История литературы как предмет явно исчезает из университетских лекционных курсов. Ни для кого уже не секрет, что филологи моего поколения даже ставят себе в заслугу замену традиционно общего изложения национальной литературы, разбитого по эпохам, на лекции проблемного или систематического характера. То же самое - с научной продукцией: коллективные работы в виде справочников и энциклопедий, недавно возникшие серийные выпуска, посвященные интерпретации отдельных произведений, вытеснили книги по истории литературы, снискавшие славу напыщенных или несерьезных. Характерно, что такие псевдоисторические труды редко появляются по инициативе ученых, чаще это бывает идеей предприимчивого издателя. Напротив, серьезные исследовательские работы публикуются в специальных монографиях, профессиональных журналах и отвечают более строгим методическим критериям научной работы в области стилистики, риторики, текстологии, семантики, поэтики, морфологии, истории слов, мотивов и жанров. Конечно, и сегодня добрая часть специализированных филологических журналов заполнена статьями с литературно-исторической постановкой вопроса. Однако их авторы подвергаются двойной критике. Выдвинутая в этих работах проблематика явно или неявно квалифицируется в смежных дисциплинах как мнимая, полученные результаты отбрасываются как безнадежно устаревшее знание. Критика со стороны теоретиков литературы не более снисходительна. Классическая история литературы обвиняется здесь в необоснованных претензиях на то, чтобы быть особой формой историографии, тогда как в действительности существует за пределами проблематики собственно исторического. С другой стороны, в ней отсутствует обязательное для самого предмета - литературы как одного из видов искусства - обоснование эстетического суждения.
Эта критика требует пояснений. История литературы (в ее наиболее распространенной форме) имеет обыкновение уходить от опасности простого хронологического перечисления фактов двумя способами. В одном случае она упорядочивает свой материал по общим тенденциям, жанрам и "проч.", а затем рассматривает хронологию произведений уже в соответствии с этими рубриками. Биография же авторов (или анализ их сочинений) появляется здесь случайно, в виде экскурса, по принципу "и порой проплывает белый слон". В другом случае литературно-исторический материал выстраивается линейно, в соответствии с хронологией появления крупных писателей, а анализ разворачивается по схеме "жизнь и творчество". Писатели "помельче" остаются здесь ни с чем (их поселяют в "промежутки"), сам же процесс развития жанров при этом неизбежно дробится. Эта вторая форма истории литературы скорее соответствует истории классической древности с се каноническим корпусом авторов; первая же чаще применяется в истории новейших литератур, вынужденной бороться с нарастающей по мере приближения к нашему времени трудностью свободного отбора материала в едва обозримом ряду авторов и произведений. Однако описание литературы" которое следует уже санкционированному ранее канону и лишь выстраивает "жизнь и творчество" писателей в хронологической последовательности, это, как заметил еще Гервинус, "не история, и даже не ее каркас". Точно так же ни один историк не назвал бы историческим описание по жанрам, когда отмечаются изменения от произведения к произведению и прослеживается внутрижанровая эволюция лирики, драмы или романа. При этом остается непроясненной рядоположенность литературных явлений, которая лишь обрамляется общим рассмотрением политических тенденций или "духа времени", как правило, заимствованным из истории науки. С другой стороны, случаи, когда историк берется оценивать произведения прошлых эпох, не только редки, но и вызывают нарекания. Скорее он сошлется на идеал объективности в историографии, которая призвана лишь описывать, как "все было на самом деле". Причин его воздержания от эстетических суждений достаточно. Ведь качество и ранг литературного произведения определяются не биографическими или историческими условиями его возникновения и не просто местом в последовательности развития жанров, а трудноуловимыми критериями художественного воздействия, рецепции и последующей славы произведения и автора. И когда историк литературы, следуя идеалу объективности, ограничивается изложением некоего замкнутого прошлого, предоставляя судить о своем времени, своей незавершившейся эпохе критику, а сам руководствуется при этом беспроигрышным каноном "шедевров", то он в своей исторической дистанцированности неизбежно отстает от новейшего развития литературы на одно-два поколения. В полемике о современных литературных явлениях он принимает участие в лучшем случае как пассивный читатель, паразитируя, таким образом, на языке той самой критики, которую втайне и презрительно считает "ненаучной".
Итак, что бы следовало сделать сегодня истории литературы, которая - если развить классическое шиллеровское определение интереса к истории - пока еще не в силах предложить "мыслящему наблюдателю" что-либо поучительное, "деятельному мирянину" - какой-либо образец для подражания, "философу" - важные открытия, а читателю - "источник благороднейшего наслаждения"?
II
Цитаты обычно взывают к авторитету, санкционирующему следующий шаг научной рефлексии. Но они также могут напомнить старую постановку вопроса, показывая, что ставший уже классическим ответ недостаточен, что он сам, в свою очередь, стал историей и требует от нас обновления вопроса и нового решения. То, как Шиллер ответил на собственный вопрос "Что такое всеобщая история и с какой целью ее изучают?", поставленный в его невской речи по случаю вступления в должность 26 мая 1789 г., имеет значение не только для трактовки истории немецким идеализмом. Этот ответ облегчает критическое рассмотрение истории нашей дисциплины. Он проясняет ожидания, с которыми история литературы XIX века, соперничая с общей историографией, стремилась выполнить завещание идеалистической философии истории. Вместе с тем он позволяет понять, почему познавательный идеал "исторической школы" повлек за собой кризис и упадок истории литературы.
