Но, далее, предположим, что нет ни чайника, ни даже плиты. Предположим, что мы сидим на теннисном матче и я говорю: «Ты не снимешь чайник с плиты?» Некоторые будут утверждать, что ты понимаешь значение моих слов, но не значение моих слов. Тогда как фактически ты не понимаешь ничего. Ты можешь взглянуть на меня и подумать: «Я не ослышался?» – или посмотреть по сторонам, проверяя, слышал ли меня еще кто-нибудь из зрителей. Ты спросишь: «Что ты сказал?» – а я повторю. Если только ты не подчиняешься мне беспрекословно или не знаешь о моем обыкновении доставать переносную газовую плитку и делать чай в неподходящих местах, ты решишь, что я свихнулся. Ты не станешь никому говорить, что тебе прекрасно известно, как это – снять чайник с плиты, или что тебе известно, о каком чайнике речь; ты скажешь: «Помогите! У моего бедного друга лопнул сосуд в мозгу!»
В общем, решил с тобой поделиться. Привет жене.
Твой
Людвиг
Дорогой Людвиг!
Я и не знал, что ты любишь теннис.
Твой
Бертран
пробирки 1…6
В вестибюле главного здания нас встретил пожилой человек по фамилии Джеллофф. Я сидел на руках у Бориса, с авторучкой, прижимая блокнот к его груди. Я написал:
Вы случайно не Смот Эли Джеллофф?
Человек прочитал записку и с улыбкой кивнул, а затем, поняв, кто автор, вытаращил на меня глаза и попятился. Тем самым он обогнул стойку и, все так же глядя на меня, сунул Штайммель книгу регистрации.
– Вот видите, почему мы здесь, – сказала Штайммель, наклоняясь и расписываясь.
Борис перехватил меня поудобнее. У дальней стены зала слева от меня виднелся камин из розового камня с массивными колоннами в тон. По периметру стояли розовые книжные шкафы, пол был покрыт коврами, кожаными диванами и креслами. За администраторской стойкой начиналась отгороженная тонкой цепью лестница с табличкой «Персонал».
– Надеюсь, все готово, – сказала Штайммель. Она светилась и так спешила меня препарировать, что покачивалась с мощных носков на мощные пятки.
– Да, – ответил Джеллофф. – У вас корпуса 3-А, В и С. – Он показал план территории, лежащий на столе. – Можете припарковаться здесь. Вокруг здания, мимо конюшен и направо. Все три коттеджа стоят рядом. Библиотека открыта ежедневно до полуночи. А если вы сможете приходить на ужин и делиться своими открытиями, будет просто чудесно.
– Ха, – сказала Штайммель. – Ни хера я не поделюсь. А если кто будет шнырять в наших краях – отгрызу башку. – Затем она улыбнулась. – Мы с удовольствием составим вам компанию.
(х)(Рх ? ~Дх)?-(х)[(Рх amp;Пх) ?~Дх]
бихевиорема
биопоэтический
бустрофедон
бытие
бы
производное
Во сне я вел машину. Не знаю, ребенок или нет, но я вел машину, нажимал на педали, поглядывал в зеркала и держал руль. Сон был необычный: с моим участием. Я гордился, что умею водить. Вождение определенно представлялось мне делом гения. И во сне я был настолько гениален, что вел машину. Ma и Инфлято сидели сзади, пристегнутые к огромным детским креслам. Они поражались, что я могу вести машину, и постоянно это повторяли.
– Как это ты вдруг научился водить? – спросили они.
– Я гений, – заявил я. А потом добавил: – Почему вы не говорили, что водить так весело?
– Это еще и опасно, – сказала мать.
Я обернулся и посмотрел на них.
– А почему? – спросил я.
Они оба завизжали.
Смотри на дорогу! – сказал Инфлято.
Вы меня нервируете, – ответил я. – Все, останавливаюсь. – И тут я понял, что не умею. – Как ее остановить?
– Нажми на тормоз, – сказал Инфлято.
Внезапно мои ноги превратились в пухлые младенческие ножки, и я не смог дотянуться до педалей.
– Он посередине, – сказал Инфлято.
И я уже ничего не видел сквозь ветровое стекло. Перед глазами остался только низ руля, который крутился туда-сюда без моего участия. Я оглянулся на родителей. Те завопили, и я завопил вместе с ними.
umstande
Мы отправились к себе, и пока Борис нес меня обратно в машину, я написал:
Мне понадобится много книг.
Штайммель взяла записку, прочитала и сказала:
– Я принесу тебе любые книжки, какие захочешь. Будут тебе любые книжки, и бумага, и сколько угодно разноцветных ручек.
– Вы бы, наверно, поосторожнее с ним разговаривали, – сказал Борис.
