субъективно-коллективное
Борис заехал на парковку перед коттеджем 3-А и выключил двигатель. Не успела Штайммель открыть дверь и выйти, как к нам подбежала женщина и негромко постучала в окно. Опустив стекло, Штайммель спросила:
– Кто вы?
– Я Анна Дэвис. Мы познакомились на симпозиуме пару лет назад. В Брюсселе. Я занимаюсь приматами.
– Обезьянница, – сказала Штайммель.
Слово «обезьянница» женщине, похоже, не понравилось, но она без заминки продолжила:
– Да, она самая. Не ожидала увидеть вас здесь.
– Но увидели. – Штайммель распахнула дверцу и выбралась из машины. – Борис, это обезьянница, о которой я тебе говорила. Доктор Дэвис, познакомьтесь: мой коллега, мистер Мерц.
Дэвис заглянула на заднее сиденье, где сидел я.
– Ну, рассказывайте про человеческого детеныша, – сказала она.
– Может, в другой раз, – ответила Штайммель. – Нам надо поскорее обустроиться.
– Шимпанзе, с которым я работаю, освоил американский язык жестов. – Она, отойдя в сторону, наблюдала, как Штайммель достает меня из машины, а Борис собирает сумки и папки. – Кажется, этот ребенок – африканских кровей? Вы изучаете развитие детей, причисляемых к меньшинствам?
– Не сейчас, Дэвис. Как-нибудь в другой раз.
– Ладно. Можем познакомить вашего ребенка с моим шимпиком.
flatus vocis
Кровать была почти как у меня дома. Деревянные рейки, за которыми лежал мягкий матрас с одеялами, – с той разницей, что здесь рейки были повыше и сверху прикрывались другим рядом реек. Это оказалась клетка. Штайммель открыла ее, посадила меня и защелкнула замок. Подбросив мне в клетку пару книг, она принялась разбирать документы. Борис стоял по ту сторону решетки и смотрел на меня.
– Доктор Штайммель, – сказал Борис. – Мне кажется, нельзя вот так запирать ребенка. Как-то это не по-человечески.
– Ребенок что, умирает с голоду? – спросила Штайммель.
– Нет, доктор.
– Ребенок перегрелся или замерз?
– Нет, доктор.
– Ты думаешь, ребенок испытывает какие-то неудобства?
– Нет, доктор.
– Тогда захлопни пасть, иди на улицу и принеси из машины остальное оборудование. – Штайммель подошла и взглянула на меня сверху вниз. – Это твой временный дом.
Она прищелкнула языком, оглядывая комнату. Сидя в кроватке и рассматривая ее лицо, я понял, что она действительно некрасивая, но не такая некрасивая, как мне показалось сначала. В пробивающемся сквозь шторы свете ее черты смотрелись выгодно.
Борис принес тяжелую коробку и поставил на стол.
– Ну и что нам делать с Дэвис?
– Пошла она в жопу, – ответила Штайммель. – У меня нет времени на обезьянниц. Ебаные натуралисты. Пиаже был ебаный натуралист.
– Она еще зайдет, – сказал Борис. – Вдруг догадается, что ребенок не наш?
– А обезьяна, думаешь, ее? Она ее откуда-то стибрила, потому и здесь. – Штайммель покачала головой. – Это место для того и нужно, Борис. Если хочешь что-то скрыть, тебе сюда. Хочешь пересадить человеку свиное сердце – сделай это тут.
– Так вы думаете, ничего, что ребенок будет спать здесь один?
– Конечно. А почему нет?
Борис недоверчиво посмотрел на Штайммель:
– Потому что ему всего полтора года, вот почему.
– Можешь ложиться тут, если хочешь. Пожалуй, неплохая мысль. А то еще мадам Мартышка придет шпионить. Я позвоню администратору, пусть принесут раскладушку. – Штайммель сложила ладони. – Душ – и отдыхать.
– А как быть с Ральфом? – спросил Борис. – Он, наверно, есть хочет.
– Сходи на кухню. Там должны быть бананы для шимпика. Можешь потолочь их и скормить ему с молоком.
bedeuten
Учитывая темпы филогенеза в истории Земли, было вполне возможно – по крайней мере, в выпученных глазах Штайммель, – что я представляю собой некий эволюционный взрыв. Конечно, интересовало Штайммель другое, однако такая мысль наверняка пришла ей в голову как некоторая побочная возможность личного обогащения. Она привезла с собой пару книг по палеонтологии и эволюции. Именно эти книги она подложила мне в ту первую ночь. Борис действительно остался спать на раскладушке со мной в коттедже и даже отомкнул дверь моей тюрьмы и поднял крышку. Я чувствовал себя почти как в родной кровати. В ту ночь я прочитал о девонском периоде и об эпохах эоцена, олигоцена и миоцена, а также узнал об эволюции лошади больше, чем надо знать.
моляризация
лофодонтность
К Борису:
Мне нужны какие-нибудь твердые крекеры. У меня режутся зубы и портится настроение.

Союзы и сочленения


СОССЮР

С
diff?rance
Ессе Signum. В окно за моим новым вместилищем светил уличный фонарь. Я сидел в клетке, но мог читать. И те, кто держал меня в клетке, скорее более, нежели менее, держал противозаконно, тайно и насильственно, не радели о моих интересах. Конечно, это была вопиющая несправедливость, и я возопил бы, только не умел. Это была серьезная несправедливость, да, но далеко не трагедия, хотя мои родители, несомненно, мучились. На самом деле я считал, что мне повезло. После череды бесконечных дней в той же обстановке, где я разглядывал те же стены, слышал те же голоса, читал те же книги, сосал те же соски, я выбрался в мир, на свободу, знакомился с людьми, путешествовал. Даже лучше – в секретный мир. Я был пленником и похищенным, но, по-своему, – добровольным.
Я был не просто невинный младенец среди корыстолюбивых, грешных язычников в потайном мире профессионалов, одержимых стяжанием славы. Я был сущее дитя. Однако такое положение не слишком меня удручало, поскольку среди моих личностных характеристик числилась бодрая терпеливость. Подпитываемый наивностью, я с охотой и любопытством следил за развитием событий. Я читал, что в юности людей часто занимает идея бессмертия, но такие заблуждения блекли рядом с моим полнейшим невежеством относительно смертности. При этом ни одно мое заблуждение не подпитывалось гормонами, грошовыми романами или телевидением. Не имея прошлого и, следовательно, не представляя будущего, я жил мгновением – так, что позавидовало бы поколение битников. Моя жизнь и была лишь мгновением. Мои мысли и знания в целом относились к настоящему; я понятия не имел, что значит ждать, и потому не трясся и не дрожал. По мне, эндшпиль ничем не отличался от дебюта.
степени
Пусть меня почти всегда таскали на руках, я развивал ножные мышцы. Сидя в машине, я выполнял изометрические упражнения: сжимал колени на несколько секунд. В кроватке делал глубокие приседания, держась за перила. Стоять, прыгать и прогуливаться в пределах клетки – этого хватило, чтобы укрепить силы и обрести равновесие. Я был проворный и маленький, а мои надзиратели – большие, медлительные и довольно рассеянные.
ранняя угроза обещания
Первая совместная трапеза пришлась на следующее утро. После недолгого спора Борис наконец заявил Штайммель, что берет меня в столовую, нравится ей это или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44