Но полностью избежать отметин времени никто еще не сумел.
– Пожалуйста, сестра, – не выдержала я, – очень прошу вас: загляните для меня в libro dela scaffetta. Найдите там мое имя и все, что было записано обо мне, когда я попала в приют. Может быть, там есть хоть намек на то, кто я такая.
Сердце у меня колотилось так, что я едва могла дышать. Сестра Лаура легко коснулась моего лица и приподняла его, так что мне пришлось встретиться с ней взглядом.
– В книге скаффетты о тебе ничего нет. Я уже смотрела.
Всей душой я чувствовала, что это ложь. В тот миг я ненавидела сестру Лауру. Я ненавидела ее за то, что она такая эгоистичная, чопорная и нечестная. А еще притворялась, что любит меня!
Я оттолкнула ее руку:
– Как же так? Ведь о каждом ребенке там есть сведения.
– А о тебе записи нет, Анна Мария.
Мне стало так обидно, что на глаза навернулись слезы:
– Вы ведь знаете мою мать – вы передаете ей мои письма. Иначе получается, что вы заставляете меня верить в ложь!
Она глянула на меня так, словно я ее ударила:
– Я не посыльная для твоих писем, Анна Мария. Но ты должна мне верить.
– Вы говорите «верить», а сами мне не доверяете! Как же вы можете знать то, что знаете, а мне не говорить?! Даже Ла Бефана – и та, кажется, знает, кто мои родители! Разве справедливо, что они известны всем, кроме меня?!
Она крепко взяла меня за плечи и направила на меня пристальный взгляд ясных голубых глаз:
– Прошу тебя, перестань спрашивать и доискиваться правды. Есть вещи, которых лучше и вовсе не знать.
Я выдержала ее взгляд:
– Что же, мои родители – убийцы? Или моя мать – шлюха?
Сестра Лаура вздрогнула, но по-прежнему крепко держала меня так крепко, что делалось больно. Наконец она ответила, с трудом выговаривая слова:
– Поверь мне – и перестань их искать!
Я дернулась и вырвалась от нее:
– В жизни больше вам не поверю!
– Как же ты испытываешь мое терпение, дитя… В книге скаффетты нет о тебе ни строчки!
Она прерывисто вздохнула и разгладила складки на одежде, отчего тихо зашелестела шелковая нижняя юбка. Мне же этот шорох почему-то напомнил змеиное шипение.
Когда сестра Лаура вновь заглянула мне в глаза, ее лицо уже обрело прежнюю безмятежность.
– Нельзя считать, что знаешь правду, исходя только из того, что видишь своими глазами, Анна Мария. Думаю, тебе сейчас лучше пойти на урок. Ты и так провинилась – не стоит навлекать на себя более серьезное наказание.
Вскоре после этого меня вызвала к себе в кабинет настоятельница.
– Анна Мария, – начала она, взглянув на меня из-за стопки бумаг, возвышавшейся перед ней на письменном столе.
Я сделала книксен. Настоятельница сняла очки, изготовленные для нее в Швейцарии – подарок Великого Инквизитора, – после чего долго рассматривала меня.
– Садись, дитя мое, – наконец вымолвила она.
Так повелось, что все неприятные известия здесь сообщала именно настоятельница. Собираясь с духом, чтобы принять из ее уст любые новости, я перебирала в памяти все правила, какие нарушила за последнее время.
– Известно ли вам, синьорина, что все до единой ваши наставницы рекомендовали вас для зачисления в coro?
Я покачала головой.
– В таком случае вам, несомненно, неизвестно и то, что всякий раз, как ставили на голосование вопрос о вашем утверждении, вы совершали очередное серьезное нарушение, которое не давало нам это сделать?
– Нет, синьора. То есть да, синьора, – мне это тоже неизвестно.
Я устремила взор на картину Антонио Балестры, висевшую за спиной настоятельницы, а сама тем временем неустанно просила Пресвятую Деву не дать мне выказать, как расстроили меня ее слова.
– Figlia mia, – вздохнув, произнесла она и потерла веки, – у тебя явное дарование. Тем не менее несколько гораздо менее талантливых iniziate приняты в coro раньше тебя, и это меня огорчает. Я чувствую приступ боли вот тут, – она приложила руку к сердцу, – каждый раз, когда вынуждена голосовать против твоего продвижения.
Я видела, что она действительно удручена. Мне вдруг бросилось в глаза сходство между ней и святой Элизабеттой на картине. Вероятно, художнику специально так заказали.
– Меня это огорчает, Анна Мария, и беспокоит. Мы всегда возлагали на тебя большие надежды.
Я опустила голову, сдерживая ярость против нее и всех взрослых, распоряжающихся мною как захотят. Талант – вот на что должны они смотреть, а не на умение выполнять их дурацкие мелочные правила!
Я посмотрела на нее – настоятельница уже водрузила очки на место и теперь рылась в ворохе бумаг.