Главным свидетелем для нас может быть Гервинус Он был не только создателем первой научной "Истории поэтической национальной литературы немцев" (1855-1842), но и первым и единственным филологом - автором исторического учения. В его "Основах истории" центральная идея работы Вильгельма фон Гумбольдта "О задаче историка" 11821) разворачивается в теорию, с помощью которой Гервинус (в другой работе) обосновал высокую задачу истории художественной литературы. Историк литературы становится историографом только тогда, когда, изучай предмет, находит в своем материале "одну основную идею, которая пронизывает, отмечает и связывает с мировыми событиями именно взятый им для рассмотрения ряд событий".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Эта критика требует пояснений. История литературы (в ее наиболее распространенной форме) имеет обыкновение уходить от опасности простого хронологического перечисления фактов двумя способами. В одном случае она упорядочивает свой материал по общим тенденциям, жанрам и "проч.", а затем рассматривает хронологию произведений уже в соответствии с этими рубриками. Биография же авторов (или анализ их сочинений) появляется здесь случайно, в виде экскурса, по принципу "и порой проплывает белый слон". В другом случае литературно-исторический материал выстраивается линейно, в соответствии с хронологией появления крупных писателей, а анализ разворачивается по схеме "жизнь и творчество". Писатели "помельче" остаются здесь ни с чем (их поселяют в "промежутки"), сам же процесс развития жанров при этом неизбежно дробится. Эта вторая форма истории литературы скорее соответствует истории классической древности с се каноническим корпусом авторов; первая же чаще применяется в истории новейших литератур, вынужденной бороться с нарастающей по мере приближения к нашему времени трудностью свободного отбора материала в едва обозримом ряду авторов и произведений. Однако описание литературы" которое следует уже санкционированному ранее канону и лишь выстраивает "жизнь и творчество" писателей в хронологической последовательности, это, как заметил еще Гервинус, "не история, и даже не ее каркас". Точно так же ни один историк не назвал бы историческим описание по жанрам, когда отмечаются изменения от произведения к произведению и прослеживается внутрижанровая эволюция лирики, драмы или романа. При этом остается непроясненной рядоположенность литературных явлений, которая лишь обрамляется общим рассмотрением политических тенденций или "духа времени", как правило, заимствованным из истории науки. С другой стороны, случаи, когда историк берется оценивать произведения прошлых эпох, не только редки, но и вызывают нарекания. Скорее он сошлется на идеал объективности в историографии, которая призвана лишь описывать, как "все было на самом деле". Причин его воздержания от эстетических суждений достаточно. Ведь качество и ранг литературного произведения определяются не биографическими или историческими условиями его возникновения и не просто местом в последовательности развития жанров, а трудноуловимыми критериями художественного воздействия, рецепции и последующей славы произведения и автора. И когда историк литературы, следуя идеалу объективности, ограничивается изложением некоего замкнутого прошлого, предоставляя судить о своем времени, своей незавершившейся эпохе критику, а сам руководствуется при этом беспроигрышным каноном "шедевров", то он в своей исторической дистанцированности неизбежно отстает от новейшего развития литературы на одно-два поколения. В полемике о современных литературных явлениях он принимает участие в лучшем случае как пассивный читатель, паразитируя, таким образом, на языке той самой критики, которую втайне и презрительно считает "ненаучной".
Итак, что бы следовало сделать сегодня истории литературы, которая - если развить классическое шиллеровское определение интереса к истории - пока еще не в силах предложить "мыслящему наблюдателю" что-либо поучительное, "деятельному мирянину" - какой-либо образец для подражания, "философу" - важные открытия, а читателю - "источник благороднейшего наслаждения"?
II
Цитаты обычно взывают к авторитету, санкционирующему следующий шаг научной рефлексии. Но они также могут напомнить старую постановку вопроса, показывая, что ставший уже классическим ответ недостаточен, что он сам, в свою очередь, стал историей и требует от нас обновления вопроса и нового решения. То, как Шиллер ответил на собственный вопрос "Что такое всеобщая история и с какой целью ее изучают?", поставленный в его невской речи по случаю вступления в должность 26 мая 1789 г., имеет значение не только для трактовки истории немецким идеализмом. Этот ответ облегчает критическое рассмотрение истории нашей дисциплины. Он проясняет ожидания, с которыми история литературы XIX века, соперничая с общей историографией, стремилась выполнить завещание идеалистической философии истории. Вместе с тем он позволяет понять, почему познавательный идеал "исторической школы" повлек за собой кризис и упадок истории литературы.
Главным свидетелем для нас может быть Гервинус Он был не только создателем первой научной "Истории поэтической национальной литературы немцев" (1855-1842), но и первым и единственным филологом - автором исторического учения. В его "Основах истории" центральная идея работы Вильгельма фон Гумбольдта "О задаче историка" 11821) разворачивается в теорию, с помощью которой Гервинус (в другой работе) обосновал высокую задачу истории художественной литературы. Историк литературы становится историографом только тогда, когда, изучай предмет, находит в своем материале "одну основную идею, которая пронизывает, отмечает и связывает с мировыми событиями именно взятый им для рассмотрения ряд событий".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17