хорошо еще, что эйримовы бойцы положат завтра две трети дружины колдуна.
Тела были убраны, а раненые, опасливо поглядывая на Идрайна, пошли утешаться хмельным. Эйрим, Конан и троица седоусых отправились в хозяйские чертоги – допивать аквилонское и посовещаться насчет резни, что намечалась следующей ночью. Голема киммериец забрал с собой, подальше от греха. До рассвета было еще далеко, и за оставшееся время серокожий вполне мог снять головы со всех обитателей Длинного Дома.
На пороге эйримовой горницы Конан огляделся и заметил, что в корабельном хранилище, где спали люди Торкола и Фингаста, мелькают огни. Видно, их разбудил шум драки, подумал он, прикрывая за собой дверь.
* * *
Проклятый киммериец! Добрался-таки до усадьбы Эйрима!
Щека Гор-Небсехта раздраженно дернулась. Затем он отвел взгляд от полированной поверхности алтаря и подошел к окну. Над башнями и стенами Кро Ганбора в сером ночном небе плыли серые облака. Замощенный камнем двор, походивший на глубокий колодец, был темен и тих; лишь у огромных ворот позвякивали кольчуги стражей. Замок стоял на высокой скале, и из окна стигиец мог разглядеть море. Оно тоже было темным, почти как замковый двор, а не сияло ледовыми всполохами как прежде.
Пора отправляться к Эйриму, – подумал маг, сбросив с плеч тяжелую мантию из медвежьей шкуры. Ему было жарко; хоть раннее ванахеймское лето не баловало теплом, он все же предпочитал зимние вьюги.
Вьюги! В тундре вьюги с ураганным ветром приносят людям смерть, особенно если за дело взялся Имир со своим мерзостным потомством… Как же киммерийцу удалось спастись? Он был почти мертв, зачарован танцами снежной девы… И все-таки выжил! Как и его спутник, этот сероликий великан…
Теперь оба она у Эйрима, и о чем-то сговариваются с ванирским вождем. А может, просто пьют; ванам только дай повод добраться до бочонка с вином. Буйные, дикие люди! А во хмелю – тем более!
Гор-Небсехт долго следил за полутемной эйримовой горницей, за столом с постепенно пустеющими блюдами, за пятью участниками трапезы, за огромными рогами с пивом и вином, что раз за разом опрокидывались в жаждущие глотки. Маг надеялся, что пир вот-вот закончится дракой – пьяной дракой, где в ход идут миски и скамьи, ножи, которыми только что кромсали мясо, винные бочонки и кулаки. Было бы так удачно, если б Эйрим со своими шакалами прикончил киммерийца! Не все ли равно, кто это сделает: ванирский вождь или ванирский божок… По справедливости, Эйриму полагалось искупить неудачу Имира.
Но пир, судя по всему, протекал спокойно, и оставалось лишь изумляться, как эти вспыльчивые дикари, поглощавшие хмельное бочками, ухитряются сохранять самообладание. Лица их краснели, багровели, отливали алым; огромные руки стискивали рога, губы шевелились, глаза сверкали. Однако драться они не желали.
Гор-Небсехт, утомленный зрелищем бесконечной трапезы, на время покинул свой всевидящий алтарь. Это случилось прошлым вечером; но сейчас, глухой ночью, он узрел все ту же картину: пять рослых фигур за столом, подъятые рога, блюда, на которые навалены новые груды рыбы, каши и мяса. Пятеро пили и ели с жадностью оголодавших волков; киммериец не отставал от ванов, а ваны – от киммерийца. С прошлого вечера изменилось лишь то, что на пиру теперь присутствовал и серокожий. Но лишь присутствовал, а не ел; скорчился в темном углу за очагом и будто бы погрузился в дрему. Гор-Небсехт едва его разглядел.
Оторвавшись от созерцания ночного моря и мрачных небес, стигиец начал прохаживаться по огромному пустому залу. Сейчас он не думал о Силе, о власти над стихиями, то покидавшей его, то вновь возвращавшейся; не мечтал он и о женщине с зелеными глазами, не вспоминал об острове ее, который непременно будет захвачен и разграблен; не строил он и планов о дальнейшем, о тех днях, когда рыжая ведьма окажется в стенах Кро Ганбора. Маг размышлял о киммерийце и его сероликом спутнике – и, чем дольше он обдумывал эту проблему, тем ясней понимал, что выпускать этих людей из усадьбы Эйрима не стоит.
В конце концов, если Высокий Шлем не собирается прикончить их, есть и другие способы! Гор-Небсехт ни на миг не забывал, что в эйримовой цитадели обосновалась сотня его воинов, что возглавляют их два матерых волка и что сам Эйрим вряд ли решится защитить своих гостей, бродягу-киммерийца и серокожего. Зачем ему свары с могущественным чародеем? Если уж Эйрим подчинился один раз, в деле с походом на юг, почему бы ему не подчиниться и второй? Конечно, киммериец – гость, но Гор-Небсехт знал, что ваниры не слишком привержены законам гостеприимства. Нередко случалось, что хозяин закалывал спящего гостя, польстившись на его добро, или гость в пьяной драке пробивал секирой череп хозяину.
