Социал-революционеры с большевиками у
кузницы подрались. С уханьем, с тяжелой кулачной надсадой бились. Троих
в лежку уложили. Но отдышались, ни один не помер. А раззадорила на ту
драку Виринея. Отход от Павла мужиков, которые раньше около него сбива-
лись, приняла, как личную Павлу обиду. Вгорячах прибежала в школу, когда
там кое-кто из них был. И с большой страстью сильным голосом стыдить на-
чала:
- Куды лезете? Воевать не надоело? Солдаты чуть передохнули, а сколь
накалечено! Вояку-то главного Николашку сдвинули куда следует, а вы ду-
ром в тот же другой хомут, только с другой шлеей. Э-эх, мало вас нужда,
видать, забирала! За землю держитесь? А кто на земле хозяевать будет,
коль война не скончится? Кто войну кончать хочет? Большевики, только они
одни и стараются. А вы... до победного конца! Гляди, дадут вам конец.
Расшеперились, а сами на смерть лезете.
За больное зацепила, но оттого еще больше разгневались. К ученым ба-
бам, мужикам про общественные дела разъясняющим, привыкать уж стали. Но
чтоб своя деревенская, даже еще с зазорной жизнью недалеко за плечами,
учить пришла...
- Ах, ты стерва... Чего еще разбирать-то могешь?
- У большевиков все общее, бабы, сказывают, общие будут, дак вот и
охотится по прежней закваске!
- Чего с ней больно растабарывать. Сгребай? поучи!
Трое наскочили бить. В ярости с необычной силой от троих мужиков от-
билась. Царапалась, кусалась. Хоть с разбитым в кровь ртом и с подбитым
глазом, с ноющими боками, но живая и некалеченная вырвалась. А мужики,
раззадорившись, к кузнице пошли. Там и произошла жаркая схватка.
Павел ругал Виринею, плевался, а потом смеяться начал:
- Вот дак оратор! Шибко ладошами били... только по ораторовой по мор-
де. Все-ем собра-анием...
Долго на деревне Вирку бабы дразнили, как она мужиков учить ходила.
Анисья даже плюнула с сердцем при встрече:
- Думала я все-таки, что толк в тебе есть, не вовсе дурная. А теперь
гляжу: порченая. Совсем порченая. Не то да это, а никак не живет в лад с
правильными людьми.
Виринея засмеялась.
В скорости после разговора с Виринеей, новую полицию из городу прис-
лали. Солдат в волость сгонять, чтоб назад в армию отправить. Полиция та
ни с чем тайком ночью обратно выбралась. А все же волнение пошло.
Пришел час, земля к себе мужиков затребовала. Сгасли в Акгыровке спо-
ры и разговоры. В жильном мужичьем труде про всякие перемены забыли. И
малоземельные и батраки на чужом поле по-старому со всем соком, со всей
силой в землю ушли. Брошенным без засева малый его надел только у Павла
остался. На крестьянский съезд в уездный город согласился. От волости
послали. И до самой осенней уборки жизнь в Акгыровке старым порядком
шла. А осенью взбаломутились снова. Про выборы в Учредительное Собранье
шибко загалдели. Павел на-долго в волостное село перебрался. Совсем от-
шибся от хозяйства, и лошадь продали. Последний запас хлеба доедать ста-
ли. Вирка по людям работать опять ходила: ребят надо было кормить. Хоть
корили ее, но на работу брали. Коль хорошо для хозяйства старается, и
сатану наймешь в жаркую пору. Павел опять в выборные попал. Листки при-
нимать для Учредительного Собранья, в окружную комиссию. И это новое
слово уж почти все в деревне узнали.
Поржавели листья у деревьев, стала стынуть земля. Солнце ласково ту-
жилось, давало тепло, но уж чуялось, что не то оно, как летом. Смирное,
без жаркости. И в воздухе печаль. Снимали хлеба. В осенней стражке своей
печальными стали поля. Павел из волости в Акгыровку приехал, листки с
номерами привез. Много номеров, всех и не упомнишь, даже башкирский
русским дали. В волость в назначенный день везти, в ящик складывать.
Сначала шумели мужики, что не будут те листки отвозить, мытариться. Но
опять суматоха за сердце забирала. Война все не кончалась. Из-за земли
спор с башкирами пошел. Акгыровка на арендованной у башкир земле. Оттого
и под названьем нерусским, под башкирской шапкой ходила деревня. Ак-гыр
- белая лошадь. Белолошадовкой надо бы звать. Аренда кончилась. Башкиры
грозили землю отобрать, меж собой делить. И деревню русскую обещали сов-
сем уничтожить. Жатву с горем и с боем снимали. И про войну и про землю,
мол, решит Учредительное Собранье. Оттого, как близко время ко дню выбо-
ров подошло, затревожились. Стали списки разбирать какой к чему. Один
только можно опустить, выбирать надо. Бабы к Вирке забегали, чтоб
разъясняла, какой листок опускать:
- Уж скажи, касатка! Как ни то помоги! Сперва было ровно совестно.
