Сестра Лауpa – scrivana! Вот это новость! Будет ли она столь же добра ко мне в этом деле, как во всех других? Захочет ли она поискать в книгах и сказать мне то, что я желаю знать?
– Возьми мне кусочек, figlia mia, – ответила она, задержавшись ровно на столько, чтобы заправить под платок выбившуюся у меня прядь волос.
Взять кусок пирога, который еще не подали, и при этом не отстать от сестры Лауры – для этого мне была нужна сообщница. Но Джульетта уже отправилась к Розальбе, Клаудия еще не вернулась от родителей, а Марьетта навсегда покинула приют. Я повернулась к соседке слева – к Бернардине – и сначала коснулась ее руки, потому что та сидела ко мне незрячим глазом.
– Поможешь мне в одном деле, саrа?
Бернардина никогда и ни о чем меня не просила, как и я ее: в те дни мы были заклятыми врагами. Если в новом произведении, написанном для младших участниц coro, солировали сразу две скрипки, мы устраивали настоящее сражение, решая, кому исполнять ведущую партию.
Однажды перед прослушиванием она изловчилась незаметно просунуть сухое рисовое зернышко в один из эфов моей скрипки. Я к тому моменту уже настроила инструмент, и его странный скрежещущий звук меня попросту ошеломил. Когда я попросила разрешения начать сначала, Ла Бефана меня выгнала – мол, я недостаточно репетировала, – и с прослушивания я вышла вся в слезах.
Через месяц с небольшим Клаудия сыграла роль карающего ангела, подлив Бернардине в суп изрядную порцию ?lio di baccal? – рыбьего жира, которым наш аптекарь поит рахитичных воспитанниц. У этого снадобья отвратительный вкус, но в тот вечер у Бернардины был насморк, и она ничего не почувствовала. Весь следующий день, тоже странным образом выпавший на прослушивание, моя соперница провела в уборной.
Именно Бернардина донесла настоятельнице, когда мы с Марьеттой сбежали в оперу, чем и обрекла меня на заточение в карцере. Она ежечасно за мной наблюдала, выискивая очередной промах, чтобы тут же им воспользоваться. Иногда я готова была поверить, что она и вправду желает моей смерти.
Почувствовав мое прикосновение, она обернулась.
Что увидела тогда Бернардина, глянув на меня? Она, казалось, своим единственным оком ухитряется разглядеть куда больше, чем те, у кого оба глаза на месте. Мы долго смотрели друг на друга: я на нее – просительно, она на меня – подозрительно. Мне было ужасно противно унижаться перед ней, но, судя по всему, другого выхода не было: ни к кому больше я не могла обратиться за помощью.
Она покосилась на дверь, в которую только что выскользнула сестра Лаура, – и вдруг улыбнулась. Улыбка была самая дружелюбная, так что мне подумалось, уж не решила ли Бернардина помириться со мной – и не этого ли она всегда искренне желала.
– Беги же за ней! – прошептала она. – Я прихвачу два лишних кусочка, если получится.
Я встала, а синьора Джелтруда, как назло, выкрикнула своим не в меру громким голосом, каким разговаривала даже сама с собой:
– Почему все уходят? Кухарка испекла чудесный миндальный пирог. Она на нас рассердится!
Я спряталась за колонну в коридоре. Ждать пришлось долго. Наконец показалась помощница настоятельницы с запеленатым младенцем на руках. Он был совсем крошечный, с лицом, словно у старичка, и жалобно пищал. Необъяснимым образом от его криков у меня на глаза навернулись слезы. Неужели я тоже так надрывалась? По крайней мере, на него не поставят клеймо, как на меня, и для этого бедного подкидыша кормилица найдется в самом приюте.
Пришлось еще подождать, прежде чем я увидела сестру Лауру, на ходу оттирающую с пальцев чернильные пятна. Я вышла из своего укрытия, и мы некоторое время молча смотрели друг на друга.
– Почему ты не в классе? – спросила она наконец.
– А я и не знала, что вы scrivana, Zi?tta.
Иногда я называла ее «zi?tta» – тетушка. Так заведено у девочек, которых берет под свое крылышко какая-то наставница.
– Меня не так давно назначили. Видишь, – она продолжала вытирать пальцы, – у меня неважно получается.
– У вас хорошо получается все, за что бы вы ни взялись.
– Вот здесь ты как раз ошибаешься, Аннина. Немало найдется такого, в чем я – совершенная неумеха.
– Вы говорите так из скромности.
– О, если не веришь мне, обратись к маэстро Менегине.
Я насмешливо фыркнула. Ла Бефана? Ну, эта очернит кого угодно! Сестра Лаура поглядела на меня с укоризной.
– Она ведь долгие годы была моей наставницей. И то, что я получила должность маэстры, – тоже ее заслуга.