– Ты его боишься, Борис?
– Честно, доктор Штайммель, – боюсь.
– Не волнуйся, Борис. Я не оставлю тебя на растерзание коварному кровожадному карапузу.
неумеренная аллитерация есть признак косного воображения – если не хуже
Борис прочитал записку и рассмеялся.
Штайммель как раз садилась в машину.
– Что смешного?
– Ничего, – сказал Борис. – Абсолютно.
causa sui
– Истина и ложь. Смысл и бессмыслица. Я и не-я. Рассудок и безрассудство. Центральность и маргинальность. Единственное, что разделяет любые из этих свойств, – проведенная линия. Но у линии нет глубины – нет глубины, а значит, это никакая не граница. Ее концы есть просто координаты в пространстве, а следовательно, что-то значат друг для друга лишь благодаря некоему ориентиру, например линии, прямой или кривой. И я знаю, что занимаю точку в пространстве «здравомыслие», поскольку вижу другую точку – «безумие» – и ориентируюсь относительно нее, и, рассматривая линию, которая сообщает им обеим смысл, я понимаю, что она не разделяет точки, но соединяет. А еще с колотящимся сердцем я понимаю, что, имея две точки и линию, могу найти другие точки, помимо «безумия», но не могу сказать, где какая, поскольку точки пространства не имеют измерений. Аналогично, оглядываясь на конечную точку «здравомыслие», я вижу, что это вовсе не конечная точка. Получается, линия идет в одну сторону позади меня и в другую сторону передо мной, и я не могу определить свое место на линии, и тогда пересекаю ее другой линией и говорю, что «безумие» – это вот там. Но откуда мне знать, что она не описала круг у меня за спиной? Откуда мне знать, не замышляет ли что-нибудь точка на линии безумия? Возможно, стоит идти вперед, чтобы она не подкралась сзади. Возможно, стоит бежать. А может быть, точка «безумие» никуда не двигалась и не собиралась. Может быть, точка «здравомыслие» меня предала. Эти две точки могут быть в сговоре. Я не параноик. Я не параноик. Я не тронусь с места. Вот и все. Я буду стоять, где стою, замерев в пространстве. – Эмиль Штайгер отпил воды из сжатого в потных руках стакана. – Ты понимаешь, о чем я?
– Прекрасно понимаю, – ответил Дж. Хиллис Миллер. – У меня была такая машина. Иногда, в сильный мороз, напрочь отказывалась заводиться.
– Я забыл учесть реальное и мнимое. Мертвое и живое. В скобках и вне скобок. – Штайгер заорал изо всех сил и швырнул стакан в дальнюю стену, процарапав на тисненых обоях полосы.
– Это был «мерседес», та машина.
– Скажи мне, Миллер: если все взвесить, ты думаешь, о нас кто-нибудь вспомнит?
– Держи карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
В общем, решил с тобой поделиться. Привет жене.
Твой
Людвиг
Дорогой Людвиг!
Я и не знал, что ты любишь теннис.
Твой
Бертран
пробирки 1…6
В вестибюле главного здания нас встретил пожилой человек по фамилии Джеллофф. Я сидел на руках у Бориса, с авторучкой, прижимая блокнот к его груди. Я написал:
Вы случайно не Смот Эли Джеллофф?
Человек прочитал записку и с улыбкой кивнул, а затем, поняв, кто автор, вытаращил на меня глаза и попятился. Тем самым он обогнул стойку и, все так же глядя на меня, сунул Штайммель книгу регистрации.
– Вот видите, почему мы здесь, – сказала Штайммель, наклоняясь и расписываясь.
Борис перехватил меня поудобнее. У дальней стены зала слева от меня виднелся камин из розового камня с массивными колоннами в тон. По периметру стояли розовые книжные шкафы, пол был покрыт коврами, кожаными диванами и креслами. За администраторской стойкой начиналась отгороженная тонкой цепью лестница с табличкой «Персонал».
– Надеюсь, все готово, – сказала Штайммель. Она светилась и так спешила меня препарировать, что покачивалась с мощных носков на мощные пятки.
– Да, – ответил Джеллофф. – У вас корпуса 3-А, В и С. – Он показал план территории, лежащий на столе. – Можете припарковаться здесь. Вокруг здания, мимо конюшен и направо. Все три коттеджа стоят рядом. Библиотека открыта ежедневно до полуночи. А если вы сможете приходить на ужин и делиться своими открытиями, будет просто чудесно.
– Ха, – сказала Штайммель. – Ни хера я не поделюсь. А если кто будет шнырять в наших краях – отгрызу башку. – Затем она улыбнулась. – Мы с удовольствием составим вам компанию.
