Наконец Арнэус взял себя в руки и сказал юноше: спасайте, что хотите и что можете.
В библиотеке было множество полок от пола до потолка. Кроме того, книги хранились в двух нишах. Туда и бросились исландцы, ибо знали: в этих нишах в закрытых шкафах хранятся только драгоценные книги. Но тут, как это бывает в кошмаре, оказалось, что ключей нет на месте. Сам Арнэус отправился их искать. Жар уже начал проникать сквозь стены дома, исландцы испугались, что дом загорится до того, как асессор найдет ключи, и начали ломать шкафы. Взломав, они попросили писца указать им наиболее ценные книги, схватили в охапку самые знаменитые рукописи, в которых содержатся саги о древних исландцах и норвежских конунгах, и понесли их. Им удалось это сделать только один раз. Когда они хотели войти в дом во второй раз, он уже был объят пламенем. Синий дым вырывался из обеих ниш, и скоро из дыма стали прорываться багровые языки пламени. Юноши хотели взять то, что было на ближайших полках библиотеки, пока ее еще не всю охватил огонь, но в эту минуту Арнас Арнэус принес ключи от шкафов, подойти к которым было уже невозможно. "Он остановился в дверях своей библиотеки и, загородив двери руками, помешал юношам войти. Подобно прибою, ударяющемуся о крутую скалу, или подобно росткам пармелия, которые вдруг пускают корень и молниеносно разрастаются во всех направлениях, но гниют в том месте, где начали расти, языки огня лизали дорогие книги, покрывавшие стены библиотеки. Арнас Арнэус стоял в дворях и смотрел: исландцы в отчаянии сбились в кучу за его спиной. Он повернулся к ним, указал рукой на горящие книжные полки и сказал:
— Это книги, подобных которым не сыскать нигде до самого Судного дня.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Ночь. Два исландца, два Йоуна бродят бездомные по горящему городу. Ученый Гриндвикинг плачет, как ребенок. Крестьянин из Рейна молча тащится сзади. Огонь Копенгагена преследует их по пятам. Безвольно плетутся они по направлению к Северному порту. За ними на фоне огня живыми теневыми картинами вырисовываются люди, спешащие, бегущие.
— Чего ты скулишь? — спросил крестьянин из Скаги, совершенно забыв, что надо говорить «вы» своему ученому спутнику.— Ведь вряд ли тебе жаль Копенгагена.
— Город, построенный на крови моего бедного народа, должен погибнуть,— ответил ученый.— Бог справедлив.
— Тогда ты должен воздать ему хвалу,— сказал Йоун Хрег-гвидссон.
— Я бы очень хотел не уметь читать, как ты, Хреггвид-ссон,— промолвил ученый.
— Я думаю, что в мире осталось еще достаточно книжного хлама, хотя твои фантазии и развеялись как дым. Вот этого-то тебе и жаль,— возразил крестьянин.
— Хотя погибло дело всей моей жизни,— сказал studiosus antiquitatum,— сгорели книги, которые я в течение четырех десятков лет наполнял своей ученостью, главным образом по ночам, по окончании своего трудового дня,— я не оплакиваю бедных книг бедного человека. Я оплакиваю книги моего господина. В его книгах, которые теперь сгорели, были скрыты жизнь и душа северного народа, говорившего на датском языке со времен потопа и до тех пор, пока он не забыл своего происхождения и не онемечился. Я плачу потому, что нет больше книг на датском языке. У севера нет больше души. Я плачу над горем моего учителя.
Люди, слыша по их речи, что они иностранцы, приняли их за шведских шпионов и хотели тут же повесить.
Но вдруг они столкнулись с человеком во фраке и в цилиндре, несшим мешок за спиной. Йоун Хреггвидссон по-товарищески поздоровался с ним, но ученый из Гриндавпка сделал вид, что не заметил этого человека, и плача продолжал свой путь.
— Глупец из Гриндавпка,— крикнул ему Йоун Мартейнс-сон.— Не хочешь ли пива и хлеба?
Третий Йоун, примкнувший к их обществу, знал все ходы и выходы. И здесь, на Нэрреволле, у него была знакомая женщина, у которой можно было купить пива и хлеба.
— Но предупреждаю вас с самого начала,— сказал он,— что если вы не будете смотреть на* меня, как побитые собаки, пока будете пить пиво, которое я собираюсь раздобыть, я велю отобрать его у вас.
Он привел их на кухню к какой-то женщине и усадил на скамью. Йоун Хреггвидссон строил всевозможные гримасы, но ученый из Гриндавика не поднимал глаз.
Женщина плакала и причитала, сетуя на пожар в Копенгагене, перемежая причитания словами молитв, но Йоун Мартейнссон ущипнут ее за ногу повыше колена и сказал:
— Подай-ка этим мужикам выдохшееся пиво в простом кувшине и водки в оловянных стопках, а мне — свежего ростокского пива в глиняной кружке с глазурью, хорошо бы с серебряной крышкой и выгравированными на ней изречениями Лютера, и водку в серебряной стопке.