Куды бабам лезть? А теперь мужики сами заставляют, а что к чему - не
рассказывают.
- Вирка, какой из этих листков на конец войны? Ну-ка расскажи.
- Слышь-ка, мужик велел мне перьвый опускать. Мы, мол, с хорошим дос-
татком, нам номер перьвый. А я к тебе тайком: сын у меня еще не вернул-
ся. Ты мне скажи, какой большековский-то. Я его тишком суну.
- Пятый, тетка, суй пятый. Против вашего брата он, а все одно - суй.
На конец войны он.
- А пускай против, там разберемся. Сынок-от бы хоть вернулся. У отцов
сердце твердое, а мать как замается дак ни то листка - ножа вострого не
побоится. Пущай, что хочут делают, только бы живой воротился.
Бабы горились, что цифирь разбирать не умели.
- Какой он тут пятый, разве упомнишь с непривычки. Другие-то изорвать
бы, мужик ругается. Он за третий. Ну-к, Вирка, капни маслицем который
пятый. Я его и положу.
- Павел сказывал, выкидывать будут меченые-то.
- А небось не выкидают. Много ль грамотных? Все пометят. А ты ле-
гонько, чтоб сгоряча не увидали. Вот и где-нибудь в уголочку.
И Вирка капала. Помечала малой отметиной.
---------------
Ясный, ведреный, весь прозолоченный день выдался, когда подводы из
Акгыровки в волость двинулись. Длинной цепью по дороге телеги. В них му-
жики и бабы в праздничных полушалках. Детные с грудными на руках.
Волость, деревянный дом с высоким крылечком, на выезде села, почти в
поле, окружен подводами был. Как табор цыганский шумливый и пестрый.
Крыльцо серело солдатскими шинелями.
В большой горнице, где на стенах висели пустые рамы от портретов царя
и царицы, большая пыльная икона и новые приказы, стоял длинный стол.
Сбоку около него деревянный крашенный, из города присланный ящик. За
столом, с деревянными от напряженья сохранять спокойный и важный вид ли-
цами, сидела комиссия. Посредине председатель, учитель волостного села.
У него был тик, и прыгала левая бровь. Но разговаривал он внушительно.
Все время делал указания, как подходить, опускать. Лишние расспросы об-
рывал:
- Раньше надо было на собраньи хорошенько слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
кузницы подрались. С уханьем, с тяжелой кулачной надсадой бились. Троих
в лежку уложили. Но отдышались, ни один не помер. А раззадорила на ту
драку Виринея. Отход от Павла мужиков, которые раньше около него сбива-
лись, приняла, как личную Павлу обиду. Вгорячах прибежала в школу, когда
там кое-кто из них был. И с большой страстью сильным голосом стыдить на-
чала:
- Куды лезете? Воевать не надоело? Солдаты чуть передохнули, а сколь
накалечено! Вояку-то главного Николашку сдвинули куда следует, а вы ду-
ром в тот же другой хомут, только с другой шлеей. Э-эх, мало вас нужда,
видать, забирала! За землю держитесь? А кто на земле хозяевать будет,
коль война не скончится? Кто войну кончать хочет? Большевики, только они
одни и стараются. А вы... до победного конца! Гляди, дадут вам конец.
Расшеперились, а сами на смерть лезете.
За больное зацепила, но оттого еще больше разгневались. К ученым ба-
бам, мужикам про общественные дела разъясняющим, привыкать уж стали. Но
чтоб своя деревенская, даже еще с зазорной жизнью недалеко за плечами,
учить пришла...
- Ах, ты стерва... Чего еще разбирать-то могешь?
- У большевиков все общее, бабы, сказывают, общие будут, дак вот и
охотится по прежней закваске!
- Чего с ней больно растабарывать. Сгребай? поучи!
Трое наскочили бить. В ярости с необычной силой от троих мужиков от-
билась. Царапалась, кусалась. Хоть с разбитым в кровь ртом и с подбитым
глазом, с ноющими боками, но живая и некалеченная вырвалась. А мужики,
раззадорившись, к кузнице пошли. Там и произошла жаркая схватка.
Павел ругал Виринею, плевался, а потом смеяться начал:
- Вот дак оратор! Шибко ладошами били... только по ораторовой по мор-
де. Все-ем собра-анием...
Долго на деревне Вирку бабы дразнили, как она мужиков учить ходила.
Анисья даже плюнула с сердцем при встрече:
- Думала я все-таки, что толк в тебе есть, не вовсе дурная. А теперь
гляжу: порченая. Совсем порченая. Не то да это, а никак не живет в лад с
правильными людьми.
Виринея засмеялась.
