Он поднял взгляд на Хирталамоса и произнес:
- Клянусь Кромом! Ты, похоже, собираешься нанять меня
охранником?
- Хранителем, сын мой, почетным хранителем! Что есть
охранник, что есть сторож, страж? Наемный пес, и только!
Пфа! - купец презрительно фыркнул. - Ты же три ночи будешь
хранителем самого главного моего богатства, самого ценного
имущества, самых дорогих надежд, что важней мне остатка
жизни!
"О женах он, что ли, говорит?" - подумал Конан,
покосившись влево. Там, на окнах, глядевших в сад, чуть
заметно колыхались полупрозрачные шторы, а за ними сверкали
три пары горячих женских глаз. Из предыдущего разговора он
уже знал, что жен у почтенного Хирталамоса целых три; все
они были молоды и хороши собой. Белокурую Лелию купец вывез
с севера, из гандерланда, черноволосую кхитаянку То-Ню
приобрел в Шангаре, на невольничьем рынке; что касается
рыжей Валлы, то она была местной, заморанкой. Судя по
мягким коврам да сундукам с нарядами, жилось им у
Хирталамоса неплохо, но молодой гость все же привлекал
жадные женские взоры. И немудрено: хоть Конану еще не
исполнилось двадцати, в Шадизаре допрешь не видывали мужчин
такого роста и богатырской стати. Да и слава киммерийца,
репутация отчаянного рубаки, человека добычливого,
удачливого и щедрого, привораживала женщин; видать, Лелия,
То-Ню и Валла о делах его были понаслышаны предостаточно, и
теперь, схоронившись за занавесками, глаз с гостя не
спускали.
Конан хмыкнул, сделал глоток из кувшина и уперся
взглядом в трехзубчатую бороду Хирталамоса.
- Так что же я должен хранить? - спросил он. - Само
собой, за хорошую плату, достойную моего меча! Стереть твою
лавку? Твой дом? Твои сундуки? Или твоих жен?
- О плате, мой северный тигр, ты можешь не беспокоится:
она будет щедрой, как весенний дождь, и прольется не медью,
не серебром, но золотом. Хранить же ты должен не лавки и не
сундуки, не домой мой и не трех вертихвосток, от коих у
меня уже побаливает поясница... - тут Хирталамос с
нарочитым кряхтением принялся растирать означенную часть
тела. Закончив с этим, он устремил взор на желтокирпичное
строение, маячившее за деревьями, и внушительно произнес: -
Нет, сын мой, не о сундуках, и женах веду я речь, а о
Фиглатпаласаре Великолепном, посвященном самому солнцеликому
Митре!
- Фиг... Фигля... - начал Конан, но запутался и сплюнул
с досады. - Это кто ж таков? И при чем тут Митра?
Купец со вздохом поднялся и махнул рукой в глубь сада.
- Лучше узреть сокровище, чем услышать о нем, - со
значительной миной произнес он. - Пошли, клинок ярости,
пошли - и ты узришь! Увидишь то, что в скором времени может
сделаться благословеньем божьим, коль так порешит великий
Митра!
Конан молча отставил кувшин и через мгновение оказался
на ногах. Любопытство его было возбуждено; ему хотелось
знать, что же в этом доме, полном богатств, дорогих товаров
и красивых женщин, считалось главным сокровищем. Вслед за
Хирталамосом он спустился во двор, пересек посыпанную
чистейшим песком площадку, миновал выложенный карпашским
мрамором бассейн, фонтаны и пышные цветники, обогнув заросли
вечнозеленого кустарника с торчавшими вверх серыми стволами
кипарисов и оказался перед решеткой, ограждавшей довольно
большой загон. Решетка эта оказалась высока, и от верхнего
ее края до самой крыши желтокирпичного здания была растянута
прочная сетка. Подобно неводу, нависшему над дном морским,
она прикрывала весь загон, по которому бродили птицы - так,
что ни одна из них не могла вылететь наружу.
Осмотрев загон, киммериец понял, что не ошибался,
разглядывая его обитателей с террасы: перед ним были петухи
- большие рыже-золотистые птицы, с алыми гребнями и
голенастыми лапами, украшенными острым стилетом шпор. Клювы
их немногих не дотягивали до ястребиных, глаза горели боевым
огнем, длинные хвосты, изогнутые, как лук кочевника, мели
дворовую пыль; то и дело две, три или четыре птицы,
растопырив крылья, с клекотом наскакивали друг на друга или,
пригнув головы к земле, начинали яростно шипеть, взрывая
землю когтистыми лапами. Судя по тому, что в загоне стояло
множество корыт с водой, зерном и мелко нарубленным свежим
мясом, ссорились забияки не из-за еды; просто им хотелось
подраться.
Хирталамос щелкнул засовом и отворил калитку, за которой
начиналась дорожка, огражденная с обеих сторон. Хозяин и
гость, провожаемые гневным шипеньем петухов, направились по
ней к широким, распахнутым настежь воротам. Сквозь них можно
было оглядеть внутренность желтокирпичного строения - сотню
кур, расположившихся за перегородкой слева и мирно сидевших
в корзинках-гнездах, и тянувшиеся справа деревянные насесты
для петухов. Посередине оставалось довольно обширное
пространство, разгороженное на клетки-загончики; здесь же,
неподалеку от входа, стояли чугунная печь и топчан с
толстыми шерстяными кошмами.
Купец с гордостью обозрел птичье царство, и черты его,
как показалось Конану, враз переменились: зубы блеснули
в улыбке, морщины на лбу разгладились, щеки порозовели -
словно в этом месте он ощущал некое умиротворение и
благостную надежду.
- Вот! - задрав бороду вверх, Хирталамос величественным
жестом вскинул руки. Полы его халата распахнулись,
белоснежный тюрбан съехал на затылок, глаза же, доселе
выцветшие и равнодушные, вдруг вспыхнули - точь-в-точь как у
бродивших в загоне петухов.
- Вот! - повторил купец, в упоении потрясая сжатыми
кулаками. - Вот!
Лицо его сияло; казалось, еще немного, и он начнет
творить молитву всем богам сразу. Но Хирталамос
безмолвствовал, будто слова не могли выразить всю
торжественность момента, всю важность происходящего.
Впрочем, Конан уже и сам догадался, что именно предстоит
ему охранять. Брови киммерийца поползли вверх, рот
растянулся до ушей; не выдержав, он фыркнул и пробормотал:
- Клянусь печенью Крома! Никак, ты желаешь, чтоб я три
ночи просидел в твоем курятнике? И готов платить за это
золотом?
- Курятник? - переспросил купец. - Сия обитель священных
существ, сын мой, не курятник, а воистину преддверие
чертогов Митры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12