Размышляя о диких нравах ваниров, стигиец остановился у алтаря и властно простер над ним руку. Картина в полированном камне сменилась; теперь Гор-Небсехт видел не полутемный покой Эйрима с пятью фигурами за столом, а ложе из шкур, на коем распростерся Фингаст. Его посланец спал на спине, раскрыв рот, задрав вверх нечесаную бороду, и чародей с отвращением передернул плечами, представив, как воняет от него пивом, брагой и китовым мясом. Лицо ванира было перекошено, щека подергивалась; похоже, решил Гор-Небсехт, рыжая ведьма с далекого острова послала ему не слишком приятный сон. Затем стигиец прикрыл глаза и сосредоточился, пытаясь достучаться к дремлющему разуму Фингаста.
Он не мог передать ему связного указания, конкретной мысли, выраженной словами. Такое было лишь во власти божеств; лишь они могли внедряться в человеческое сознание – во сне либо наяву – и диктовать смертным собственную входа. Хотя Гор-Небсехт питал презрение ко всем богам, начиная от Митры, Подателя Жизни, и кончая мерзостным Нергалом, он признавался самому себе, что некоторые трюки из божественного арсенала ему не по плету. Даже если б вся его Сила была при нем! Тем более теперь, когда он лишился части магического дара…
Но Гор-Небсехт владел искусством передачи настроений. Не столь уж мало, если учесть, что к настроениям относятся гнев и ненависть, беспокойство и ревность, черное горе и беспричинная радость, апатия и жажда деятельности. Ее-то маг и пытался пробудить в Фингасте, внушив ему заодно и тревогу. Проснись, – повелевал Гор-Небсехт, – проснись, тупая скотина, враг рядом! Враг уже у двери, уже крадется к твоему ложу, уже занес над тобой топор! Проснись, рыжий боров! Ищи врага! Ищи высокого воина с черными волосами! Отправляйся к Эйриму – враг у него! Найди! Найди и убей!
Наконец ванир зашевелился, сел и нащупал рукоять лежавшего рядом меча. Обтерев покрытые испариной виски, Гор-Небсехт довольно кивнул. Он в последний раз пригляделся к лицу Фингаста, на котором сонная одурь сменялась решимостью, заметил, что тот посматривает на спящего рядом Торкола, и взмахнул рукой над своим каменным столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Тела были убраны, а раненые, опасливо поглядывая на Идрайна, пошли утешаться хмельным. Эйрим, Конан и троица седоусых отправились в хозяйские чертоги – допивать аквилонское и посовещаться насчет резни, что намечалась следующей ночью. Голема киммериец забрал с собой, подальше от греха. До рассвета было еще далеко, и за оставшееся время серокожий вполне мог снять головы со всех обитателей Длинного Дома.
На пороге эйримовой горницы Конан огляделся и заметил, что в корабельном хранилище, где спали люди Торкола и Фингаста, мелькают огни. Видно, их разбудил шум драки, подумал он, прикрывая за собой дверь.
* * *
Проклятый киммериец! Добрался-таки до усадьбы Эйрима!
Щека Гор-Небсехта раздраженно дернулась. Затем он отвел взгляд от полированной поверхности алтаря и подошел к окну. Над башнями и стенами Кро Ганбора в сером ночном небе плыли серые облака. Замощенный камнем двор, походивший на глубокий колодец, был темен и тих; лишь у огромных ворот позвякивали кольчуги стражей. Замок стоял на высокой скале, и из окна стигиец мог разглядеть море. Оно тоже было темным, почти как замковый двор, а не сияло ледовыми всполохами как прежде.
Пора отправляться к Эйриму, – подумал маг, сбросив с плеч тяжелую мантию из медвежьей шкуры. Ему было жарко; хоть раннее ванахеймское лето не баловало теплом, он все же предпочитал зимние вьюги.
Вьюги! В тундре вьюги с ураганным ветром приносят людям смерть, особенно если за дело взялся Имир со своим мерзостным потомством… Как же киммерийцу удалось спастись? Он был почти мертв, зачарован танцами снежной девы… И все-таки выжил! Как и его спутник, этот сероликий великан…
Теперь оба она у Эйрима, и о чем-то сговариваются с ванирским вождем. А может, просто пьют; ванам только дай повод добраться до бочонка с вином. Буйные, дикие люди! А во хмелю – тем более!
Гор-Небсехт долго следил за полутемной эйримовой горницей, за столом с постепенно пустеющими блюдами, за пятью участниками трапезы, за огромными рогами с пивом и вином, что раз за разом опрокидывались в жаждущие глотки. Маг надеялся, что пир вот-вот закончится дракой – пьяной дракой, где в ход идут миски и скамьи, ножи, которыми только что кромсали мясо, винные бочонки и кулаки. Было бы так удачно, если б Эйрим со своими шакалами прикончил киммерийца! Не все ли равно, кто это сделает: ванирский вождь или ванирский божок… По справедливости, Эйриму полагалось искупить неудачу Имира.