Наверное, мне следовало говорить почтительнее, но я не желала:
– Простите, Zi?tta, но я считаю маэстру Менегину и гнусной особой, и гнусной наставницей.
– Неужели? В таком случае ты к ней несправедлива. Она одна из лучших скрипачек за всю историю приюта.
Я вспомнила, что именно говорила мне Ла Бефана в башне – что некогда она считалась favorita.
– Наверное, она была не такая противная в былые дни, когда маэстро Гаспарини учил ее собственнолично.
– И здесь ты ошибаешься, дорогая. В те времена, как и теперь, здесь был наставник по классу струнных – брат дона Джакомо Спады, предшественник маэстро Гаспарини. – Она отвела взгляд и не сразу назвала имя того наставника: – Дона Бонавентура Спада.
Джакомо, Бонавентура – оба эти имени были мне совершенно неизвестны, а значили они для меня и того меньше. Какое мне было дело до священников, преподававших здесь в незапамятные времена? А вот сестра Лаура могла мне помочь сейчас. Мы стояли едва ли не у порога тайной комнаты – и были одни. Всего миг – и с ее разрешения я окажусь в хранилище, а ей только и нужно будет отвернуться на время. Сестра Лаура уже бессчетное количество раз доказывала, что ради меня готова нарушить правила.
Я торопливо подыскивала слова, которые убедили бы ее впустить меня в тайник или же самой просмотреть записи, пока я сторожу у дверей.
Но тут до меня дошло, что мы обе очень уж долго молчим. Она что-то говорила о прежнем маэстро, бывшем здесь еще до Вивальди.
– Мне казалось, – промолвила я, – что только священнику, или же евнуху, считается безопасным доверить преподавание в таком заведении, как наше.
Сестра Лаура снова перевела взгляд на окно, в которое просачивался скудный дневной свет. Для меня это были первые за долгое время солнечные лучи.
– Бонавентура Спада не был евнухом, дитя мое. Он был священником, но все же любил Менегину. Тогда это все знали. Все – кроме меня.
Теперь она глядела не на окно, а на меня, и я со смятением осознала, что не могу придумать ничего смехотворнее, чем любовь кого бы то ни было к Ла Бефане.
– В юности она была очень и очень недурна собой – пока чуть не умерла от оспы. В ту зиму многие в приюте поумирали. И на скрипке она играла, словно ангел. Ты еще увидишь, figlia, – время на всех оставляет свои следы, только одни видны глазу, а другие нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Возьми мне кусочек, figlia mia, – ответила она, задержавшись ровно на столько, чтобы заправить под платок выбившуюся у меня прядь волос.
Взять кусок пирога, который еще не подали, и при этом не отстать от сестры Лауры – для этого мне была нужна сообщница. Но Джульетта уже отправилась к Розальбе, Клаудия еще не вернулась от родителей, а Марьетта навсегда покинула приют. Я повернулась к соседке слева – к Бернардине – и сначала коснулась ее руки, потому что та сидела ко мне незрячим глазом.
– Поможешь мне в одном деле, саrа?
Бернардина никогда и ни о чем меня не просила, как и я ее: в те дни мы были заклятыми врагами. Если в новом произведении, написанном для младших участниц coro, солировали сразу две скрипки, мы устраивали настоящее сражение, решая, кому исполнять ведущую партию.
Однажды перед прослушиванием она изловчилась незаметно просунуть сухое рисовое зернышко в один из эфов моей скрипки. Я к тому моменту уже настроила инструмент, и его странный скрежещущий звук меня попросту ошеломил. Когда я попросила разрешения начать сначала, Ла Бефана меня выгнала – мол, я недостаточно репетировала, – и с прослушивания я вышла вся в слезах.
Через месяц с небольшим Клаудия сыграла роль карающего ангела, подлив Бернардине в суп изрядную порцию ?lio di baccal? – рыбьего жира, которым наш аптекарь поит рахитичных воспитанниц. У этого снадобья отвратительный вкус, но в тот вечер у Бернардины был насморк, и она ничего не почувствовала. Весь следующий день, тоже странным образом выпавший на прослушивание, моя соперница провела в уборной.
Именно Бернардина донесла настоятельнице, когда мы с Марьеттой сбежали в оперу, чем и обрекла меня на заточение в карцере. Она ежечасно за мной наблюдала, выискивая очередной промах, чтобы тут же им воспользоваться. Иногда я готова была поверить, что она и вправду желает моей смерти.
Почувствовав мое прикосновение, она обернулась.
Что увидела тогда Бернардина, глянув на меня? Она, казалось, своим единственным оком ухитряется разглядеть куда больше, чем те, у кого оба глаза на месте. Мы долго смотрели друг на друга: я на нее – просительно, она на меня – подозрительно. Мне было ужасно противно унижаться перед ней, но, судя по всему, другого выхода не было: ни к кому больше я не могла обратиться за помощью.
