На танцевальной дорожке, размером чуть больше почтовой марки, трутся друг о дружку несколько парочек, нашептывая обещания, которые тут же начинают выполнять. У стойки толпа. Несколько типов расступаются, давая нам дорогу. По-моему, комиссара здесь хорошо знают.
Бармен, длинный лысый мужик с большим носом, подмигивает ему.
— Приветствую, господин комиссар. Какой приятный сюрприз… Вам, как обычно, маленький стаканчик?
Фернейбранка краснеет из-за присутствия рядом знаменитого Сан-Антонио, которого воспринимает как сурового пуританина.
— Точно, — отвечает Казимир и делает знак бармену. — Мы можем поговорить, Виктор?
Виктор без радости кивает. Должно быть, он постукивает, скорее даже стучит вовсю, но не на публике же. Он наливает нам два стаканчика и подходит, скребя затылок.
— Да?
Я достаю из кармана водительские права Синтии, которые сохранил у себя после гоп-стопа Толстяка, и показываю на фотку:
— Вы знаете эту девушку?
Виктор кивает своей физией термита-туберкулезника.
— Ага, вроде бы знаю, но уже давно ее тут не видел.
— Расскажите нам немного.
— О чем?
— О том, как она себя вела, когда заходила в “Дудку”… Он качает головой:
— Странная киска. Пришла как-то вечером совсем одна, села за столик в глубине зала и заказала виски. Она была похожа на лань, вырвавшуюся из загона. Выпила, закрыв глаза, закашлялась, потом расплатилась и ушла. Все заняло каких-то три минуты.
— А потом?
— Она вернулась на следующий вечер. На этот раз сидела дольше и выпила два скотча. Ребята пытались ее снять, пригласить потанцевать, но она им не отвечала. Это стало у нее привычкой. Малышка приходила каждый день. Когда в десять вечера, когда в час, а То и позже… По-разному.
Еще бы, черт возьми! Она дожидалась, пока заснет старуха. Для этого она и просила у Гратфига снотворное для тетушки Дафны. Она задыхалась в своей тюрьме, и “Дудка” стала для нее отдушиной.
— Продолжайте, старина, вы очень увлекательно рассказываете.
— Правда? — жалко улыбается бармен, бросая на меня взгляд, кривой, как штопор.
— Считайте это официальным заявлением.
— Так вот, через некоторое время ее закадрил один малый.
— Кто?
— Пфф, один бывший актеришка, без особых талантов. Продулся в казино и с тех пор промышлял по маленькой…
— Что вы подразумеваете под “промышлял”? Бармен косится на Фернейбранка. Мой коллега подбадривает его кивком, и тогда парень засовывает в ноздрю палец.
— Он работал с наркотой?
— Я понял, что да, — уклоняется он от прямого ответа.
Звенья цепочки соединяются одно с другим со скоростью, превышающей световую.
— Как его заглавие?
— Ну, вы знаете…
Фернейбранка раздраженно прищелкивает языком.
— Колись, сынок, — сухо советует он, — тебе не впервой.
— Его звали Стив Марроу.
— Это его настоящее имя?
— Думаю, да. А вообще я с его свидетельства о рождении ксерокс не снимал.
— Где он здесь кантовался?
— В гостинице “Приморская сосна”.
— И вы говорите, он соблазнил малышку?
— В два счета, может, потому, что тоже был англичанином. Эта девочка была такой строгой, что не отвечала даже тем парням, которые заговаривали с ней вежливо, а в его объятия упала, так сказать, как перезревший плод с ветки.
— Красивая метафора. Что дальше?
— Дальше ничего… Они какое-то время продолжали встречаться, а потом исчезли. Я осушаю свой стакан.
— Налейте-ка нам по новой, мой славный Виктор, и выпейте с нами.
— В какой гостинице вы собираетесь остановиться? — вдруг беспокоится Фернейбранка, когда мы выходим из “Золотой дудки”, выпив в ней немало стаканчиков.
Говорит он с трудом. Его язык явно хочет обскакать полет мысли.
— Думаю, — отвечаю я, — что мне прекрасно подойдет гостиница “Приморская сосна”.
Глава 16
Стоит темная шотландская ночь, экономно расходующая свет звезд, когда я останавливаю свою шикарную “бентли” недалеко от дома, в котором живет мамаша О'Пафф. На лугу клонится под ветром трава, ухают совы, вокруг озера квакают лягушки.
Справа на горизонте, как мощная крепость, возвышается массивный силуэт Стингинес Кастла. Меня бы нисколько не удивило, если бы по этой равнине прошло привидение. Действительно странный уголок.
Бывшая путанка из Монружа живет в жалком старом домишке, открытом всем сквознякам. Стекла в нем в трещинах и заклеены бумагой, что придает жилищу еще более жалкий вид.
