надрез
Возникает вопрос, особенно если ты предпочитаешь молчать: обладает ли сам голос феноменологической ценностью, есть ли у него трансцендентность. Есть ли у голоса облик? Может ли голос быть хорош? И производит ли голос, звучащий голос, говорящий голос, тот же эффект, что и голос на письме? И могут ли они работать вместе или друг против друга, или даже, быть может, совместно отрицать всякий смысл? Такие вот соучастники, звук и знак. Голос я умел менять уже тогда: писал им то детскую записку, то ехидную, то страшную. Но это всегда бывала записка. Сотрудники смотрели на нее и спрашивали: «Что там написано?» А не: «Что он сказал?»
мост
– Слышите, не бросайте меня здесь с этой женщиной, – крикнула доктор Дэвис через ржавую, но прочную решетку камеры. Она оглянулась – Штайммель сидела по-турецки на нижней койке, на голом матрасе, глаза закрыты, распущенные волосы растрепались по лицу. – Слышите!
– Захлопни пасть, – сказала Штайммель, так и не открывая глаз. – Я тебя не убью. Пока что.
– Охрана!
Штайммель открыла глаза и посмотрела на Дэвис:
– Что вы с этим недоумком Борисом там хотели?
Дэвис повернулась лицом к Штайммель, для равновесия вцепилась в прутья за спиной, сделала жесткое лицо:
– Мы? Ну – ты же не собиралась делиться мальчиком.
– Еще бы.
– Но ты его украла.
– Что вы задумали?
Дэвис растерялась:
– Вопрос не по сути.
– Да нет, как раз по сути. Ты не хуже меня знаешь, что могло получиться из этого сопляка. Мне просто немного не хватило времени.
Дэвис осторожно направилась к койке, где сидела Штайммель:
– Не понимаешь – именно потому нам и надо сотрудничать. Если взглянуть на тему под двумя разными углами, больше шансов разобраться.
Штайммель снова закрыла глаза.
– Нет, не отмахивайся от меня. Послушай, если поработать над ребенком вдвоем, то… кто знает? Я и ты, Дэвис и Штайммель, мы могли бы в один момент распотрошить эту мелюзгу на благо науке.
Штайммель открыла один глаз и взглянула на Дэвис.
– Штайммель и Дэвис. Но пока я тебя не придушила, подумай вот над чем: мы не только сидим в тюрьме, за решеткой! в каталажке!! в кутузке!!! мы даже не знаем, где этот ссыкун!!!!
– Я в курсе. Ну а если сбежать?
– Сбежать? У тебя… – Штайммель остановилась, подняла глаза к потолку, вытянула шею и выпрямилась. – Если тупая, необразованная, неотесанная деревенщина вроде Джеймса Эрла Рэя может выбраться из тюрьмы, чем хуже пара пробивных девочек из Вассара, докторов философии после Лиги плюща?
– Ну вот, другой разговор.
(х)(Рх ? ~Дх)?-(х)[(Рх amp;Пх) ?~Дх]
Когда мы вернулись в детскую, сотрудники и дядюшка Нед начали дебрифинг. Я сидел за столиком, передо мной лежал блокнот, а мадам Нанна, пристроившись сзади на полу, терла мне шею. Несомненно, она рассчитывала, что я расслаблюсь и информация потечет беспрепятственно. Я срыгнул для них все, что видел, но ничего не снабдил контекстом. И все же они пришли в явный восторг от уравнений, телефонных номеров и схем. Их эксперимент удался, решил я. Я с самого начала понял, что как таковая собранная информация никому не нужна; важно то, что я действительно прошел задание и выполнил миссию. Я функционировал. Более того, был в полностью эксплуатационном и рабочем состоянии. Сразу после беседы дядюшка Нед позвонил президенту и сказал: демократии и бейсболу ничто в мире не угрожает, можете совершенно безнаказанно отправляться в Палм-Спрингс играть в гольф.
Vexierbild
БАРТ: Ты помнишь, как на прилавках впервые появились эти войлочные фломастеры? Мне так не терпелось купить себе такой и опробовать. Их тоже выпускали японцы, и если они станут ими писать…
ХЕРСТОН: Я тогда уже умерла. Но, впрочем, кому это интересно?
БАРТ: Разве не понимаешь? Я говорю об акте написания. Сам жест настолько важен для смысла, тебе не кажется? Ведь даже то, где я сижу во время письма, влияет на значение.
ХЕРСТОН: Чем ты обкурился?
БАРТ: Я даже наблюдал «биковский стиль» письма, как я его называю. Ты видела этих людей – строчат слово за словом, без остановки.
ХЕРСТОН (кивая): Случалось видеть, конечно.
БАРТ: В конце концов фломастер я выбросил, потому что кончик очень быстро истрепался. Теперь вернулся – и, думаю, навсегда – к самым тонким авторучкам. Гладкое письмо, какое я люблю, без них немыслимо. А ты чем пользуешься?
ХЕРСТОН: Заточенная кость и кровь.
эксусай
Неожиданно из Малыша Ральфа я превратился в Тайного агента обороны 1369. Вместо детской кровати в своей безвкусной комнатушке я теперь спал на койке в стерильной камере восемь на восемь футов с унитазом, рассчитанным на мою попку, и охранником за решетчатой дверью. Мальчик подрастал. Романов Ральфу больше не выдавали – только сухие технические журналы и пособия по обороне. Больше никаких прогулок по парку, лишь конвоируемые шествия по спортплощадке: за ручку с охранником до дальнего баскетбольного кольца и обратно. Во дворе по неизвестным мне причинам были и взрослые, одетые так же, как я. Не знаю – тоже ТАО или насильники и убийцы. С мощной мускулатурой и татуировками. Охранник не давал им со мной разговаривать, но некоторые кричали: «Эй, смотрите, молодое мясо!», «На чем попался?» и «За что сидишь? Отнял конфету у другого ребенка?» Наконец, на третий день, я остановился и палочкой начертил на бейсбольном поле, на холме подающего:
Я спокойно могу пролезть между прутьями камеры в предрассветные часы.
Подпись: Картонная фигурка Майк.
Почему я здесь?
Это я спросил у дядюшки Неда, когда он наконец пришел меня проведать.
– Просто мы хотим тебя уберечь, мальчик, – сказал дядюшка Нед. – Ты должен знать: в мире есть силы, которые на что только не пойдут, чтобы тебя сграбастать. Поверь мне, это для твоего же блага.
Но ведь это тюрьма?
– Не просто тюрьма, Ральф. Это высокотехнологичное, суперсовременное сооружение строжайшего режима, где самым страшным и безжалостным отбросам общества суждено провести остаток своих, будем надеяться, коротких жизней. Да что там – даже у меня мурашки по коже от этого места.
Дайте мне романов.
– Не получится. Ты должен быть всегда готов к любой миссии, которая придет мне в голову. Так что читай учебники.
Я хочу увидеть маму.
– Боюсь, что Нанну перевели на другое место.
Мою настоящую маму.
Дядюшка Нед взглянул на меня, как на сумасшедшего, словно понятия не имел, о чем я говорю.
– В общем, прочитаешь эти журналы – принесу еще. – Он встал и посмотрел на меня. – Да ты тут, я вижу, как сорняк растешь. – И, повернувшись к двери: – Охрана, выпустите меня из этой выгребной ямы, задохнуться можно.
umstande
При ограниченном прошлом в настоящем немного смысла. По крайней мере, так внушали мне книги. Я думаю, что хотя бы качественно моего опыта хватило бы на любую, сколь угодно долгую, жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44