(х)(Рх ? ~Дх)?-(х)[(Рх amp;Пх) ?~Дх]
бихевиорема
биопоэтический
бустрофедон
бытие
бы
производное
Во сне я вел машину. Не знаю, ребенок или нет, но я вел машину, нажимал на педали, поглядывал в зеркала и держал руль. Сон был необычный: с моим участием. Я гордился, что умею водить. Вождение определенно представлялось мне делом гения. И во сне я был настолько гениален, что вел машину. Ma и Инфлято сидели сзади, пристегнутые к огромным детским креслам. Они поражались, что я могу вести машину, и постоянно это повторяли.
– Как это ты вдруг научился водить? – спросили они.
– Я гений, – заявил я. А потом добавил: – Почему вы не говорили, что водить так весело?
– Это еще и опасно, – сказала мать.
Я обернулся и посмотрел на них.
– А почему? – спросил я.
Они оба завизжали.
Смотри на дорогу! – сказал Инфлято.
Вы меня нервируете, – ответил я. – Все, останавливаюсь. – И тут я понял, что не умею. – Как ее остановить?
– Нажми на тормоз, – сказал Инфлято.
Внезапно мои ноги превратились в пухлые младенческие ножки, и я не смог дотянуться до педалей.
– Он посередине, – сказал Инфлято.
И я уже ничего не видел сквозь ветровое стекло. Перед глазами остался только низ руля, который крутился туда-сюда без моего участия. Я оглянулся на родителей. Те завопили, и я завопил вместе с ними.
umstande
Мы отправились к себе, и пока Борис нес меня обратно в машину, я написал:
Мне понадобится много книг.
Штайммель взяла записку, прочитала и сказала:
– Я принесу тебе любые книжки, какие захочешь. Будут тебе любые книжки, и бумага, и сколько угодно разноцветных ручек.
– Вы бы, наверно, поосторожнее с ним разговаривали, – сказал Борис.
– Ты его боишься, Борис?
– Честно, доктор Штайммель, – боюсь.
– Не волнуйся, Борис. Я не оставлю тебя на растерзание коварному кровожадному карапузу.
неумеренная аллитерация есть признак косного воображения – если не хуже
Борис прочитал записку и рассмеялся.
Штайммель как раз садилась в машину.
– Что смешного?
– Ничего, – сказал Борис. – Абсолютно.
causa sui
– Истина и ложь. Смысл и бессмыслица. Я и не-я. Рассудок и безрассудство. Центральность и маргинальность. Единственное, что разделяет любые из этих свойств, – проведенная линия. Но у линии нет глубины – нет глубины, а значит, это никакая не граница. Ее концы есть просто координаты в пространстве, а следовательно, что-то значат друг для друга лишь благодаря некоему ориентиру, например линии, прямой или кривой. И я знаю, что занимаю точку в пространстве «здравомыслие», поскольку вижу другую точку – «безумие» – и ориентируюсь относительно нее, и, рассматривая линию, которая сообщает им обеим смысл, я понимаю, что она не разделяет точки, но соединяет. А еще с колотящимся сердцем я понимаю, что, имея две точки и линию, могу найти другие точки, помимо «безумия», но не могу сказать, где какая, поскольку точки пространства не имеют измерений. Аналогично, оглядываясь на конечную точку «здравомыслие», я вижу, что это вовсе не конечная точка. Получается, линия идет в одну сторону позади меня и в другую сторону передо мной, и я не могу определить свое место на линии, и тогда пересекаю ее другой линией и говорю, что «безумие» – это вот там. Но откуда мне знать, что она не описала круг у меня за спиной? Откуда мне знать, не замышляет ли что-нибудь точка на линии безумия? Возможно, стоит идти вперед, чтобы она не подкралась сзади. Возможно, стоит бежать. А может быть, точка «безумие» никуда не двигалась и не собиралась. Может быть, точка «здравомыслие» меня предала. Эти две точки могут быть в сговоре. Я не параноик. Я не параноик. Я не тронусь с места. Вот и все. Я буду стоять, где стою, замерев в пространстве. – Эмиль Штайгер отпил воды из сжатого в потных руках стакана. – Ты понимаешь, о чем я?
– Прекрасно понимаю, – ответил Дж. Хиллис Миллер. – У меня была такая машина. Иногда, в сильный мороз, напрочь отказывалась заводиться.
– Я забыл учесть реальное и мнимое. Мертвое и живое. В скобках и вне скобок. – Штайгер заорал изо всех сил и швырнул стакан в дальнюю стену, процарапав на тисненых обоях полосы.
– Это был «мерседес», та машина.
– Скажи мне, Миллер: если все взвесить, ты думаешь, о нас кто-нибудь вспомнит?
– Держи карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44