Женщина похлопала его по щеке и несколько повеселела.
— За ваше здоровье, парни, и поврите о чем-нибудь,— сказал Йоун Мартейнссон.— А ты, моя милая, принеси хлеба и колбасы.
Они стали пить пиво.
— Ужасно,— сказала женщина, намазывая хлеб маслом,—» какое несчастье господь ниспослал благословенному королю.
— Плюю я на короля,— сказал Йоун Мартейнссон.
— У исландцев нет сердца,— промолвила женщина.
— Дай-ка нам хороший кусок копченой ветчины,— приказал Йоун Мартейнссон.
Утолив немного жажду, он продолжал:
— Так, так, значит, другу Аурни удалось сжечь все исландские книги...
Ученый из Гриндавика взглянул на врага мокрыми от слез глазами и произнес только одно слово: «Сатана».
— ...за исключением тех, которые мне удалось спасти и передать шведскому графу дю Бертелынельду и его друзьям.
— Ты имеешь дело с людьми, которые называют исландские книги вестготскими,— сказал Гриндвикинг.
— У меня в мешке есть, во всяком случае, кое-что, что сделает имя Йоуна Мартейнссона бессмертным, пока существует мир,— ответил Мартейнссон.
Они молча продолжали есть и пить. Йоун Мартейнссон жевал и любезничал с женщиной. Ученый из Гриндавика перестал плакать, но на кончике его носа висела капля. Когда они пили третью кружку, Йоун Хреггвидссон несколько оживился и начал вспоминать стихи из старых рим о Понтусе.
Но когда они поели и попили и счастливые минуты стали приближаться к концу, Йоун Мартейнссон, угощавший их, стал часто с подозрением заглядывать под стол, рассматривая обувь своих гостей, но у них обоих она была типично исландской. Он осмотрел также пуговицы на их куртках, но они были не жестяные и не серебряные, а просто костяные. Йоун Мартейнссон попросил женщину принести им какую-либо игру или кости. Однако оба гостя отказались играть с ним в кости. Тогда Йоун Хрег-гвидссон сказал, что они, во всяком случае, могут померяться силой. Он чувствовал себя настолько трезвым, что, несмотря на свою старость, быт в силах побить любого, кого Йоун Мартейнссон подошлет, чтобы снять с него обувь. Толстая женщина с кривыми ногами и плоскими ступнями, с лицом, распухшим от слез, смотрела на мужчин, сидя у очага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
В библиотеке было множество полок от пола до потолка. Кроме того, книги хранились в двух нишах. Туда и бросились исландцы, ибо знали: в этих нишах в закрытых шкафах хранятся только драгоценные книги. Но тут, как это бывает в кошмаре, оказалось, что ключей нет на месте. Сам Арнэус отправился их искать. Жар уже начал проникать сквозь стены дома, исландцы испугались, что дом загорится до того, как асессор найдет ключи, и начали ломать шкафы. Взломав, они попросили писца указать им наиболее ценные книги, схватили в охапку самые знаменитые рукописи, в которых содержатся саги о древних исландцах и норвежских конунгах, и понесли их. Им удалось это сделать только один раз. Когда они хотели войти в дом во второй раз, он уже был объят пламенем. Синий дым вырывался из обеих ниш, и скоро из дыма стали прорываться багровые языки пламени. Юноши хотели взять то, что было на ближайших полках библиотеки, пока ее еще не всю охватил огонь, но в эту минуту Арнас Арнэус принес ключи от шкафов, подойти к которым было уже невозможно. "Он остановился в дверях своей библиотеки и, загородив двери руками, помешал юношам войти. Подобно прибою, ударяющемуся о крутую скалу, или подобно росткам пармелия, которые вдруг пускают корень и молниеносно разрастаются во всех направлениях, но гниют в том месте, где начали расти, языки огня лизали дорогие книги, покрывавшие стены библиотеки. Арнас Арнэус стоял в дворях и смотрел: исландцы в отчаянии сбились в кучу за его спиной. Он повернулся к ним, указал рукой на горящие книжные полки и сказал:
— Это книги, подобных которым не сыскать нигде до самого Судного дня.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Ночь. Два исландца, два Йоуна бродят бездомные по горящему городу. Ученый Гриндвикинг плачет, как ребенок. Крестьянин из Рейна молча тащится сзади. Огонь Копенгагена преследует их по пятам. Безвольно плетутся они по направлению к Северному порту. За ними на фоне огня живыми теневыми картинами вырисовываются люди, спешащие, бегущие.
— Чего ты скулишь? — спросил крестьянин из Скаги, совершенно забыв, что надо говорить «вы» своему ученому спутнику.— Ведь вряд ли тебе жаль Копенгагена.
— Город, построенный на крови моего бедного народа, должен погибнуть,— ответил ученый.— Бог справедлив.
