«Вот вернусь и попрошусь обратно в МУР», - подумал он и тут же невесело усмехнулся. Если даже Кучеревский не знает, надолго ли его откомандировали, то лучше уж тянуть лямку, там, куда послали и не думать о скором возвращении. Да-а, подкинула жизнь работенку - заключенных охранять.
Лада вышла из купе, Кривокрасов посторонился, пропуская ее. У девушки был, действительно, не выспавшийся вид. Шамшулов забросил на свободную верхнюю полку постельные принадлежности и матрацы и, расстелив на столике газеты, доставал из вещмешка продукты.
- Отец, - окликнул Кривокрасов проводника, - чайку не организуешь?
- Подождать придется, - проворчал тот, - вот, это чудо раскочегарю. Сколько раз говорил начальству - дымоход прочистить. Хоть сам в трубу полезай!
Вдвоем быстро порезали чуть зачерствевший кирпич черного хлеба, почистили вареную в «мундире» картошку. Шамшулов развернул тряпицу, вытащив увесистый шмат сала, покрытого кристаллами соли.
- Ты как насчет по рюмочке? - спросил он, глядя в сторону.
- В шесть утра? Нет, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Шамшулов, - а я приму для бодрости.
Он взял у проводника стакан, выбив сургучную пробку, налил себе граммов сто водки и, залпом выпив, налег на сало. Кривокрасов вяло пожевал хлеба, макнул в соль картошку. Всухомятку еда не лезла в горло. Шамшулов снова налил.
- Вот ты обижаешься, а зря, - сказал он, - с этой девкой еще мороки не оберемся. Уж ты мне поверь - я мно-огих видал. Вся из себя гордая! Дворянка, мать ее за ногу! Да мы их в семнадцатом, - он рубанул воздух ребром ладони, - во как! Будь здоров!
Водка проскользнула ему в глотку, словно мышь в знакомую нору - даже кадык на покрасневшей шее не дернулся.
- Тебе сколько лет? - спросил Кривокрасов.
- А что? - насторожился Шамшулов, - ну, тридцать два.
- Значит, говоришь, в семнадцатом ты их - во как!
- Ну, это я к слову, - отмахнулся тот, - но уж этим интеллигентишкам спуску не дадим! Это они поначалу гонор показывают, уж я-то знаю. В лагере мы их к блатным определяли, а те сами разбираются. Не хочешь по-людски - перо в бок, и - привет родителям. Ты молодой еще, Миша, горячий. Все справедливость ищешь. А они враги! Вот повидаешь с мое…
- Да мне и своего хватает, - усмехнулся Кривокрасов.
- Чего там тебе хватает, - отмахнулся Шамшулов, - я ведь с командира отделения охраны начинал, ага. В Соловках еще, в двадцать восьмом. А вот, дослужился до старшего инспектора, - он потер рукавом серебряную звезду в петлице. - Там, на Соловках, у нас все просто было: возьмешь, бывало, попа какого, или этого, из офицерья, да в лесу его к сосне привяжешь, в чем мать родила. А на следующий день он уже и холодный. Гнус там - жуть, кровь сосут, что твои упыри. Зимой еще проще: выведешь такого…
Дверь в купе отворилась, Лада вошла, повесила полотенце, присела на полку. Лицо у нее посвежело, разгладились морщинки в уголках глаз.
- Завтрак, - кивнул на стол Кривокрасов, - присоединяйтесь.
- А у меня огурчики соленые есть, будете? - Лада вытащила чемодан, достала банку огурцов и поставила ее на стол.
- Не откажусь, - кивнул сержант.
- О-о, вот это закуска, - Шамшулов потер ладони, - выпьете с нами.
- Нет, благодарю, - вежливо отказалась девушка.
- Во, а я что говорил, - обрадовано воскликнул инспектор, - брезгует.
- Нет, просто я водку не пью, да и рано еще…
- Ну, шато-марго у нас не подают. Мы люди простые, из пролетариев. Так вот, сержант, слушай дальше, на Соловках-то как было: выведешь его на снег в одном белье, руки за спину, стреножишь и пускаешь гулять, - Шамшулов развеселился, вспомнив, по его мнению, забавные эпизоды, - а он и скачет в сугробе - греется, значит…
- Вы знаете, я выйду в коридор, подышу, - сказала Лада.
Она закрыла за собой дверь, не прикоснувшись к еде.
- Видал? - спросил Шамшулов, - видал? Не нравится, значит, а?
- Ты, инспектор, не пей больше, - посоветовал Кривокрасов, - оставь на обед.
- Еще купим. Вагон-ресторан есть, значит, не пропадем! Ты куда?
- Пойду насчет чая узнаю, - успокоил его сержант.
Он вышел в вагон. Белозерская стояла у приоткрытого окна, закрыв глаза. Ветер трепал ее русые волосы. Кривокрасов подошел к ней, хотел окликнуть и вдруг заметил на ресницах слезы. Он кашлянул. Девушка открыла глаза, быстро вытерла глаза.
- Ветром надуло, - попыталась она улыбнуться.
- Это не ветер, Лада Алексеевна, я же вижу. На вас так подействовали его рассказы? Хотите, я его заставлю замолчать?
