Не обращаясь ни к кому непосредственно, он крикнул наугад:
— Что это вы, ребята, мне спать не даете, вытаскиваете из дому в одних подштанниках?..
Крестьяне, стоявшие поближе, расслышали его слова и рассмеялись, но остальные загалдели еще пуще. Старый полковник лишь сейчас разглядел, что многие пришли, как на драку,— с вилами, топорами, мотыгами. Но еще на военной службе он привык смотреть опасности прямо в глаза. Возможное нападение мужиков страшило его раньше только из-за дочерей, в которых он души не чаял. Штефэнеску боялся, как бы злодеи не надругались над ними и не сделали несчастными на всю жизнь. Но сейчас он чувствовал себя неуязвимым. Не испугавшись криков крестьян, он заорал еще громче, чтобы его услышали все:
— Хватит! Тише! Прекратите горланить, выслушайте меня, да и я вас тогда услышу!.. Ну, чего вам надо? Вижу, что вы с оружием, что вас больше сотни, а я один, как перст!.. Ну, чего вам? Чего вам от меня надо?
Притихшие было крестьяне снова ожесточенно закричали:
— Убирайся отсюда!.. Не хотим больше подрядов на работу!.. Отдавай поместье, господин полковник, наше оно!.. Поглядите-ка только, братцы, как он нами помыкает, старый хрыч!.. Кости переломаем!.. Достаточно ты нас обманывал и семь шкур с нас заживо сдирал!.. Отдавай землю!.. Всю землю!.. Здесь наша земля ж наш труд!
Штефэнеску смотрел и слушал с приветливым выражением лица, будто его поздравляли. Затем, когда гомон чуть поутих, спросил:
— Как вы хотите, чтобы я вас понял, если кричите все вместе?
Еще с четверть часа стоял шум и гам, пока толпа не выбрала двух человек для переговоров. Полковник удовлетворенно кивнул головой:
— Правильно, ребята! Теперь я знаю, с кем имею дело... Ну, говори ты, Ион!.. Или ты, если хочешь, вот только не знаю, как тебя звать, совсем забыл.
— Так я же Гэлигану Штефан, господин полковник! — выпалил крестьянин, выпячивая грудь.
— Правильно... Забыл я твое имя, дай тебе бог здоровья, Фэникэ! — дружелюбяо воскликнул Штефэнеску.— Ну, говори ты, Фэникэ!
— А чего говорить, господин полковник? Вы разве сами не видите, что пришла революция?— с гордостью возвестил Гэлигану.
— Я вижу, что пришла, но не пойму, что ваша революция против меня имеет, ведь я...
— Все вы знаете! — сурово вмешался второй крестьянин.— Хитрите только, будто не знаете!.. А только все одно, знаете аль не знаете, нам нужно поместье. Вы-то уж долго им владели, хватит, теперь пришел наш черед! Коли отдадите по-хорошему — ладно, коли нет — все одно заберем!
— Да забирайте вы его, люди добрые! — согласился полковник, замахав руками, словно открещиваясь от нечистого.— Разве поместье принадлежит мне?.. Да берите его, ребята, и владейте на здоровье! Я согласен, пожалуйста!
— Это вы сейчас так говорите, потому что испугались нас, а завтра другое скажете! — продолжал крестьянин.— Нет, нас вы больше не обманете, господин полковник! Слава богу, хорошо вас раскусили!.. Так что сделайте милость, соберите свои вещички и убирайтесь отсюда. Мы на нашей земле ни вас, ни какого другого барина больше, терпеть не будем. Вот так-то!
— Куда же мне идти, Ион? — простодушно спросил Штефэнеску.
— Откуда пришли, господин полковник! — ответил Ион.— Мы вас сюда не приглашали да и не звали!
— Как же мне уйти?.. Пустить на ветер все, что скопил за целую жизнь? Разве так можно, Ион? — не уступал арендатор.
— Можно! Потому как все, что вы скопили, нашим трудом и потом добыто.
— Но я ведь не был нищим, когда приехал сюда.
— Ну, нам с вами лясы точить некогда, скажите еще спасибо, что не обругали и не избили, как других господ, сами небось слышали!—все так же твердо отрезал крестьянин.— Уезжайте подобру-поздорову, и дай бог нам свидеться, когда я свои уши увижу!
Но полковник никак не сдавался. Приводил все новые и новые доводы. Даже предложил крестьянам принять его компаньоном в революцию, надеясь хоть таким путем спасти свой капитал, вложенный в хозяйственный инвентарь поместья и составлявший почти все приданое дочерей. Крестьяне слушали, иногда даже смеялись его шуткам, но находили на все веские возражения, а если не находили, то ожесточались и повторяли, что это их труд и что революция не позволяет господам вмешиваться в дела крестьян.
— Мы уж без вас во всем разберемся, не ваша это забота,— заявил Гэлигану.— Мужики сами по себе, господа сами по себе! А вы уходите в город, там живут господа, и ваше место там!