В скорости после разговора с Виринеей, новую полицию из городу прис-
лали. Солдат в волость сгонять, чтоб назад в армию отправить. Полиция та
ни с чем тайком ночью обратно выбралась. А все же волнение пошло.
Пришел час, земля к себе мужиков затребовала. Сгасли в Акгыровке спо-
ры и разговоры. В жильном мужичьем труде про всякие перемены забыли. И
малоземельные и батраки на чужом поле по-старому со всем соком, со всей
силой в землю ушли. Брошенным без засева малый его надел только у Павла
остался. На крестьянский съезд в уездный город согласился. От волости
послали. И до самой осенней уборки жизнь в Акгыровке старым порядком
шла. А осенью взбаломутились снова. Про выборы в Учредительное Собранье
шибко загалдели. Павел на-долго в волостное село перебрался. Совсем от-
шибся от хозяйства, и лошадь продали. Последний запас хлеба доедать ста-
ли. Вирка по людям работать опять ходила: ребят надо было кормить. Хоть
корили ее, но на работу брали. Коль хорошо для хозяйства старается, и
сатану наймешь в жаркую пору. Павел опять в выборные попал. Листки при-
нимать для Учредительного Собранья, в окружную комиссию. И это новое
слово уж почти все в деревне узнали.
Поржавели листья у деревьев, стала стынуть земля. Солнце ласково ту-
жилось, давало тепло, но уж чуялось, что не то оно, как летом. Смирное,
без жаркости. И в воздухе печаль. Снимали хлеба. В осенней стражке своей
печальными стали поля. Павел из волости в Акгыровку приехал, листки с
номерами привез. Много номеров, всех и не упомнишь, даже башкирский
русским дали. В волость в назначенный день везти, в ящик складывать.
Сначала шумели мужики, что не будут те листки отвозить, мытариться. Но
опять суматоха за сердце забирала. Война все не кончалась. Из-за земли
спор с башкирами пошел. Акгыровка на арендованной у башкир земле. Оттого
и под названьем нерусским, под башкирской шапкой ходила деревня. Ак-гыр
- белая лошадь. Белолошадовкой надо бы звать. Аренда кончилась. Башкиры
грозили землю отобрать, меж собой делить. И деревню русскую обещали сов-
сем уничтожить. Жатву с горем и с боем снимали. И про войну и про землю,
мол, решит Учредительное Собранье. Оттого, как близко время ко дню выбо-
ров подошло, затревожились. Стали списки разбирать какой к чему. Один
только можно опустить, выбирать надо. Бабы к Вирке забегали, чтоб
разъясняла, какой листок опускать:
- Уж скажи, касатка! Как ни то помоги! Сперва было ровно совестно.
Куды бабам лезть? А теперь мужики сами заставляют, а что к чему - не
рассказывают.
- Вирка, какой из этих листков на конец войны? Ну-ка расскажи.
- Слышь-ка, мужик велел мне перьвый опускать. Мы, мол, с хорошим дос-
татком, нам номер перьвый. А я к тебе тайком: сын у меня еще не вернул-
ся. Ты мне скажи, какой большековский-то. Я его тишком суну.
- Пятый, тетка, суй пятый. Против вашего брата он, а все одно - суй.
На конец войны он.
- А пускай против, там разберемся. Сынок-от бы хоть вернулся. У отцов
сердце твердое, а мать как замается дак ни то листка - ножа вострого не
побоится. Пущай, что хочут делают, только бы живой воротился.
Бабы горились, что цифирь разбирать не умели.
- Какой он тут пятый, разве упомнишь с непривычки. Другие-то изорвать
бы, мужик ругается. Он за третий. Ну-к, Вирка, капни маслицем который
пятый. Я его и положу.
- Павел сказывал, выкидывать будут меченые-то.
- А небось не выкидают. Много ль грамотных? Все пометят. А ты ле-
гонько, чтоб сгоряча не увидали. Вот и где-нибудь в уголочку.
И Вирка капала. Помечала малой отметиной.
---------------
Ясный, ведреный, весь прозолоченный день выдался, когда подводы из
Акгыровки в волость двинулись. Длинной цепью по дороге телеги. В них му-
жики и бабы в праздничных полушалках. Детные с грудными на руках.
Волость, деревянный дом с высоким крылечком, на выезде села, почти в
поле, окружен подводами был. Как табор цыганский шумливый и пестрый.
Крыльцо серело солдатскими шинелями.
В большой горнице, где на стенах висели пустые рамы от портретов царя
и царицы, большая пыльная икона и новые приказы, стоял длинный стол.
Сбоку около него деревянный крашенный, из города присланный ящик. За
столом, с деревянными от напряженья сохранять спокойный и важный вид ли-
цами, сидела комиссия. Посредине председатель, учитель волостного села.
У него был тик, и прыгала левая бровь. Но разговаривал он внушительно.
Все время делал указания, как подходить, опускать. Лишние расспросы об-
рывал:
- Раньше надо было на собраньи хорошенько слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27