Удивительное дело: хотя Франц еще не сделал мне никаких признаний, а лишь однажды поцеловал на балконе палаццо, я решила, что он непременно захочет на мне жениться.
Меж тем я шла в комнату, где раньше жила изгнанная сестра Челестина. У нее под кроватью было спрятано зеркальце, о чем я узнала от Марьетты – самой сведущей из нас в такого рода делах. Я тешила себя надеждой, что его не нашли, когда упаковывали вещи впавшей в немилость сестры.
Может, я хотела обновить в памяти свое лицо и сравнить его с обликом Ревекки, еще стоящим перед глазами? Не знаю. Наверное, Пресвятая Дева узрела мое плачевное состояние и привела меня именно в эту комнату, потому что, едва я проскользнула в дверь и глаза мои пообвыклись с темнотой, я учуяла дымок тлеющего фитиля и поняла, что я здесь не одна.
– Кто тут? – прошептала я.
Тишина… Ободренная мыслью о том, что я пока не совершила ничего запретного, чего нельзя было с уверенностью сказать про затаившуюся в комнате особу, я повысила голос:
– Покажись! Не то я встану сторожить у дверей, а сама пошлю кого-нибудь за сеттиманьерой!
– Как ты жестока, Аннина!
Голос принадлежал Клаудии. Она чиркнула кремнем, и при свете свечи я увидела два ее лица: одно настоящее, а другое – отраженное в зеркале, которое она прислонила к изголовью незастеленной кровати сестры Челестины.
Я прикрыла дверь и села на жесткое монашеское ложе рядом с подругой. Мы обнялись, шепотом поприветствовав друг дружку. Без сомнения, нам обеим значительно полегчало от мысли, что это именно мы двое тут встретились. Затем Клаудия отстранилась и разжала передо мной кулак – на ее ладони лежал предмет, напоминающий завернутую в бумажку конфету с двумя скрученными хвостиками. Я порылась в кармане и достала Ревеккин подарок – он как две капли воды походил на вещицу в руке у Клаудии.
– Я жду весточки от Скарлатти. Прости, что я ничего тебе не говорила, Аннина! Я понимала, что тебе попало бы за это куда больше, чем мне.
Мне и в голову не приходило, что Франц Хорнек может передать мне записку через кого-нибудь. Сколь умудренной в житейском смысле была Клаудия по сравнению со всеми нами! Она аккуратно развернула тонкую бумажку, разгладила ее на постели, а затем поднесла к пламени свечи – и тут встретила мой взгляд:
– Там ничего не написано – nichts! Там всего-навсего…
– Шоколад! – сказала я, развернув свой пакетик.
В глазах Клаудии блеснули слезы, но у меня рот наполнился слюной: в те времена шоколад был для нас изысканнейшим из лакомств. Родители Клаудии иногда присылали ей шоколадные конфеты, и я просто преклонялась перед ее щедростью, когда она охотно ими делилась.
Ничто, я уверена, не в состоянии так приблизить живое существо к райскому блаженству, как вкус шоколада. Теперь, когда я снискала некоторую славу, мне время от времени доводится баловать им себя. Но в отрочестве я готова была навеки отречься от царствия небесного за одну возможность вкушать это яство. Шоколад – единственная из земных радостей, которую бы я не променяла на все посулы вечного райского блаженства.
Я внимательно рассмотрела конфетку. По размеру она была такой, что внутри поместилась бы только самая маленькая из диковинных русских куколок, что носит с собой Ревекка, – та, что не больше фасолины. Которую нельзя открыть, вдруг подумалось мне, и сердце мое сжалось.
Пока гостинец Клаудии плавился у нее в кулаке, я приоткрыла рот и положила сласть на язык с благоговением причащающейся, принимающей гостию. Я твердо решила смаковать ее как можно дольше. Шоколад за щекой постепенно таял, понемногу распространяя во рту свое волшебство, а язык мой осторожно прикасался к конфете, пытаясь дознаться, состоит ли она сплошь из шоколада или скрывает некую начинку. Внешняя оболочка постепенно истончалась, и сквозь нее проступало ядро – вытянутое, с заостренными концами. Оно сразу вызвало у меня знакомые воспоминания.
Я тщательно обсосала с начинки шоколад – никогда еще сласть не казалась мне столь горькой. Я выплюнула остаток конфеты на ладонь и не захотела поверить своим глазам: это была всего лишь миндалинка. Тогда для пущей уверенности я разгрызла ее.
Клаудия к тому времени уже лила слезы по поводу задержавшихся в пути указаний от возлюбленного, а я удрученно взирала на половинки миндального ядрышка. В это мгновение наши глаза встретились – мы прыснули со смеху и, раз начав, уже не могли остановиться.
Степень близости людей ко мне я измеряю их способностью смешить меня до изнеможения. Мы так давились смехом, боясь расхохотаться в полный голос, что еле дышали, и скрещивали ноги, чтобы не обмочиться. Когда же Клаудия кашлянула и испустила ветры, мы обе свалились с кровати, опрокинув свечу.
Я до сих пор удивляюсь, каким чудом старая келья сестры Челестины тогда не занялась пламенем.
В то время все вокруг меня было словно накалено. В самых заурядных событиях повседневной жизни я видела знаки и знамения, воображая, что все они имеют ко мне отношение. Я страдала от вымышленных обид, и любое осуждение слышалось мне в десять раз громче, чем похвала. Я была столь неразрывно связана со своими подругами, что не могла представить, как у жизни хватит решимости разлучить нас. Я была совершенно наивна.
Ближе к концу репетиций Ревекка принесла на примерку наши сметанные на живую нитку платья – и привела с собой ученика. Воспитанницы тут же принялись хихикать и перешептываться, потому что подмога, несмотря на женоподобность и жеманность в обращении, имела несомненное отношение к мужскому полу.
Это был безобидный на вид юноша тонкого и хрупкого телосложения. Коже на его лице могла позавидовать любая из нас.
Ни для кого не было секретом, что мальчиков из разных приютов иногда отдавали в ученики к портным, и на первых детских уроках – еще до того, как figlie di coro отсеивались от figlie di comun, – мы все, девочки и младшие мальчики, вместе учились не только читать и считать, но также и шить, и прясть.
Только когда Ревеккин помощник с полным ртом булавок, присев на корточки, занялся моим подолом, я разглядела в его глазах озорные искорки и прижала ладонь к губам, чтобы не рассмеяться вслух.
– Сильвио, ты? – шепотом воскликнула я.
– Ш-ш! Да-да, я знал, что увижу тебя здесь. Я слышал, что ты теперь в coro. Какая ты хорошенькая, Аннина!
– Вовсе нет!
– Скажешь тоже! Хотел бы я иметь такие глазищи – и такую милую попку!
Я не смогла удержаться от смеха, и Ла Бефана, которая надзирала за примеркой, полыхнула на меня взглядом и громким отчетливым голосом объявила, что всякая лишняя болтовня исключается. Ревекка повернула мне голову набок и вытянула мою руку вдоль тела, чтобы уточнить длину рукава.
– Что, вы в детстве играли вместе? – спросила она, наклонившись совсем близко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72