Сперва крестьяне потребовали, чтобы полковник ушел пешком, с одной котомкой, какую сможет взвалить на спину, но в конце концов ему позволили уехать на бричке и взять с собой все, что удастся туда погрузить. Долго простояв на утренней прохладе с непокрытой головой, полковник расчихался.
— Ко всем несчастьям недоставало мне еще подхватить насморк!
— А что говорить тем, кого избили или того хуже? — крикнул кто-то.
— Да вы и меня достаточно потрепали, люди добрые, оставили на старости лет нищим с тремя дочерьми на выданье,— горестно вздохнул полковник.
Петре с утра принялся чинить ворота, от которых остались целыми одни столбы. Большой срочности в этой работе не было. Они стояли так уже полтора года, с тех пор как погиб его отец, и могли простоять еще столько же. Но парню хотелось чем-нибудь заняться, чтобы не идти никуда с крестьянами и ни во что не вмешиваться.
С той минуты, как он вернулся из Леспези, Петре чувствовал себя разбитым и мучительно раздумывал обо всем, что произошло. Мать узнала о случившемся от соседей и была в ужасе. Сын не захотел ей ничего рассказывать. Только когда Смаранда его обвинила, что из-за него вся каша заварилась,— так, мол, люди говорят,— он гневно возразил, что тот, кто говорит это, врет: бог свидетель, что он не взял на душу никакого греха.
Впрочем, то же самое он все время повторял себе и все-таки никак не мог унять угрызения совести. Жалел, что не занимался с самого начала только своими делами, а встревал то в хлопоты по покупке поместья, то в споры по разделу земли, одним словом — всюду. Ведь к нему-то господа относились не так уж плохо. А уж о Григоре Юге и говорить нечего, родной отец не сделал бы для Петре больше. А он в благодарность возненавидел ни с того ни с сего молодую барыню. Верно, за то, что она над ним посмеялась и не захотела продать крестьянам Бабароагу. Почему-то именно он оскорбился больше всех, а остальные сумели сдержаться. Ему еще зимой, когда они были у нее в Бухаресте, втемяшилось в голову, что он тоже должен над ней надсмеяться.
С тех пор он только об этом и мечтал и радовался, когда народ злобился да распалялся, рассчитывая, что скоро появится возможность отвести душу. Петре не обдумывал заранее, в чем будет состоять его месть, как это сделали Николае Драгош и Кирилэ Пэун. Он говорил себе, что уж на месте разберется, как поступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Что это вы, ребята, мне спать не даете, вытаскиваете из дому в одних подштанниках?..
Крестьяне, стоявшие поближе, расслышали его слова и рассмеялись, но остальные загалдели еще пуще. Старый полковник лишь сейчас разглядел, что многие пришли, как на драку,— с вилами, топорами, мотыгами. Но еще на военной службе он привык смотреть опасности прямо в глаза. Возможное нападение мужиков страшило его раньше только из-за дочерей, в которых он души не чаял. Штефэнеску боялся, как бы злодеи не надругались над ними и не сделали несчастными на всю жизнь. Но сейчас он чувствовал себя неуязвимым. Не испугавшись криков крестьян, он заорал еще громче, чтобы его услышали все:
— Хватит! Тише! Прекратите горланить, выслушайте меня, да и я вас тогда услышу!.. Ну, чего вам надо? Вижу, что вы с оружием, что вас больше сотни, а я один, как перст!.. Ну, чего вам? Чего вам от меня надо?
Притихшие было крестьяне снова ожесточенно закричали:
— Убирайся отсюда!.. Не хотим больше подрядов на работу!.. Отдавай поместье, господин полковник, наше оно!.. Поглядите-ка только, братцы, как он нами помыкает, старый хрыч!.. Кости переломаем!.. Достаточно ты нас обманывал и семь шкур с нас заживо сдирал!.. Отдавай землю!.. Всю землю!.. Здесь наша земля ж наш труд!
Штефэнеску смотрел и слушал с приветливым выражением лица, будто его поздравляли. Затем, когда гомон чуть поутих, спросил:
— Как вы хотите, чтобы я вас понял, если кричите все вместе?
Еще с четверть часа стоял шум и гам, пока толпа не выбрала двух человек для переговоров. Полковник удовлетворенно кивнул головой:
— Правильно, ребята! Теперь я знаю, с кем имею дело... Ну, говори ты, Ион!.. Или ты, если хочешь, вот только не знаю, как тебя звать, совсем забыл.
— Так я же Гэлигану Штефан, господин полковник! — выпалил крестьянин, выпячивая грудь.
— Правильно... Забыл я твое имя, дай тебе бог здоровья, Фэникэ! — дружелюбяо воскликнул Штефэнеску.— Ну, говори ты, Фэникэ!
— А чего говорить, господин полковник? Вы разве сами не видите, что пришла революция?— с гордостью возвестил Гэлигану.