- Спасибо, Михаил Терентьевич, но, я думаю, не стоит портить с ним отношения. Нам еще сутки почти ехать, да и в лагере он тоже будет рядом. Мне бы не хотелось настраивать его против себя. Я просто вспомнила, - она запнулась, быстро взглянула на Кривокрасова, - ах, вы все равно все знаете из моего дела. Так вот, бабушка мне говорила, что последняя весточка от родителей дошла с Соловков.
Губы у нее задрожали, на глазах опять блеснули слезы.
- Ну-ну, вот, возьмите, - Кривокрасов протянул ей свой платок, - постарайтесь успокоиться. Таким людям, как наш инспектор, нет ничего приятнее, чем видеть слабость других.
- Спасибо. А как вы попали на эту работу? Если, конечно, не секрет.
- Какой там секрет. Я, вообще-то, работал в уголовном розыске. Семь лет в МУРе. Тогда его еще называли просто «угро». А вот с год назад, примерно, направили меня во второй отдел Комиссариата Внутренних дел. Сейчас это третье управление. Вроде, как на усиление. Не мое это, Лада Алексеевна…
- Простите, - перебила она, - не могли бы вы называть меня просто Лада?
- Хорошо, тогда вы меня - Михаил.
- Договорились.
- Так вот: поначалу даже проще было - люди, которых мы э-э… разрабатываем совсем другие. Более чистые, что ли. Уголовный мир - это грязь, подонки в большинстве…
Она смотрела прямо ему в лицо, слушая настолько внимательно, что он даже ощутил некоторую гордость - как же, смог заинтересовать такую девушку. Образованная, умная, к тому же, есть в ней что-то, из-за чего ее дело выделили из обычной текучки. Кривокрасов говорил, вспоминая работу в уголовном розыске, старался припомнить забавные эпизоды, чтобы заставить ее забыть хоть на короткое время свое положение. Забыть, что едут они в лагерь, к черту на рога. Он вспомнил то, что знал о Севере, о Новой Земле. Как-то в ресторане с ребятами из МУРа отмечали удачную операцию, а за соседним столиком гуляли летчики Полярной авиации. Как-то незаметно они сблизились, сдвинули столы и пошел разговор за жизнь. Выпито было немало, но все же в голове остались картины суровой жизни за Полярным кругом: ураганные ветры, когда бочки с горючим парят в воздухе, привязанные канатами к земле; метели, заметающие упавшего человека в считанные секунды; белые медведи, прогуливающиеся по поселку. И над всем этим занавес Северного сияния: розовые, синие, зеленые сполохи, с шелестом парящие в черном небе…
По вагону пошел проводник, постукивая в двери купе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Лада вышла из купе, Кривокрасов посторонился, пропуская ее. У девушки был, действительно, не выспавшийся вид. Шамшулов забросил на свободную верхнюю полку постельные принадлежности и матрацы и, расстелив на столике газеты, доставал из вещмешка продукты.
- Отец, - окликнул Кривокрасов проводника, - чайку не организуешь?
- Подождать придется, - проворчал тот, - вот, это чудо раскочегарю. Сколько раз говорил начальству - дымоход прочистить. Хоть сам в трубу полезай!
Вдвоем быстро порезали чуть зачерствевший кирпич черного хлеба, почистили вареную в «мундире» картошку. Шамшулов развернул тряпицу, вытащив увесистый шмат сала, покрытого кристаллами соли.
- Ты как насчет по рюмочке? - спросил он, глядя в сторону.
- В шесть утра? Нет, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Шамшулов, - а я приму для бодрости.
Он взял у проводника стакан, выбив сургучную пробку, налил себе граммов сто водки и, залпом выпив, налег на сало. Кривокрасов вяло пожевал хлеба, макнул в соль картошку. Всухомятку еда не лезла в горло. Шамшулов снова налил.
- Вот ты обижаешься, а зря, - сказал он, - с этой девкой еще мороки не оберемся. Уж ты мне поверь - я мно-огих видал. Вся из себя гордая! Дворянка, мать ее за ногу! Да мы их в семнадцатом, - он рубанул воздух ребром ладони, - во как! Будь здоров!
Водка проскользнула ему в глотку, словно мышь в знакомую нору - даже кадык на покрасневшей шее не дернулся.
- Тебе сколько лет? - спросил Кривокрасов.
- А что? - насторожился Шамшулов, - ну, тридцать два.
- Значит, говоришь, в семнадцатом ты их - во как!
- Ну, это я к слову, - отмахнулся тот, - но уж этим интеллигентишкам спуску не дадим! Это они поначалу гонор показывают, уж я-то знаю. В лагере мы их к блатным определяли, а те сами разбираются. Не хочешь по-людски - перо в бок, и - привет родителям. Ты молодой еще, Миша, горячий. Все справедливость ищешь. А они враги! Вот повидаешь с мое…
- Да мне и своего хватает, - усмехнулся Кривокрасов.
