Но правовед не рассказывал. Я говорю, коллеги тоже были разочарованы, хотели послушать, как он рассказывает, а он не рассказывал, у них имелись к нему дальнейшие вопросы, о борьбе, как о нас думают заграничные люди, достойны ли мы. Он за одну неделю сказал совсем мало, с добрым утром, привет, как поживаете, спокойной ночи, и часто уставал, часто зевал, скучно ли ему было с нами, конечно.
Молчание было все дольше. Многие смотрели на правоведа, но он только залез в свою сумку, достал оттуда новую пачку сигарет и так помахал рукой, можно ли курить, отдал пачку младшему сыну, повел пальцем, чтобы младший сын предложил сигареты членам семьи, его отцу тоже, тот взял одну. Коллеги могли сопровождать начальств и заграничных гостей, у которых были материалы, однако они и не думали распределять их, а вот правовед делал так все те дни с нами, все сигареты, было ли у него бренди, да. Младший сын протягивал пачку другим, не многие взяли по одной. Однако женщина, старая женщина, она взяла одну, глядя на правоведа, я заметил, она все так пристально на него смотрела, так пристально. Она была пожилая, лицо худое, как это, изношенное, морщинистая морщинистая кожа, вся в складках, глубоко внутрь, плечи округленные, а спина у нее, она казалась искривленной. Младший сын взял у правоведа спички и зажигал для курильщиков. Старой женщине он спичку не предложил, а вместо посмотрел на мать, которая сидела с ней рядом. Потом дал сигареты мне и старшему коллеге, и себе одну взял. Я видел, его отец следит за ним и за мной тоже. Сигаретный дым теперь плавал клубами. Дочь семьи подошла к окну, открыла.
Можно я расскажу про старую женщину, что она держала сигарету неловко, и все в ней было такое неловкое, не знала, как, сидит, выпрямившись, потом скрещивает ноги, потом поднимает их в кресло, садится на них, держится, за лодыжки, голова наклонена, раскачивается, назад, вперед, верхняя часть тела. Я увидел, ее глаза закрылись, и слюна изо рта, так люди бывают в трансе, я видел в трагедиях, когда потрясение, люди потом остаются такими, в трансе. Ее глаза открылись. Ребенок был рядом, маленькая девочка, женщина глядела на нее.
Я уже говорил, что люди молчали. Они так и оставались, не считая интерлюдии с сигаретами. Теперь докурили и опять замешательство и опять заговорил мой старший коллега, взглянув на меня. Он сказал, Мне пришел в голову человек, которого мы сопровождали несколько недель назад, больше, два месяца три месяца. Он теперь благополучно уехал из нашей страны. Некоторым здесь известно его имя.
И мой коллега назвал его имя. Правовед заинтересовался, он очень хорошо знал эту личность. И другие члены семьи и соседи тоже слышали о нем и заинтересовались. Он был широко известен и любим также коллегами, для которых он стал большим развлечением, имитатором людей, это была его самая сильная сторона. Никто об этом не знал, пока не стал его сопровождать, и тогда они его узнали, как мы узнали правоведа, и так мой старший коллега продолжал несколько коротких секунд, как вдруг заговорила старая женщина, да, внезапно, перебивая, глядя только на мать семьи. Старший коллега перестал говорить. Женщина сказала, Кто теперь защищает нас, нас защитить некому. Она указала на правоведа. Он хороший человек, что это, хороший человек, он такой? Он защитил бы сыновей этой семьи, но не моей. Он это сделал, для наказания, те, кто убил двух мальчиков, они наказаны. Ваших чудесных мальчиков! сказала она матери семьи. Они наказаны, которые сделали это, грешники.
Наказания не было, сказал мой старший коллега.
Да, сказала женщина.
Нет.
Все знали их имена, так и были наказаны эти грешники, их семьи, наказание. А кто теперь защищает нас, нас защитить некому.
Правовед курил сигарету.
Всем было неудобно. Младший сын взглянул на отца.
Некому защитить мою семью, сказала женщина.
Наш коллега сказал, Это неуважение, то, что вы говорите.
Я могу говорить.
Вы можете говорить, да, конечно, но почему вы не уважаете людей, я не. понимаю, почему.
Моя семьи пропала, они мертвы, я знаю. И ничего нельзя сделать, я одна. Это не о моей семье, я не о ней, все семья, скажите мне это, вы можете мне это сказать.
Мой старший коллега не понял.
Что, что я должен сказать, это не только ваша семья, это все семьи.
Старая женщина смотрела на правоведа. Скажите мне это, пожалуйста. Вы знаменитый человек, хороший человек, правовед всего народа, семьи, как наши, горюют, вы поддерживаете нас в нашем горе и защищаете справедливое поведение, а как нам узнать, можно ли это. Что вы для нас делаете, ну что? Рассказываете нам истории?
Он всего лишь один человек, сказал я.
Женщина меня не услышала. Что вы для нас делаете?
Я сказал ей, он расскажет о нас, наши истории, расскажет их всем народам.
Нет, сказала она, истории для нашего народа и истории для заграничных народов отличаются. Это будут истории различного рода. Есть такие истории, да, могут быть истории, которые человеку хочется пересказывать, но некоторые не хочется. Некоторые не хотят пересказывать истории, эти истории, любые.
Я не понимаю, о чем вы говорите.
Старая женщина повернулась к правоведу. Но подумайте о себе, сказала она, единственном, кто знаменит и знает многих людей, важных людей знаменитых людей, знаменитых знаменитых очень важных персон.
Что значит знаменитых? сказал я.
Знаменитых, ответила женщина.
Да, сказал я, это я могу объяснить, это когда безопасности думают казнить кого-нибудь, однако думают – нет, а потом опять, хорошо бы, и никак не могут решиться.
Да, сказал правовед, однако наш коллега прав, знаменитым быть хорошо, не отрицаю, это часто сбивает людей, вот и в аэропорту мой приезд вызвал большое оцепенение, начальства были шокированы, и что они сделали? Ничего, только поставили в мой паспорт штемпель о въезде. Я не сказал им, приветствую, я хотел бы, да не смог, я не такой отважный, просто прошел через здание вокзала, к коллегам, которые ожидали меня, надеясь, что все обойдется.
Старая женщина внимательно слушала, другие тоже, мать семьи, отец семьи. Некоторые дрожали. Теперь в комнате был холодный воздух из открытого окна. Правовед продолжал говорить. Чего мы просим от наших коллег? Мы все участвуем в борьбе. Страдаем, да, каждый, что же неправильного? Я скажу. Если я могу говорить, что я должен сказать, я скажу это, скажу здесь и скажу за морями. Потому что сейчас, в это время, всем ясно, что в этой комнате собрались отважные мужчины и отважные женщины, которые бьются только за честность, только за нее, кто так сражался за это и так продолжит, так и будет.
Я видел лицо младшего сына, волнение в его глазах. Я видел, мать следит за ним, отец нет, только смотрит в окно, отдаленный.
Мы ждали, может правовед продолжит или старая женщина что-нибудь скажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71