— Лучше пустим им красного петуха, чтобы прах и пепел остался от всего их семени! — отчетливо зазвенел тонкий голос, словно опустившись алой нитью откуда-то с небес.
Все обернулись к Мелинте Херувиму, который задрал голову высоко вверх, чтобы показать, что не боится ответить за свои слова. В ту же секунду с нижнего конца улицы, как тревожный призыв, послышался повелительный рокот автомобиля.
— Едет, едет...— зашептали многие дрогнувшим голосом, словно сразу же забыли слова Мелинте.
Толпа, заполнившая площадку для хоры перед корчмой и всю улицу от капавы до канавы, неподвижно замерла, перекрыв дорогу, будто решив никого не пропускать. Однако, когда машина показалась вдали/кто-то примирительпо крикнул:
— Да расступитесь вы, люди добрые, расступитесь, едет ведь!
Медленно, нехотя, словно по принуждению, крестьяне расчистили путь, скучившись по краям улицы. Автомобиль повелительно и настойчиво повторил то же пронзительное предупреждение, схожее с гневным окриком. Рокот мотора и стрельба выхлопных газов грозно нарастали, заглушая все деревенские шумы и людской гомон. Выстроившись, как древние стражники, по обочинам дороги, крестьяне не сводили мрачных, помутневших глаз с мчащейся машины. Один лишь корчмарь, стоя на дороге, стянул с головы шапку и привычно поклонился. Из машины ему дружески помахала изящная ручка. Но в то же мгновение, будто не в силах сдержаться, Петре Петре ринулся на середину улицы и яростно закричал вслед автомобилю:
— Убирайтесь! Прочь! Долой!
Почти одновременно из сотни глоток оглушительно вырвался тот же негодующий вопль, а Трифон Гужу схватил камень и изо всех сил швырнул в удаляющуюся машину.
— В бога мать вашу, разбойники проклятые! — проскрежетал он.
Грохот двигателя заглушил, однако, крики людей. Но господин с бородкой клинышком, сидевший в машине, видно, что-то почувствовав, на миг оглянулся и увидел яростные лица, поднятые кулаки и Трифона Гужу, бросавшего камень. Он в ужасе отпрянул и втянул голову в плечи, растерянно ожидая удара.
По мере того как расстояние заглушало шум мотора, нарастал и набирал силу рев толпы, сбившейся на середине улицы, рев, над которым взвился, словно приказ, хриплый голос:
— Мать вашу, чертовы мироеды!
ГЛАВА VIII
ПЛАМЯ
1
На следующий день, в среду, часов около двенадцати, Платамону отправился в Леспезь в кабриолете, захватив с собой и адвоката Олимпа Ставрата, который остановился у него в Глигану.
— Ну вот, благополучно подъезжаем, господин адвокат! — усмехнулся арендатор, который погонял лошадь, сидя рядом со Ставратом. На заднем сиденье примостился Аристиде.
— Подъезжать-то подъезжаем, но насколько благополучно, это еще видно будет! — нервно ответил Ставрат, поглаживая тронутую сединой бородку и то и дело оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, как бы перед ними нежданно-негаданно не выросла толпа взбунтовавшихся мужиков.
— Да вы не волнуйтесь, уважаемый господин адвокат! — покровительственно, чуть ли не иронически, продолжал успокаивать его Платамону.— Наши мужики не такие уж сумасшедшие, как думают в городе. Мужик по своей натуре — человек благоразумный, может быть, даже слишком.
Но Олимпа Ставрата эти платонические утешения не могли успокоить. Им владел дикий страх, все окружающее представало перед ним в самых мрачных красках, всюду ему мерещились чудовищные призраки. Мысленно он проклинал свою злосчастную уступчивость, побудившую его выполнить каприз взбалмошной барыньки. Зачем только ему понадобилось оставлять мирную и безопасную жизнь в Бухаресте и подвергаться риску в деревнях, охваченных лихорадкой восстания? Не лучше ли было бы для него, человека немолодого, почитывать о крестьянских восстаниях в газетах, развалившись в удобном кресле у себя дома, попивая сладкий кофе и попыхивая сигарой, вместо того чтобы дрожать здесь? Он ведь прекрасно знал, причем на собственном опыте, что привносить в деловые отношения какие-либо чувства одинаково вредно и для дел и для чувств. И с чего это он так по-дурацки увлекся своей клиенткой? Она, разумеется, красива и соблазнительна, но вот к чему это привело. И главное — все без толку... Ведь до сих пор она ему не уплатила даже гонорар за бракоразводный процесс. Пока он довольствуется лишь авансом, полученным в самом начале, когда он относился к Надине просто как к светской клиентке. Но этой ошибки он никогда себе не простит,— как это он, хотя бы в последнюю минуту, не отказался от поездки в поместье, когда газеты уже сообщили, что беспорядки и насилия охватили всю страну. В крайнем случае надо было остановиться в Питешти, где стоят воинские части,— ведь он своими глазами видел во всех деревнях на своем пути, как толпы мужиков с кровожадными разбойничьими лицами о чем-то шепчутся и явно что-то замышляют на виду у всех...
Адвокат всю ночь напролет ворочался без сна, то и дело проверяя, хорошо ли заперта дверь, и вздрагивая от страха при всяком шорохе во дворе. Он не испытывал особого доверия и к арендатору, хотя тот был чрезвычайно любезен. Кто поручится, что он не состоит в тайном сговоре с мужиками и разбойники неожиданно не вломятся в комнату?
Когда кабриолет заворачивал в ворота усадьбы, Ставрат заметил в соседнем дворе человек пять мужиков.
— Вот они уже и здесь объявились! — вздрогнул он, указывая на них пальцем арендатору.
— Да это добропорядочные люди, господин адвокат! — успокоил его Платамону.— Я-за них ручаюсь!.. Хорошо их знаю!.. Тот — в белой шапке — это Матей Дулману, человек состоятельный и душевный. Может, и вам придется иметь с ним дело, потому что он один из тех, кто надумал объединиться с другими и купить поместье госпожи Надины.
Адвокат Ставрат накануне два раза останавливался во дворе барского особняка, сперва как только приехал, а потом, когда они возвращались от Мирона Юги, но в дом не заходил. Теперь он внимательно оглядел здания и двор, словно никогда их не видел, и угрюмо заметил:
— В этих усадьбах никогда не чувствуешь себя в безопасности... Все двери открыты настежь, заходи кто хочешь, каждый может тебя придушить, все поджечь и спокойно убраться восвояси.
Платамону даже не ответил, только улыбнулся, а Аристиде, который сидел за ними, зажал рукой рот, чтобы не расхохотаться вслух над трусостью адвоката.
Барская усадьба, в особенности хозяйственные пристройки, и впрямь была запущена. Все строения обязан был содержать в порядке арендатор, который взамен мог ими распоряжаться по своему усмотрению. Он не имел права пользоваться только главным зданием, которое Гогу Ионеску отремонтировал несколько лет па-зад и предназначал для себя и жены. Платамону же использовал многочисленные хозяйственные пристройки чаще всего как амбары и склады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142