Я складываю руки рупором и замогильным голосом зову:
— Берю!
Никого! Я свищу, стучу в дверь, в стекла, в ставни все напрасно. Спорю на что хотите, Берю и Глэдис нализались виски. Я толкаю дверь, и она с удивительной покорностью распахивается, как студенческая демонстрация перед полицейской машиной.
Бледный свет звезд позволяет мне различить посреди комнаты светлую массу. Я включаю свет и вижу Глэдис, развалившуюся на полу. Ее голова лежит прямо на разошедшихся досках, одна рука вытянута, юбки задрались, рот широко открыт. Эта почтенная жрица любви сильно изменилась. При той роже, что у нее сейчас, ей только и оставалось, что уехать в Шотландию. На мой взгляд, ей бы следовало забраться куда-нибудь посевернее, в Исландию или в Берингов пролив, потому что теперь она совершенно непригодна к употреблению.
Ее морда, покрытая фиолетовыми прыщами, распухла, волосы, которые она больше не красит, похожи на парик гвардейца эпохи Луи Шестнадцатого. Это — пьянчужка во всей ее омерзительности.
Она храпит, как работающий бульдозер.
Я зычным голосом зову:
— Берю!
Потом в надежде привести этого алкаша в чувство кричу:
— Старшего инспектора Берюрье к телефону! Ноль. Я осматриваю хибару. На это не требуется много времени, так как в ней лишь две жалкие комнатушки. Толстяка там нет, однако на куче ящиков я замечаю его чемодан. Хижина провоняла копченой селедкой, табаком и старой резиновой обувью.
Я возвращаюсь к лежащей на полу даме и деликатно трогаю ее мыском ботинка.
— Мадам Глэдис, вас не затруднит очнуться на пару секунд? Мне нужно с вами поговорить.
Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой.
Ледяной душ — это лучший способ приводить пьяных в чувство.
Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства.
— Уже лучше, Глэдис? — справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь.
— Где Берюрье? — спрашиваю я.
Мамаша О'Пафф издает несколько нечленораздельных звуков, затем последовательно называет меня сукиным сыном (из чего я делаю вывод, что она намерена в самое ближайшее время усыновить меня), заячьим дерьмом (я не имею ничего против этих милых зверьков и их экскрементов), свежеиспеченным педерастом (слова “свежеиспеченный” напоминает что-то такое здоровое и кулинарное, что сглаживает оскорбительный смысл второй части определения) и импотентом (это ее право, поскольку у меня никогда не хватит мужества доказать ей обратное).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Бармен, длинный лысый мужик с большим носом, подмигивает ему.
— Приветствую, господин комиссар. Какой приятный сюрприз… Вам, как обычно, маленький стаканчик?
Фернейбранка краснеет из-за присутствия рядом знаменитого Сан-Антонио, которого воспринимает как сурового пуританина.
— Точно, — отвечает Казимир и делает знак бармену. — Мы можем поговорить, Виктор?
Виктор без радости кивает. Должно быть, он постукивает, скорее даже стучит вовсю, но не на публике же. Он наливает нам два стаканчика и подходит, скребя затылок.
— Да?
Я достаю из кармана водительские права Синтии, которые сохранил у себя после гоп-стопа Толстяка, и показываю на фотку:
— Вы знаете эту девушку?
Виктор кивает своей физией термита-туберкулезника.
— Ага, вроде бы знаю, но уже давно ее тут не видел.
— Расскажите нам немного.
— О чем?
— О том, как она себя вела, когда заходила в “Дудку”… Он качает головой:
— Странная киска. Пришла как-то вечером совсем одна, села за столик в глубине зала и заказала виски. Она была похожа на лань, вырвавшуюся из загона. Выпила, закрыв глаза, закашлялась, потом расплатилась и ушла. Все заняло каких-то три минуты.
— А потом?
— Она вернулась на следующий вечер. На этот раз сидела дольше и выпила два скотча. Ребята пытались ее снять, пригласить потанцевать, но она им не отвечала. Это стало у нее привычкой. Малышка приходила каждый день. Когда в десять вечера, когда в час, а То и позже… По-разному.
Еще бы, черт возьми! Она дожидалась, пока заснет старуха. Для этого она и просила у Гратфига снотворное для тетушки Дафны. Она задыхалась в своей тюрьме, и “Дудка” стала для нее отдушиной.
— Продолжайте, старина, вы очень увлекательно рассказываете.
— Правда? — жалко улыбается бармен, бросая на меня взгляд, кривой, как штопор.
— Считайте это официальным заявлением.
— Так вот, через некоторое время ее закадрил один малый.
— Кто?
— Пфф, один бывший актеришка, без особых талантов. Продулся в казино и с тех пор промышлял по маленькой…
— Что вы подразумеваете под “промышлял”? Бармен косится на Фернейбранка. Мой коллега подбадривает его кивком, и тогда парень засовывает в ноздрю палец.
