Едва успевает дописать, как в дверях появляются фиолетовые пятки Иоганы Ендрейчаковой. Несут ее Лоло и шестидесятилетний Требатицкий.
За ними шествует умиротворенная Терезия Гунишова — никак не может наглядеться на убранную Иогану.
В девичьей Каталин и Милка Болехова дерутся из-за Иоганиного халата.
— Ну хватит! — вырывает у них халат Ева Канталичова.— Родным отдадим.
Обе соперницы притихают.
Ева Канталичова уходит довольная — халат ей нравится. Из цветастого атласа и совсем неизношенный. Одежду редко когда спрашивают.
Милка Болехова быстро забывает о поражении, в коридоре наталкивается на садовника Димко.
— Был у меня тут внук в воскресенье,— вступает она с ним в разговор.
Димко терпеливо слушает.
— Сказал мне, что я курва трепаная,— жалуется Милка Болехова.— Ладно, пусть я и трепаная, пусть и курва, но ведь ему всего семь лет.
Старый садовник глубоко задумывается.
— Ну, соседка, вы, конечно, трепаная, но чтоб курва — вроде бы нет.
— Семь лет,— качает головой Милка Болехова; заглядывает в карман ветхого халата и обнаруживает там зубную щетку. Щетка напоминает ей, куда она собиралась сходить. По пути вынимает изо рта розовую искусственную челюсть.
Димко терпеливо смотрит ей вслед, а затем медленно выходит из дому. Перед завтраком он любит пройтись по саду, повсюду видит свою работу и возле грядок не чувствует себя одиноким. Ботва, листья и маленькие рыхлые кучки земли для него словно дети. Сад не скажет Димко ни «папка», ни «дед», но хоть отчасти что-то заменяет ему. Димко боится зимы — не видать тогда, как жилки наливаются густым соком. Зимой Димко неоткуда черпать силу, сердечко у него слабое, отстучало свое. Управляющий обещал поставить теплицу, но Димко слышал за жизнь столько пустых обещаний, что стал терпеливым; семена бывают двоякие — плодоносные и бесплодные. Когда-то Димко промышлял семенами, подсыпал плохие в хорошие — надо было на дюжину детей заработать, что его жену пережили. Урождается и бесплодное семя, но Димко из-за этого не тревожится, потому что знает: иначе быть не может.
Он подходит к расщепленному абрикосу. Дерево распадается от старости, но до того уродило, что Димко боится, как бы абрикосы не сломали ветки, точно так, как семнадцать родов надломили его Агнешку.
— Много себе дозволяешь,— говорит Димко абрикосу.— Ты как я.
Он заглядывает за дерево и видит там грядку проса. Метелки тяжелеют, а нижние листья уже высыхают. Он присматривается лучше — понимает, что заглянул в себя. Захотелось ему увидеть что-то стародавнее, что с коих пор не попадалось на глаза.
В сад входит Томаш Вайсабел. Он ищет Димко, но в саду тот незаметен — так растворяется в нем.
— Ты это? — находит он его у старого абрикоса.—
Я одумался, Димко. Дайте мне работу, а то карачун придет.
— После завтрака подопрем этот абрикос, иначе дети его доломают.
Томаш Вайсабел детей нигде не видит, потому что у самого их не было, но подставить подпорку под абрикос соглашается — это вполне мужская работа.
В процедурную входит ликующий Игор Битман — все цветет пышным цветом в его руках. Ендрейчакова умерла, значит, в кармане у него три тысячи — он тотчас позовет инженера Благу, который пять сотен уже отвалил, чтоб быть первым в очереди.
В процедурной на белой кожемитовой лежанке сидит Каталин Месарошова.
— Ногу вывихнула,— говорит она Еве Канталичовой.
— Покажите мне другую тоже! — просит ее Ева. Ме- шаровой она «выкает», потому что здесь шеф.
— Ой-ой, другую-то я не вымыла,— смущается Каталин и, поднявшись, семенит в ванную.
Ева Канталичова смотрит на Игора Битмана, который нафискалил на ее мать, и той пришлось выйти на пенсию. Дома, вечерами напролет, Ева слушает проклятия на голову своего шефа, потому что старой Канталичовой ее пенсия кажется слишком маленькой. На должности управляющей она заработала бы в три раза больше. А накануне весны — и впятеро.
— Мне б какого снотворного,— говорит Битман.
Ева вынимает из шкафчика тазепам и прописывает двойную дозу в надежде, что Игор уснет как убитый и проворонит что-нибудь важное.
— Как мама поживает? — вежливо улыбается Игор Битман.
— Зовут ее поработать инспектором в управлении домами для престарелых, она собирается,— стращает самоуверенная Ева пана шефа; у нее была приятная ночь.
В процедурную входит Каталин. Игор Битман напускается на нее:
— Все у вас не слава богу!
Вспышка злобы вовремя проходит. Игор сахарно улыбается Еве.
— Спасибо вам, Евичка, и кланяйтесь мамочке.— Постукивая таблетками, он выходит. Если Ева не наплела — дела неважнецкие, Канталичова подложит ему свинью, работай она там хоть в свинарнике.
Йожка поднимается с постели в последнюю минуту. Бросается на колени и молится, чтобы все отдали богу душу раньше, чем он. Яро с ненавистью следит за ним, потом запускает в него шлепанцем.
— Пошли, господи, смерть Лоло-дураку,— шепчет, заламывая руки, Йожка, но в эту минуту его настигает шлепанец.
— Сам из рук выскочил,— пожимает Яро плечами.— Когда я обувался.
— Гореть тебе в адском огне! — берет на себя Йожка право пророчествовать.
— Ты уже похлопотал об этом? — спрашивает разгневанный Яро.— Вымой сперва хотя бы свое зловонное отверстие, которое только в минуту особого вдохновения я мог бы назвать ртом.
Йожка умолкает — изо рта у него несет, нездоровы и зубы, и желудок. Сполоснуть рот после еды он не успевает, спешит включить в столовой радио. Диктор говорит о всеобщем мире. Яро стоит у окна и смотрит на воробьев: они вдохновенно дерутся до тех пор, пока их не помирит любопытный битмановский щенок.
— Если просыпаюсь утром и ничего у меня не болит, враз пугаюсь — не помер ли я,— утешает Димко намаявшегося поясницей Требатицкого — того прихватило, когда нес тяжелую Иогану.— Живое болит.
У входа в столовую висит запыленный плакат «Словакия — вечнозеленый край». Лоло пальцем приписывает «ОТ ЗАВИСТИ» и, удовлетворенный, переступает порог. На столах стоят стаканы с молоком.
— Утром выпей молока — встанет свечкой у тебя! — возглашает Лоло и отвешивает низкий поклон: папашка едва не сваливается с него.
— Фу, похабник! — возмущается Терезия Гунишова.
— Свечкой! — взвизгивает Милка Болехова и закатывается смехом — изо рта даже крошки летят.
Лоло пользуется успехом.
Йожка, склонив голову, молит у небес Лоловой смерти. Веселого Лоло он терпеть не может, завидует ему. За свою мрачную бухгалтерскую жизнь он редко смеялся. Ревизии, ревизии...
К Еве Милоховой, заточенной в доме, входит почтальон Канталич.
— Открытка тебе, Евка!
По двору мчится Поцем — почтальон прихлопывает железную калитку перед его кривой мордой и ждет, пока
Ева не отгонит собаку на достаточное расстояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31