Она покосилась на дверь, в которую только что выскользнула сестра Лаура, – и вдруг улыбнулась. Улыбка была самая дружелюбная, так что мне подумалось, уж не решила ли Бернардина помириться со мной – и не этого ли она всегда искренне желала.
– Беги же за ней! – прошептала она. – Я прихвачу два лишних кусочка, если получится.
Я встала, а синьора Джелтруда, как назло, выкрикнула своим не в меру громким голосом, каким разговаривала даже сама с собой:
– Почему все уходят? Кухарка испекла чудесный миндальный пирог. Она на нас рассердится!
Я спряталась за колонну в коридоре. Ждать пришлось долго. Наконец показалась помощница настоятельницы с запеленатым младенцем на руках. Он был совсем крошечный, с лицом, словно у старичка, и жалобно пищал. Необъяснимым образом от его криков у меня на глаза навернулись слезы. Неужели я тоже так надрывалась? По крайней мере, на него не поставят клеймо, как на меня, и для этого бедного подкидыша кормилица найдется в самом приюте.
Пришлось еще подождать, прежде чем я увидела сестру Лауру, на ходу оттирающую с пальцев чернильные пятна. Я вышла из своего укрытия, и мы некоторое время молча смотрели друг на друга.
– Почему ты не в классе? – спросила она наконец.
– А я и не знала, что вы scrivana, Zi?tta.
Иногда я называла ее «zi?tta» – тетушка. Так заведено у девочек, которых берет под свое крылышко какая-то наставница.
– Меня не так давно назначили. Видишь, – она продолжала вытирать пальцы, – у меня неважно получается.
– У вас хорошо получается все, за что бы вы ни взялись.
– Вот здесь ты как раз ошибаешься, Аннина. Немало найдется такого, в чем я – совершенная неумеха.
– Вы говорите так из скромности.
– О, если не веришь мне, обратись к маэстро Менегине.
Я насмешливо фыркнула. Ла Бефана? Ну, эта очернит кого угодно! Сестра Лаура поглядела на меня с укоризной.
– Она ведь долгие годы была моей наставницей. И то, что я получила должность маэстры, – тоже ее заслуга.
Наверное, мне следовало говорить почтительнее, но я не желала:
– Простите, Zi?tta, но я считаю маэстру Менегину и гнусной особой, и гнусной наставницей.
– Неужели? В таком случае ты к ней несправедлива. Она одна из лучших скрипачек за всю историю приюта.
Я вспомнила, что именно говорила мне Ла Бефана в башне – что некогда она считалась favorita.
– Наверное, она была не такая противная в былые дни, когда маэстро Гаспарини учил ее собственнолично.
– И здесь ты ошибаешься, дорогая. В те времена, как и теперь, здесь был наставник по классу струнных – брат дона Джакомо Спады, предшественник маэстро Гаспарини. – Она отвела взгляд и не сразу назвала имя того наставника: – Дона Бонавентура Спада.
Джакомо, Бонавентура – оба эти имени были мне совершенно неизвестны, а значили они для меня и того меньше. Какое мне было дело до священников, преподававших здесь в незапамятные времена? А вот сестра Лаура могла мне помочь сейчас. Мы стояли едва ли не у порога тайной комнаты – и были одни. Всего миг – и с ее разрешения я окажусь в хранилище, а ей только и нужно будет отвернуться на время. Сестра Лаура уже бессчетное количество раз доказывала, что ради меня готова нарушить правила.
Я торопливо подыскивала слова, которые убедили бы ее впустить меня в тайник или же самой просмотреть записи, пока я сторожу у дверей.
Но тут до меня дошло, что мы обе очень уж долго молчим. Она что-то говорила о прежнем маэстро, бывшем здесь еще до Вивальди.
– Мне казалось, – промолвила я, – что только священнику, или же евнуху, считается безопасным доверить преподавание в таком заведении, как наше.
Сестра Лаура снова перевела взгляд на окно, в которое просачивался скудный дневной свет. Для меня это были первые за долгое время солнечные лучи.
– Бонавентура Спада не был евнухом, дитя мое. Он был священником, но все же любил Менегину. Тогда это все знали. Все – кроме меня.
Теперь она глядела не на окно, а на меня, и я со смятением осознала, что не могу придумать ничего смехотворнее, чем любовь кого бы то ни было к Ла Бефане.
– В юности она была очень и очень недурна собой – пока чуть не умерла от оспы. В ту зиму многие в приюте поумирали. И на скрипке она играла, словно ангел. Ты еще увидишь, figlia, – время на всех оставляет свои следы, только одни видны глазу, а другие нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72