Основной их познавательный интерес обращен к истокам литературных явлений или направлен не на современность и уникальность литературного явления, а на изучение иадвременной непрерывности традиции.
Познание неизменного в постоянно меняющемся освобождает от обязанности трудиться над историческим пониманием. Идея непрерывности античного наследия, возведенная в высший принцип, представлена в монументальном труде Эрнста Роберта Курциуса (на котором затем кормился целый легион эпигонствующих исследователей топосов). Она акцентировала исторически неопосредованное, имманентное литературной традиции напряжение между творчеством и подражанием, высокой поэзией и всего лишь литературой. Вневременная классичность шедевров возвышается над "прочной цепью традиции посредственности", оставляя за собой историю как "tегrа incognita".
Пропасть между историческим и эстетическим рассмотрением литературы остается здесь непреодоленной, так же как и в литературной теории Бенедетто Кроче с ее ad absurdum доведенным разделением на поэзию и непоэзию. Антагонизм чистой поэзии и актуальной литературы мог быть снят только тогда, когда потеряла значимость лежащая в его основе эстетика, иными словами, когда выяснилось, что противопоставление "творения" "подражанию" характерно для искусства периода гуманизма и не дает понять особенности модернистской или, напротив, средневековой литературы. От позитивистской и идеалистической школ отделились социология литературы и метод имманентного анализа произведения, еще больше углубившие пропасть между поэзией и историей. Острее всего это обозначилось в противостоянии марксистской теории литературы и формального метода. Именно они и должны быть в центре критического обзора предыстории современного литературоведения.
III
Объединяет обе школы отказ от слепой эмпирики позитивизма и от эстетической метафизики духовно-исторической школы. Различными путями они попытались решить проблему, как вернуть исторический контекст, событийный характер ставшему изолированным литературному факту или мнимо автономному литературному произведению, т.е. по-новому понять его как свидетельство исторического процесса или момент литературной эволюции. Однако и сегодня еще нельзя назвать серьезных работ по истории литературы, обобщающих эти попытки, где с позиций марксизма или формального метода были бы по-новому рассмотрены прежние истории национальных литератур, санкционированный ими канон и где мировая литература была бы представлена с точки зрения ее эмансипирующей, социальной и формирующей восприятие функции. Односторонность как марксистской, так и формальной теории литературы привела к противоречию, разрешить которое можно, только введя новое соотношение исторического и эстетического анализа.
Исходный и постоянно повторяющийся вызов марксистской теории литературы заключается в том, что она отказывает искусству так же как и другим формам сознания - морали, религии или метафизике в собственной истории. История литературы, искусства не могут сохранять "видимость своей самостоятельности", если считать, что все их достижения предопределены материальным производством и общественной практикой человека и что художественное производство является частью "действительного жизненного процесса" освоения природы, определяющего труд или историю развития человечества. И только благодаря отображению этого "жизненного процесса как деятельности" "история перестает быть собранием мертвых фактов". Таким образом, литература и искусство могут быть процессуально рассмотрены "только в отношении к практике исторического человека", "в их общественной функции" (Вернер Краусс) и осознаны как один из "способов человеческого освоения мира", представлены как часть общего процесса истории, в котором человек, преодолев состояние природности, выращивает в себе человека (Карел Козик).
Эта программа, только намеченная в "Немецкой идеологии" (1845/46) и других ранних работах Маркса, еще ждет своей реализации, по крайней мере - в рамках истории искусства и литературы. Едва возникнув, марксистская эстетика оказалась втянутой в дискуссии о "Зикингене" (1859), одним из главных предметов которых были понятия эпохи и жанра.
Эта тема - проблема подражания и отражения в литературе реализма - продолжала царить и в спорах между Лукачем, Брехтом и другими об экспрессионизме (1934 - 1935 гг.). Реалистическая теория искусства XIX века, позднее, в период сталинизма, возведенная в XX веке в догму социалистического реализма и post festum приписавшая себе из истории литературы великих романистов - Стендаля, Бальзака и Флобера, была провокационно направлена ныне уже забытыми литераторами (Шанфлери, Дюранти) против далеких от действительности романтиков. Сама же она находилась и продолжает находиться в знаменательной зависимости от классической эстетики imitation naturae.
В то время как утверждалось новое понятие искусства (как "символа человека творящего", как реализации неосуществленного, как конструктивной или порождающей действительность потенции в противоположность "метафизической традиции тождества бытия и природы и определения человеческого творения как подражания природе"), марксистская эстетика по-прежнему видела для себя необходимость легитимации через теорию отражения. Хотя в своем понятии искусства она подменила "природу" "действительностью", затем она вновь наделила предпосланную искусству действительность сущностными чертами мнимо преодоленной природы - образцовой обязательностью и сущностной полнотой. В сравнении с первоначально антинатуралистической позицией, характерной для марксистской теории литературы, сведение ее к идеалу подражания (мимесиса) буржуазного реализма невозможно расценить иначе, как рецидив самого грубого материализма. Доктринерская критика современного искусства и литературы марксистскими эстетиками, вплоть до недавнего времени отвергавшими их как декадентство, не знающее "истинной действительности" не должна была бы игнорировать историю искусства, построенную на понятии труда у Маркса, на диалектике природы и труда, взаимодействия материальных условий и предметной практики. Дискуссия последних лет, постепенно разрушавшая эту негативную оценку современного искусства, может быть понята как запоздалое признание марксистской эстетикой необходимости восстановить в правах представление о творческом, создающем новую действительность характере искусства, долгое время подавлявшееся идеей отражения как главной функции произведения искусства.