- Чего там тебе хватает, - отмахнулся Шамшулов, - я ведь с командира отделения охраны начинал, ага. В Соловках еще, в двадцать восьмом. А вот, дослужился до старшего инспектора, - он потер рукавом серебряную звезду в петлице. - Там, на Соловках, у нас все просто было: возьмешь, бывало, попа какого, или этого, из офицерья, да в лесу его к сосне привяжешь, в чем мать родила. А на следующий день он уже и холодный. Гнус там - жуть, кровь сосут, что твои упыри. Зимой еще проще: выведешь такого…
Дверь в купе отворилась, Лада вошла, повесила полотенце, присела на полку. Лицо у нее посвежело, разгладились морщинки в уголках глаз.
- Завтрак, - кивнул на стол Кривокрасов, - присоединяйтесь.
- А у меня огурчики соленые есть, будете? - Лада вытащила чемодан, достала банку огурцов и поставила ее на стол.
- Не откажусь, - кивнул сержант.
- О-о, вот это закуска, - Шамшулов потер ладони, - выпьете с нами.
- Нет, благодарю, - вежливо отказалась девушка.
- Во, а я что говорил, - обрадовано воскликнул инспектор, - брезгует.
- Нет, просто я водку не пью, да и рано еще…
- Ну, шато-марго у нас не подают. Мы люди простые, из пролетариев. Так вот, сержант, слушай дальше, на Соловках-то как было: выведешь его на снег в одном белье, руки за спину, стреножишь и пускаешь гулять, - Шамшулов развеселился, вспомнив, по его мнению, забавные эпизоды, - а он и скачет в сугробе - греется, значит…
- Вы знаете, я выйду в коридор, подышу, - сказала Лада.
Она закрыла за собой дверь, не прикоснувшись к еде.
- Видал? - спросил Шамшулов, - видал? Не нравится, значит, а?
- Ты, инспектор, не пей больше, - посоветовал Кривокрасов, - оставь на обед.
- Еще купим. Вагон-ресторан есть, значит, не пропадем! Ты куда?
- Пойду насчет чая узнаю, - успокоил его сержант.
Он вышел в вагон. Белозерская стояла у приоткрытого окна, закрыв глаза. Ветер трепал ее русые волосы. Кривокрасов подошел к ней, хотел окликнуть и вдруг заметил на ресницах слезы. Он кашлянул. Девушка открыла глаза, быстро вытерла глаза.
- Ветром надуло, - попыталась она улыбнуться.
- Это не ветер, Лада Алексеевна, я же вижу. На вас так подействовали его рассказы? Хотите, я его заставлю замолчать?
- Спасибо, Михаил Терентьевич, но, я думаю, не стоит портить с ним отношения. Нам еще сутки почти ехать, да и в лагере он тоже будет рядом. Мне бы не хотелось настраивать его против себя. Я просто вспомнила, - она запнулась, быстро взглянула на Кривокрасова, - ах, вы все равно все знаете из моего дела. Так вот, бабушка мне говорила, что последняя весточка от родителей дошла с Соловков.
Губы у нее задрожали, на глазах опять блеснули слезы.
- Ну-ну, вот, возьмите, - Кривокрасов протянул ей свой платок, - постарайтесь успокоиться. Таким людям, как наш инспектор, нет ничего приятнее, чем видеть слабость других.
- Спасибо. А как вы попали на эту работу? Если, конечно, не секрет.
- Какой там секрет. Я, вообще-то, работал в уголовном розыске. Семь лет в МУРе. Тогда его еще называли просто «угро». А вот с год назад, примерно, направили меня во второй отдел Комиссариата Внутренних дел. Сейчас это третье управление. Вроде, как на усиление. Не мое это, Лада Алексеевна…
- Простите, - перебила она, - не могли бы вы называть меня просто Лада?
- Хорошо, тогда вы меня - Михаил.
- Договорились.
- Так вот: поначалу даже проще было - люди, которых мы э-э… разрабатываем совсем другие. Более чистые, что ли. Уголовный мир - это грязь, подонки в большинстве…
Она смотрела прямо ему в лицо, слушая настолько внимательно, что он даже ощутил некоторую гордость - как же, смог заинтересовать такую девушку. Образованная, умная, к тому же, есть в ней что-то, из-за чего ее дело выделили из обычной текучки. Кривокрасов говорил, вспоминая работу в уголовном розыске, старался припомнить забавные эпизоды, чтобы заставить ее забыть хоть на короткое время свое положение. Забыть, что едут они в лагерь, к черту на рога. Он вспомнил то, что знал о Севере, о Новой Земле. Как-то в ресторане с ребятами из МУРа отмечали удачную операцию, а за соседним столиком гуляли летчики Полярной авиации. Как-то незаметно они сблизились, сдвинули столы и пошел разговор за жизнь. Выпито было немало, но все же в голове остались картины суровой жизни за Полярным кругом: ураганные ветры, когда бочки с горючим парят в воздухе, привязанные канатами к земле; метели, заметающие упавшего человека в считанные секунды; белые медведи, прогуливающиеся по поселку. И над всем этим занавес Северного сияния: розовые, синие, зеленые сполохи, с шелестом парящие в черном небе…
По вагону пошел проводник, постукивая в двери купе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85