал тот, - пей п-первым.
- За Вальку, - сказал Костенко.
Он пил долго, уже через силу, маленькими глотками, и ему казалось, что каждый глоток за Вальку - как в детстве «за маму» и «за папу» - обязательно принесет тому здоровье и жизнь.
- Держи, - сказал он, - твоя доля.
- За Вальку, - сказал Садчиков и допил все оставшееся в бутылке.
- Хорошее вино, - сказал Костенко.
- У грузин есть л-лучше.
- Там было только это. Что, оно тебе не нравится?
Садчиков усмехнулся:
- Д-да нет, н-ничего…
Потом приехал Коваленко из соседнего отдела.
- Как дела? - спросил он. - Наши волнуются.
- Пока неизвестно.
- Это что, вы пили?
- Мы.
- С ума сошли!
- Почему? - удивился Костенко.
- Ну, все-таки милиция… Решат, что мы все алкаши…
- Черт с ними. Пусть т-только Вальку спасут.
- А что говорят?
- Ничего не говорят. Как там Прохор?
- Его Чита топит, а Сударь молча помогает. Пока лягается, но дело-то ясное, вы его с поличным взяли.
- Не мы, - поправил Садчиков, - а Р-росляков.
- Значит, вы, если Росляков.
Врач-анестезиолог заглянула в лицо Рослякова и сказала скучным, обычным своим голосом:
- Больной порозовел.
Ассистент, «сидевший» на артерии, открытой для переливания крови в случае, если катастрофически упадет давление, тоже сказал скучным голосом:
- У больного действительно заметно порозовело лицо.
Профессор сказал:
- Он не больной, он раненый. Ясно вам?
- Ясно, - отозвалась анестезиолог.
И все в операционной улыбнулись.
- У парня мускулатура, - сказал профессор, - совершенно смертоносная для дам. Вообще-то мне всегда было непонятно, почему женщины так падки на мышцы, Галочка, почему?
- Мой муж худ, как палка.
- Ну, это, я думаю, вы его довели с вашей строптивостью.
- Спасибо.
- Ешь тя с копотью, - удивился профессор, - и она еще обижается, вы слышите?!
Он затянул нитку, бросил иглу и отошел в сторону. Затем он поднял руки, и хирургическая сестра стала стаскивать с него перчатки и халат.
- Гоп со смыком это буду я! - пропел профессор и заметил: - Галочка, вы, как жена сыщика, должны знать эту песню. Ее кто поет: жулики или милиционеры? Я всегда путаю.
- Ее поют жулики.
- Ничего мотив, - сказал профессор, - а слова - так просто поэзия. Идите звоните вашему благоверному.
Галина Васильевна сняла маску и халат, стянула с себя перчатки и присела на краешек табуретки, чтобы прошла дрожь в ногах. Она видела затылок профессора; она видела, кик кровь уходила теперь вверх - от шеи к затылку, и она понимала, как трудно далась ему эта операция, дерзкая и виртуозная, на почти безнадежном сердце.
Выглянув в коридор, она сразу же увидела Садчикова среди восьми мужчин, сидевших на скамейках. Он сидел, вытянув длинные ноги, и курил, низко опустив голову. Галина Васильевна подошла к нему и сказала:
- Здравствуй, родной. Он жив.
Что-то неуловимое, но понятное ей прошло по лицу Садчикова, она погладила его по щеке и присела рядом.
- Он уже говорит? - спросил Костенко.
- Он еще под наркозом. Но теперь все в порядке.
А потом, когда все смеялись и рассказывали что-то наперебой, мешая друг другу, в приемный покой выскочила сестра и крикнула:
- Галина Васильевна, скорей!
Стало тихо-тихо, и было слышно, как шальная муха бьется в окне, жужжа, словно тяжелый бомбардировщик. А потом все услышали, как простучали каблучки Галины Васильевны, и потом настала тишина - гулкая и пустая, как ужас.
У Рослякова остановилось сердце. Кончик носа сразу же заострился и сделался белым. Дали кровь в вену, но ничего не помогало. Тогда профессор вскрыл только что стянувшие грудь швы, отодвинул в сторону легкое и, взяв сердце своей желтой, сожженной йодом рукой, начал массировать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44