— Я вижу, что пришла, но не пойму, что ваша революция против меня имеет, ведь я...
— Все вы знаете! — сурово вмешался второй крестьянин.— Хитрите только, будто не знаете!.. А только все одно, знаете аль не знаете, нам нужно поместье. Вы-то уж долго им владели, хватит, теперь пришел наш черед! Коли отдадите по-хорошему — ладно, коли нет — все одно заберем!
— Да забирайте вы его, люди добрые! — согласился полковник, замахав руками, словно открещиваясь от нечистого.— Разве поместье принадлежит мне?.. Да берите его, ребята, и владейте на здоровье! Я согласен, пожалуйста!
— Это вы сейчас так говорите, потому что испугались нас, а завтра другое скажете! — продолжал крестьянин.— Нет, нас вы больше не обманете, господин полковник! Слава богу, хорошо вас раскусили!.. Так что сделайте милость, соберите свои вещички и убирайтесь отсюда. Мы на нашей земле ни вас, ни какого другого барина больше, терпеть не будем. Вот так-то!
— Куда же мне идти, Ион? — простодушно спросил Штефэнеску.
— Откуда пришли, господин полковник! — ответил Ион.— Мы вас сюда не приглашали да и не звали!
— Как же мне уйти?.. Пустить на ветер все, что скопил за целую жизнь? Разве так можно, Ион? — не уступал арендатор.
— Можно! Потому как все, что вы скопили, нашим трудом и потом добыто.
— Но я ведь не был нищим, когда приехал сюда.
— Ну, нам с вами лясы точить некогда, скажите еще спасибо, что не обругали и не избили, как других господ, сами небось слышали!—все так же твердо отрезал крестьянин.— Уезжайте подобру-поздорову, и дай бог нам свидеться, когда я свои уши увижу!
Но полковник никак не сдавался. Приводил все новые и новые доводы. Даже предложил крестьянам принять его компаньоном в революцию, надеясь хоть таким путем спасти свой капитал, вложенный в хозяйственный инвентарь поместья и составлявший почти все приданое дочерей. Крестьяне слушали, иногда даже смеялись его шуткам, но находили на все веские возражения, а если не находили, то ожесточались и повторяли, что это их труд и что революция не позволяет господам вмешиваться в дела крестьян.
— Мы уж без вас во всем разберемся, не ваша это забота,— заявил Гэлигану.— Мужики сами по себе, господа сами по себе! А вы уходите в город, там живут господа, и ваше место там!
Сперва крестьяне потребовали, чтобы полковник ушел пешком, с одной котомкой, какую сможет взвалить на спину, но в конце концов ему позволили уехать на бричке и взять с собой все, что удастся туда погрузить. Долго простояв на утренней прохладе с непокрытой головой, полковник расчихался.
— Ко всем несчастьям недоставало мне еще подхватить насморк!
— А что говорить тем, кого избили или того хуже? — крикнул кто-то.
— Да вы и меня достаточно потрепали, люди добрые, оставили на старости лет нищим с тремя дочерьми на выданье,— горестно вздохнул полковник.
Петре с утра принялся чинить ворота, от которых остались целыми одни столбы. Большой срочности в этой работе не было. Они стояли так уже полтора года, с тех пор как погиб его отец, и могли простоять еще столько же. Но парню хотелось чем-нибудь заняться, чтобы не идти никуда с крестьянами и ни во что не вмешиваться.
С той минуты, как он вернулся из Леспези, Петре чувствовал себя разбитым и мучительно раздумывал обо всем, что произошло. Мать узнала о случившемся от соседей и была в ужасе. Сын не захотел ей ничего рассказывать. Только когда Смаранда его обвинила, что из-за него вся каша заварилась,— так, мол, люди говорят,— он гневно возразил, что тот, кто говорит это, врет: бог свидетель, что он не взял на душу никакого греха.
Впрочем, то же самое он все время повторял себе и все-таки никак не мог унять угрызения совести. Жалел, что не занимался с самого начала только своими делами, а встревал то в хлопоты по покупке поместья, то в споры по разделу земли, одним словом — всюду. Ведь к нему-то господа относились не так уж плохо. А уж о Григоре Юге и говорить нечего, родной отец не сделал бы для Петре больше. А он в благодарность возненавидел ни с того ни с сего молодую барыню. Верно, за то, что она над ним посмеялась и не захотела продать крестьянам Бабароагу. Почему-то именно он оскорбился больше всех, а остальные сумели сдержаться. Ему еще зимой, когда они были у нее в Бухаресте, втемяшилось в голову, что он тоже должен над ней надсмеяться.
С тех пор он только об этом и мечтал и радовался, когда народ злобился да распалялся, рассчитывая, что скоро появится возможность отвести душу. Петре не обдумывал заранее, в чем будет состоять его месть, как это сделали Николае Драгош и Кирилэ Пэун. Он говорил себе, что уж на месте разберется, как поступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142