Ортодоксальная теория отражения так же не давала решить эту задачу диалектико-материалистической истории литературы, как в близкую к ней проблему определении производства литературных форм (и последующего их воздействия) как самостоятельного вида предметной практики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Познание неизменного в постоянно меняющемся освобождает от обязанности трудиться над историческим пониманием. Идея непрерывности античного наследия, возведенная в высший принцип, представлена в монументальном труде Эрнста Роберта Курциуса (на котором затем кормился целый легион эпигонствующих исследователей топосов). Она акцентировала исторически неопосредованное, имманентное литературной традиции напряжение между творчеством и подражанием, высокой поэзией и всего лишь литературой. Вневременная классичность шедевров возвышается над "прочной цепью традиции посредственности", оставляя за собой историю как "tегrа incognita".
Пропасть между историческим и эстетическим рассмотрением литературы остается здесь непреодоленной, так же как и в литературной теории Бенедетто Кроче с ее ad absurdum доведенным разделением на поэзию и непоэзию. Антагонизм чистой поэзии и актуальной литературы мог быть снят только тогда, когда потеряла значимость лежащая в его основе эстетика, иными словами, когда выяснилось, что противопоставление "творения" "подражанию" характерно для искусства периода гуманизма и не дает понять особенности модернистской или, напротив, средневековой литературы. От позитивистской и идеалистической школ отделились социология литературы и метод имманентного анализа произведения, еще больше углубившие пропасть между поэзией и историей. Острее всего это обозначилось в противостоянии марксистской теории литературы и формального метода. Именно они и должны быть в центре критического обзора предыстории современного литературоведения.
III
Объединяет обе школы отказ от слепой эмпирики позитивизма и от эстетической метафизики духовно-исторической школы. Различными путями они попытались решить проблему, как вернуть исторический контекст, событийный характер ставшему изолированным литературному факту или мнимо автономному литературному произведению, т.е. по-новому понять его как свидетельство исторического процесса или момент литературной эволюции. Однако и сегодня еще нельзя назвать серьезных работ по истории литературы, обобщающих эти попытки, где с позиций марксизма или формального метода были бы по-новому рассмотрены прежние истории национальных литератур, санкционированный ими канон и где мировая литература была бы представлена с точки зрения ее эмансипирующей, социальной и формирующей восприятие функции. Односторонность как марксистской, так и формальной теории литературы привела к противоречию, разрешить которое можно, только введя новое соотношение исторического и эстетического анализа.
Исходный и постоянно повторяющийся вызов марксистской теории литературы заключается в том, что она отказывает искусству так же как и другим формам сознания - морали, религии или метафизике в собственной истории. История литературы, искусства не могут сохранять "видимость своей самостоятельности", если считать, что все их достижения предопределены материальным производством и общественной практикой человека и что художественное производство является частью "действительного жизненного процесса" освоения природы, определяющего труд или историю развития человечества. И только благодаря отображению этого "жизненного процесса как деятельности" "история перестает быть собранием мертвых фактов". Таким образом, литература и искусство могут быть процессуально рассмотрены "только в отношении к практике исторического человека", "в их общественной функции" (Вернер Краусс) и осознаны как один из "способов человеческого освоения мира", представлены как часть общего процесса истории, в котором человек, преодолев состояние природности, выращивает в себе человека (Карел Козик).
Эта программа, только намеченная в "Немецкой идеологии" (1845/46) и других ранних работах Маркса, еще ждет своей реализации, по крайней мере - в рамках истории искусства и литературы. Едва возникнув, марксистская эстетика оказалась втянутой в дискуссии о "Зикингене" (1859), одним из главных предметов которых были понятия эпохи и жанра.
Эта тема - проблема подражания и отражения в литературе реализма - продолжала царить и в спорах между Лукачем, Брехтом и другими об экспрессионизме (1934 - 1935 гг.). Реалистическая теория искусства XIX века, позднее, в период сталинизма, возведенная в XX веке в догму социалистического реализма и post festum приписавшая себе из истории литературы великих романистов - Стендаля, Бальзака и Флобера, была провокационно направлена ныне уже забытыми литераторами (Шанфлери, Дюранти) против далеких от действительности романтиков. Сама же она находилась и продолжает находиться в знаменательной зависимости от классической эстетики imitation naturae.
В то время как утверждалось новое понятие искусства (как "символа человека творящего", как реализации неосуществленного, как конструктивной или порождающей действительность потенции в противоположность "метафизической традиции тождества бытия и природы и определения человеческого творения как подражания природе"), марксистская эстетика по-прежнему видела для себя необходимость легитимации через теорию отражения. Хотя в своем понятии искусства она подменила "природу" "действительностью", затем она вновь наделила предпосланную искусству действительность сущностными чертами мнимо преодоленной природы - образцовой обязательностью и сущностной полнотой. В сравнении с первоначально антинатуралистической позицией, характерной для марксистской теории литературы, сведение ее к идеалу подражания (мимесиса) буржуазного реализма невозможно расценить иначе, как рецидив самого грубого материализма. Доктринерская критика современного искусства и литературы марксистскими эстетиками, вплоть до недавнего времени отвергавшими их как декадентство, не знающее "истинной действительности" не должна была бы игнорировать историю искусства, построенную на понятии труда у Маркса, на диалектике природы и труда, взаимодействия материальных условий и предметной практики. Дискуссия последних лет, постепенно разрушавшая эту негативную оценку современного искусства, может быть понята как запоздалое признание марксистской эстетикой необходимости восстановить в правах представление о творческом, создающем новую действительность характере искусства, долгое время подавлявшееся идеей отражения как главной функции произведения искусства.
Ортодоксальная теория отражения так же не давала решить эту задачу диалектико-материалистической истории литературы, как в близкую к ней проблему определении производства литературных форм (и последующего их воздействия) как самостоятельного вида предметной практики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17