— Он работал с наркотой?
— Я понял, что да, — уклоняется он от прямого ответа.
Звенья цепочки соединяются одно с другим со скоростью, превышающей световую.
— Как его заглавие?
— Ну, вы знаете…
Фернейбранка раздраженно прищелкивает языком.
— Колись, сынок, — сухо советует он, — тебе не впервой.
— Его звали Стив Марроу.
— Это его настоящее имя?
— Думаю, да. А вообще я с его свидетельства о рождении ксерокс не снимал.
— Где он здесь кантовался?
— В гостинице “Приморская сосна”.
— И вы говорите, он соблазнил малышку?
— В два счета, может, потому, что тоже был англичанином. Эта девочка была такой строгой, что не отвечала даже тем парням, которые заговаривали с ней вежливо, а в его объятия упала, так сказать, как перезревший плод с ветки.
— Красивая метафора. Что дальше?
— Дальше ничего… Они какое-то время продолжали встречаться, а потом исчезли. Я осушаю свой стакан.
— Налейте-ка нам по новой, мой славный Виктор, и выпейте с нами.
— В какой гостинице вы собираетесь остановиться? — вдруг беспокоится Фернейбранка, когда мы выходим из “Золотой дудки”, выпив в ней немало стаканчиков.
Говорит он с трудом. Его язык явно хочет обскакать полет мысли.
— Думаю, — отвечаю я, — что мне прекрасно подойдет гостиница “Приморская сосна”.
Глава 16
Стоит темная шотландская ночь, экономно расходующая свет звезд, когда я останавливаю свою шикарную “бентли” недалеко от дома, в котором живет мамаша О'Пафф. На лугу клонится под ветром трава, ухают совы, вокруг озера квакают лягушки.
Справа на горизонте, как мощная крепость, возвышается массивный силуэт Стингинес Кастла. Меня бы нисколько не удивило, если бы по этой равнине прошло привидение. Действительно странный уголок.
Бывшая путанка из Монружа живет в жалком старом домишке, открытом всем сквознякам. Стекла в нем в трещинах и заклеены бумагой, что придает жилищу еще более жалкий вид.
Я складываю руки рупором и замогильным голосом зову:
— Берю!
Никого! Я свищу, стучу в дверь, в стекла, в ставни все напрасно. Спорю на что хотите, Берю и Глэдис нализались виски. Я толкаю дверь, и она с удивительной покорностью распахивается, как студенческая демонстрация перед полицейской машиной.
Бледный свет звезд позволяет мне различить посреди комнаты светлую массу. Я включаю свет и вижу Глэдис, развалившуюся на полу. Ее голова лежит прямо на разошедшихся досках, одна рука вытянута, юбки задрались, рот широко открыт. Эта почтенная жрица любви сильно изменилась. При той роже, что у нее сейчас, ей только и оставалось, что уехать в Шотландию. На мой взгляд, ей бы следовало забраться куда-нибудь посевернее, в Исландию или в Берингов пролив, потому что теперь она совершенно непригодна к употреблению.
Ее морда, покрытая фиолетовыми прыщами, распухла, волосы, которые она больше не красит, похожи на парик гвардейца эпохи Луи Шестнадцатого. Это — пьянчужка во всей ее омерзительности.
Она храпит, как работающий бульдозер.
Я зычным голосом зову:
— Берю!
Потом в надежде привести этого алкаша в чувство кричу:
— Старшего инспектора Берюрье к телефону! Ноль. Я осматриваю хибару. На это не требуется много времени, так как в ней лишь две жалкие комнатушки. Толстяка там нет, однако на куче ящиков я замечаю его чемодан. Хижина провоняла копченой селедкой, табаком и старой резиновой обувью.
Я возвращаюсь к лежащей на полу даме и деликатно трогаю ее мыском ботинка.
— Мадам Глэдис, вас не затруднит очнуться на пару секунд? Мне нужно с вами поговорить.
Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой.
Ледяной душ — это лучший способ приводить пьяных в чувство.
Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства.
— Уже лучше, Глэдис? — справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь.
— Где Берюрье? — спрашиваю я.
Мамаша О'Пафф издает несколько нечленораздельных звуков, затем последовательно называет меня сукиным сыном (из чего я делаю вывод, что она намерена в самое ближайшее время усыновить меня), заячьим дерьмом (я не имею ничего против этих милых зверьков и их экскрементов), свежеиспеченным педерастом (слова “свежеиспеченный” напоминает что-то такое здоровое и кулинарное, что сглаживает оскорбительный смысл второй части определения) и импотентом (это ее право, поскольку у меня никогда не хватит мужества доказать ей обратное).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34