– Мой долг – уведомить вас, синьорина, что вы снова не в числе figlie, чье вступление в coro будет отмечаться в это воскресенье вином и пирожными. Среди них – Джульетта даль Виолинчелло.
Она наблюдала за мной – очевидно, хотела угадать мое отношение. Но за Джульетту я могла только порадоваться.
– А также Бернардина даль Виолин.
Вот, значит, как. Бернардина. Знала ли она уже о предстоящем голосовании в тот момент, когда притворялась моей сообщницей? Когда помогла мне в очередной раз пропустить урок? Может быть, она сама и донесла сестре Джованне, что меня нет? То-то, должно быть, ликовала, когда мое имя снова вычеркнули из списка!
Я что было силы закусила нижнюю губу, уставившись на ступни архангела Гавриила. Настоятельница все так же молча перебирала бумаги. Я встала со стула.
– Минуточку, синьорина.
Она вынула из кипы бумаг несколько нотных листков, свернула в трубочку и перевязала голубой ленточкой.
– Это прислал вам дон Вивальди. Здесь партитура концерта ре минор, написанного для троих новичков – тебя, Бернардины и Джульетты. Вы вместе должны были сыграть его на праздновании вступления в coro. Мне еще предстоит решить, как быть с этой… – она долго подбирала слово, – неувязкой.
Протянув мне сверток, настоятельница пояснила:
– Дон Вивальди выразил желание, чтобы именно ты репетировала первую сольную партию скрипки. Он утверждает, что, по его мнению, только ты – кроме него самого – обладаешь для этого достаточной искусностью.
Милый маэстро!
– И самое последнее…
Я глядела на настоятельницу, гадая, какие еще ужасные известия она припасла для достойного завершения нашей беседы.
– Я уже сказала Бернардине – ты будешь дважды в неделю давать ей частные уроки. Закрой рот, Анна Мария, это выглядит неприлично.
Возможно, я ошиблась, но мне показалось, что настоятельница улыбнулась, и я даже решила, что она насмехается надо мной. Бернардина скорее умрет, чем будет учиться у меня, тем более что теперь она полноправная участница coro! Тем не менее ей придется смириться, если она не желает потерять свое место.
– Чего же ты ждешь, дитя мое? Иди!
Я еще раз присела перед ней и вышла, стискивая в руке ноты. Последние новости бурлили у меня в крови.
Скрипичное соло, как и предупреждал маэстро, оказалось дьявольски сложным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Пожалуйста, сестра, – не выдержала я, – очень прошу вас: загляните для меня в libro dela scaffetta. Найдите там мое имя и все, что было записано обо мне, когда я попала в приют. Может быть, там есть хоть намек на то, кто я такая.
Сердце у меня колотилось так, что я едва могла дышать. Сестра Лаура легко коснулась моего лица и приподняла его, так что мне пришлось встретиться с ней взглядом.
– В книге скаффетты о тебе ничего нет. Я уже смотрела.
Всей душой я чувствовала, что это ложь. В тот миг я ненавидела сестру Лауру. Я ненавидела ее за то, что она такая эгоистичная, чопорная и нечестная. А еще притворялась, что любит меня!
Я оттолкнула ее руку:
– Как же так? Ведь о каждом ребенке там есть сведения.
– А о тебе записи нет, Анна Мария.
Мне стало так обидно, что на глаза навернулись слезы:
– Вы ведь знаете мою мать – вы передаете ей мои письма. Иначе получается, что вы заставляете меня верить в ложь!
Она глянула на меня так, словно я ее ударила:
– Я не посыльная для твоих писем, Анна Мария. Но ты должна мне верить.
– Вы говорите «верить», а сами мне не доверяете! Как же вы можете знать то, что знаете, а мне не говорить?! Даже Ла Бефана – и та, кажется, знает, кто мои родители! Разве справедливо, что они известны всем, кроме меня?!
Она крепко взяла меня за плечи и направила на меня пристальный взгляд ясных голубых глаз:
– Прошу тебя, перестань спрашивать и доискиваться правды. Есть вещи, которых лучше и вовсе не знать.
Я выдержала ее взгляд:
– Что же, мои родители – убийцы? Или моя мать – шлюха?
Сестра Лаура вздрогнула, но по-прежнему крепко держала меня так крепко, что делалось больно. Наконец она ответила, с трудом выговаривая слова:
– Поверь мне – и перестань их искать!
Я дернулась и вырвалась от нее:
– В жизни больше вам не поверю!
– Как же ты испытываешь мое терпение, дитя… В книге скаффетты нет о тебе ни строчки!
Она прерывисто вздохнула и разгладила складки на одежде, отчего тихо зашелестела шелковая нижняя юбка. Мне же этот шорох почему-то напомнил змеиное шипение.
Когда сестра Лаура вновь заглянула мне в глаза, ее лицо уже обрело прежнюю безмятежность.