Но пир, судя по всему, протекал спокойно, и оставалось лишь изумляться, как эти вспыльчивые дикари, поглощавшие хмельное бочками, ухитряются сохранять самообладание. Лица их краснели, багровели, отливали алым; огромные руки стискивали рога, губы шевелились, глаза сверкали. Однако драться они не желали.
Гор-Небсехт, утомленный зрелищем бесконечной трапезы, на время покинул свой всевидящий алтарь. Это случилось прошлым вечером; но сейчас, глухой ночью, он узрел все ту же картину: пять рослых фигур за столом, подъятые рога, блюда, на которые навалены новые груды рыбы, каши и мяса. Пятеро пили и ели с жадностью оголодавших волков; киммериец не отставал от ванов, а ваны – от киммерийца. С прошлого вечера изменилось лишь то, что на пиру теперь присутствовал и серокожий. Но лишь присутствовал, а не ел; скорчился в темном углу за очагом и будто бы погрузился в дрему. Гор-Небсехт едва его разглядел.
Оторвавшись от созерцания ночного моря и мрачных небес, стигиец начал прохаживаться по огромному пустому залу. Сейчас он не думал о Силе, о власти над стихиями, то покидавшей его, то вновь возвращавшейся; не мечтал он и о женщине с зелеными глазами, не вспоминал об острове ее, который непременно будет захвачен и разграблен; не строил он и планов о дальнейшем, о тех днях, когда рыжая ведьма окажется в стенах Кро Ганбора. Маг размышлял о киммерийце и его сероликом спутнике – и, чем дольше он обдумывал эту проблему, тем ясней понимал, что выпускать этих людей из усадьбы Эйрима не стоит.
В конце концов, если Высокий Шлем не собирается прикончить их, есть и другие способы! Гор-Небсехт ни на миг не забывал, что в эйримовой цитадели обосновалась сотня его воинов, что возглавляют их два матерых волка и что сам Эйрим вряд ли решится защитить своих гостей, бродягу-киммерийца и серокожего. Зачем ему свары с могущественным чародеем? Если уж Эйрим подчинился один раз, в деле с походом на юг, почему бы ему не подчиниться и второй? Конечно, киммериец – гость, но Гор-Небсехт знал, что ваниры не слишком привержены законам гостеприимства. Нередко случалось, что хозяин закалывал спящего гостя, польстившись на его добро, или гость в пьяной драке пробивал секирой череп хозяину.
Размышляя о диких нравах ваниров, стигиец остановился у алтаря и властно простер над ним руку. Картина в полированном камне сменилась; теперь Гор-Небсехт видел не полутемный покой Эйрима с пятью фигурами за столом, а ложе из шкур, на коем распростерся Фингаст. Его посланец спал на спине, раскрыв рот, задрав вверх нечесаную бороду, и чародей с отвращением передернул плечами, представив, как воняет от него пивом, брагой и китовым мясом. Лицо ванира было перекошено, щека подергивалась; похоже, решил Гор-Небсехт, рыжая ведьма с далекого острова послала ему не слишком приятный сон. Затем стигиец прикрыл глаза и сосредоточился, пытаясь достучаться к дремлющему разуму Фингаста.
Он не мог передать ему связного указания, конкретной мысли, выраженной словами. Такое было лишь во власти божеств; лишь они могли внедряться в человеческое сознание – во сне либо наяву – и диктовать смертным собственную входа. Хотя Гор-Небсехт питал презрение ко всем богам, начиная от Митры, Подателя Жизни, и кончая мерзостным Нергалом, он признавался самому себе, что некоторые трюки из божественного арсенала ему не по плету. Даже если б вся его Сила была при нем! Тем более теперь, когда он лишился части магического дара…
Но Гор-Небсехт владел искусством передачи настроений. Не столь уж мало, если учесть, что к настроениям относятся гнев и ненависть, беспокойство и ревность, черное горе и беспричинная радость, апатия и жажда деятельности. Ее-то маг и пытался пробудить в Фингасте, внушив ему заодно и тревогу. Проснись, – повелевал Гор-Небсехт, – проснись, тупая скотина, враг рядом! Враг уже у двери, уже крадется к твоему ложу, уже занес над тобой топор! Проснись, рыжий боров! Ищи врага! Ищи высокого воина с черными волосами! Отправляйся к Эйриму – враг у него! Найди! Найди и убей!
Наконец ванир зашевелился, сел и нащупал рукоять лежавшего рядом меча. Обтерев покрытые испариной виски, Гор-Небсехт довольно кивнул. Он в последний раз пригляделся к лицу Фингаста, на котором сонная одурь сменялась решимостью, заметил, что тот посматривает на спящего рядом Торкола, и взмахнул рукой над своим каменным столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84