— Тогда ты должен воздать ему хвалу,— сказал Йоун Хрег-гвидссон.
— Я бы очень хотел не уметь читать, как ты, Хреггвид-ссон,— промолвил ученый.
— Я думаю, что в мире осталось еще достаточно книжного хлама, хотя твои фантазии и развеялись как дым. Вот этого-то тебе и жаль,— возразил крестьянин.
— Хотя погибло дело всей моей жизни,— сказал studiosus antiquitatum,— сгорели книги, которые я в течение четырех десятков лет наполнял своей ученостью, главным образом по ночам, по окончании своего трудового дня,— я не оплакиваю бедных книг бедного человека. Я оплакиваю книги моего господина. В его книгах, которые теперь сгорели, были скрыты жизнь и душа северного народа, говорившего на датском языке со времен потопа и до тех пор, пока он не забыл своего происхождения и не онемечился. Я плачу потому, что нет больше книг на датском языке. У севера нет больше души. Я плачу над горем моего учителя.
Люди, слыша по их речи, что они иностранцы, приняли их за шведских шпионов и хотели тут же повесить.
Но вдруг они столкнулись с человеком во фраке и в цилиндре, несшим мешок за спиной. Йоун Хреггвидссон по-товарищески поздоровался с ним, но ученый из Гриндавпка сделал вид, что не заметил этого человека, и плача продолжал свой путь.
— Глупец из Гриндавпка,— крикнул ему Йоун Мартейнс-сон.— Не хочешь ли пива и хлеба?
Третий Йоун, примкнувший к их обществу, знал все ходы и выходы. И здесь, на Нэрреволле, у него была знакомая женщина, у которой можно было купить пива и хлеба.
— Но предупреждаю вас с самого начала,— сказал он,— что если вы не будете смотреть на* меня, как побитые собаки, пока будете пить пиво, которое я собираюсь раздобыть, я велю отобрать его у вас.
Он привел их на кухню к какой-то женщине и усадил на скамью. Йоун Хреггвидссон строил всевозможные гримасы, но ученый из Гриндавика не поднимал глаз.
Женщина плакала и причитала, сетуя на пожар в Копенгагене, перемежая причитания словами молитв, но Йоун Мартейнссон ущипнут ее за ногу повыше колена и сказал:
— Подай-ка этим мужикам выдохшееся пиво в простом кувшине и водки в оловянных стопках, а мне — свежего ростокского пива в глиняной кружке с глазурью, хорошо бы с серебряной крышкой и выгравированными на ней изречениями Лютера, и водку в серебряной стопке.
Женщина похлопала его по щеке и несколько повеселела.
— За ваше здоровье, парни, и поврите о чем-нибудь,— сказал Йоун Мартейнссон.— А ты, моя милая, принеси хлеба и колбасы.
Они стали пить пиво.
— Ужасно,— сказала женщина, намазывая хлеб маслом,—» какое несчастье господь ниспослал благословенному королю.
— Плюю я на короля,— сказал Йоун Мартейнссон.
— У исландцев нет сердца,— промолвила женщина.
— Дай-ка нам хороший кусок копченой ветчины,— приказал Йоун Мартейнссон.
Утолив немного жажду, он продолжал:
— Так, так, значит, другу Аурни удалось сжечь все исландские книги...
Ученый из Гриндавика взглянул на врага мокрыми от слез глазами и произнес только одно слово: «Сатана».
— ...за исключением тех, которые мне удалось спасти и передать шведскому графу дю Бертелынельду и его друзьям.
— Ты имеешь дело с людьми, которые называют исландские книги вестготскими,— сказал Гриндвикинг.
— У меня в мешке есть, во всяком случае, кое-что, что сделает имя Йоуна Мартейнссона бессмертным, пока существует мир,— ответил Мартейнссон.
Они молча продолжали есть и пить. Йоун Мартейнссон жевал и любезничал с женщиной. Ученый из Гриндавика перестал плакать, но на кончике его носа висела капля. Когда они пили третью кружку, Йоун Хреггвидссон несколько оживился и начал вспоминать стихи из старых рим о Понтусе.
Но когда они поели и попили и счастливые минуты стали приближаться к концу, Йоун Мартейнссон, угощавший их, стал часто с подозрением заглядывать под стол, рассматривая обувь своих гостей, но у них обоих она была типично исландской. Он осмотрел также пуговицы на их куртках, но они были не жестяные и не серебряные, а просто костяные. Йоун Мартейнссон попросил женщину принести им какую-либо игру или кости. Однако оба гостя отказались играть с ним в кости. Тогда Йоун Хрег-гвидссон сказал, что они, во всяком случае, могут померяться силой. Он чувствовал себя настолько трезвым, что, несмотря на свою старость, быт в силах побить любого, кого Йоун Мартейнссон подошлет, чтобы снять с него обувь. Толстая женщина с кривыми ногами и плоскими ступнями, с лицом, распухшим от слез, смотрела на мужчин, сидя у очага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112