– Нельзя считать, что знаешь правду, исходя только из того, что видишь своими глазами, Анна Мария. Думаю, тебе сейчас лучше пойти на урок. Ты и так провинилась – не стоит навлекать на себя более серьезное наказание.
Вскоре после этого меня вызвала к себе в кабинет настоятельница.
– Анна Мария, – начала она, взглянув на меня из-за стопки бумаг, возвышавшейся перед ней на письменном столе.
Я сделала книксен. Настоятельница сняла очки, изготовленные для нее в Швейцарии – подарок Великого Инквизитора, – после чего долго рассматривала меня.
– Садись, дитя мое, – наконец вымолвила она.
Так повелось, что все неприятные известия здесь сообщала именно настоятельница. Собираясь с духом, чтобы принять из ее уст любые новости, я перебирала в памяти все правила, какие нарушила за последнее время.
– Известно ли вам, синьорина, что все до единой ваши наставницы рекомендовали вас для зачисления в coro?
Я покачала головой.
– В таком случае вам, несомненно, неизвестно и то, что всякий раз, как ставили на голосование вопрос о вашем утверждении, вы совершали очередное серьезное нарушение, которое не давало нам это сделать?
– Нет, синьора. То есть да, синьора, – мне это тоже неизвестно.
Я устремила взор на картину Антонио Балестры, висевшую за спиной настоятельницы, а сама тем временем неустанно просила Пресвятую Деву не дать мне выказать, как расстроили меня ее слова.
– Figlia mia, – вздохнув, произнесла она и потерла веки, – у тебя явное дарование. Тем не менее несколько гораздо менее талантливых iniziate приняты в coro раньше тебя, и это меня огорчает. Я чувствую приступ боли вот тут, – она приложила руку к сердцу, – каждый раз, когда вынуждена голосовать против твоего продвижения.
Я видела, что она действительно удручена. Мне вдруг бросилось в глаза сходство между ней и святой Элизабеттой на картине. Вероятно, художнику специально так заказали.
– Меня это огорчает, Анна Мария, и беспокоит. Мы всегда возлагали на тебя большие надежды.
Я опустила голову, сдерживая ярость против нее и всех взрослых, распоряжающихся мною как захотят. Талант – вот на что должны они смотреть, а не на умение выполнять их дурацкие мелочные правила!
Я посмотрела на нее – настоятельница уже водрузила очки на место и теперь рылась в ворохе бумаг.
– Мой долг – уведомить вас, синьорина, что вы снова не в числе figlie, чье вступление в coro будет отмечаться в это воскресенье вином и пирожными. Среди них – Джульетта даль Виолинчелло.
Она наблюдала за мной – очевидно, хотела угадать мое отношение. Но за Джульетту я могла только порадоваться.
– А также Бернардина даль Виолин.
Вот, значит, как. Бернардина. Знала ли она уже о предстоящем голосовании в тот момент, когда притворялась моей сообщницей? Когда помогла мне в очередной раз пропустить урок? Может быть, она сама и донесла сестре Джованне, что меня нет? То-то, должно быть, ликовала, когда мое имя снова вычеркнули из списка!
Я что было силы закусила нижнюю губу, уставившись на ступни архангела Гавриила. Настоятельница все так же молча перебирала бумаги. Я встала со стула.
– Минуточку, синьорина.
Она вынула из кипы бумаг несколько нотных листков, свернула в трубочку и перевязала голубой ленточкой.
– Это прислал вам дон Вивальди. Здесь партитура концерта ре минор, написанного для троих новичков – тебя, Бернардины и Джульетты. Вы вместе должны были сыграть его на праздновании вступления в coro. Мне еще предстоит решить, как быть с этой… – она долго подбирала слово, – неувязкой.
Протянув мне сверток, настоятельница пояснила:
– Дон Вивальди выразил желание, чтобы именно ты репетировала первую сольную партию скрипки. Он утверждает, что, по его мнению, только ты – кроме него самого – обладаешь для этого достаточной искусностью.
Милый маэстро!
– И самое последнее…
Я глядела на настоятельницу, гадая, какие еще ужасные известия она припасла для достойного завершения нашей беседы.
– Я уже сказала Бернардине – ты будешь дважды в неделю давать ей частные уроки. Закрой рот, Анна Мария, это выглядит неприлично.
Возможно, я ошиблась, но мне показалось, что настоятельница улыбнулась, и я даже решила, что она насмехается надо мной. Бернардина скорее умрет, чем будет учиться у меня, тем более что теперь она полноправная участница coro! Тем не менее ей придется смириться, если она не желает потерять свое место.
– Чего же ты ждешь, дитя мое? Иди!
Я еще раз присела перед ней и вышла, стискивая в руке ноты. Последние новости бурлили у меня в крови.
Скрипичное соло, как и предупреждал маэстро, оказалось дьявольски сложным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72