Я изменил свое завещание. Вы остаетесь единственной наследницей всего, что у меня еще осталось.
Перед тем как предстать перед Богом, я наконец понял, какой смертный грех совершил, скрывая подлинную личность моей супруги.
Своей детской интуицией вы ее разгадали, дитя мое.
Гермина де Сан-Сальвадор, урожденная Генриетта Сен-Савен, была одной из двух незаконнорожденных сестер вашей бедной матери.
Возможно, именно она убила вашу мать… У Пелажи были подозрения, и она меня об этом предупреждала, Я не желал ее слушать. Я и сегодня еще не знаю правды. Сомнения обступают меня. Я – великий грешник, я смирился с преступлением. Я скрывал его от всех, даже от моего короля, перед которым я сегодня винюсь через это письмо в своей лжи.
Найду ли я себе оправдание в ваших глазах, дочь моя, не знаю. Временами сильные головные боли и провалы в памяти заставляют меня думать, что та, кому я дал свое имя, подсовывала мне какие-то приворотные зелья, заставляя меня находиться в ее зависимости. По какому-то чуду я от этого освободился… Простите меня, моя Зефирина, я не был вам хорошим отцом. Мне бы хотелось еще многое вам сказать, но глаза мои перестают видеть, а рука деревенеет. Прощайте, я вас благословляю. Не забывайте в ваших молитвах о кающейся душе вашего отца.
Роже де Багатель».
Сочувствуя горю своей молодой жены, Фульвио старался быть предельно деликатным. Он решил оставить ее на несколько мгновений одну и дать ей возможность облегчить душу слезами. Но потом он увел ее на крепостную стену и там, наедине, постарался найти утешительные слова.
Зефирина давно уже ничего не скрывала от Фульвио. Поэтому она дала мужу прочесть письмо отца.
– Вторая сестра… Кто же она? – спросил Фульвио. Зефирина покачала головой.
– Я не знаю, – сказала она с отчаянием. – Еще Мишель де Нотр-Дам говорил мне о какой-то родственнице, которая меня защищает.
– Ты, видно, очень дорожишь этим Нострадамусом, – прошептал Фульвио.
Как ни велико было горе Зефирины, она улыбнулась.
– Не ревнуй, я принадлежу тебе полностью…
Сдерживая неодолимое желание сжать ее в своих объятиях, Фульвио проворчал:
– Будешь тут ревнивым. Ты мне нужна вся, целиком, даже твои мысли… А что можно еще ждать от итальянца с примесью сицилийской крови, любовь моя?
Зефирина положила голову на плечо мужа. Он поцеловал ее волосы и сказал:
– Твой несчастный отец стал жертвой интриганки… Если бы только это. Она натворила куда больше.
Ведь она колдунья, Фульвио. Ну, как ты можешь объяснить тот факт, что матушка-настоятельница монастыря Сен-Сакреман в Салон-де-Прованс, где я остановилась на пути к тебе в Ломбардию, уверила меня, что видела моего отца и даже говорила с ним, тогда как на самом деле он находился у тебя в плену, в твоем миланском замке и ты сам мне поклялся, что он оттуда ни на шаг не отлучался?
Фульвио решительно покачал головой.
– Вздор все это, мой ангел, почтенная монахиня выпила лишнего, а то и просто обманула тебя по какой-нибудь причине, возможно даже, вполне объяснимой.
– По какой же, мессир математик?
– Это, наверное, была твоя мачеха… Сен-Сакреман… Сан-Сальвадор… Сен-Савен…
– Моя мачеха, переодетая в аббатису?
– Ей хотелось тебя напугать, навредить твоему отцу. Но вот чего я сам не понимаю, так это почему она не воспользовалась случаем и не попыталась тебя убить!..
– Из-за трех писем.
Зефирина рассказала Фульвио, как в «Золотом лагере» она пригрозила донье Гермине, сказав, что в случае ее внезапной смерти три письма, прямо обвиняющие ее в этом, будут немедленно отправлены папе, Мартину Лютеру и Франциску I.
– Боже, оказывается, моя Зефирина умнейшая женщина! Подумать только, окажись ты глупой, тебя бы уже не было в живых… Я так люблю тебя, – прошептал Фульвио.
– И я люблю тебя, – ответила она.
Над зубчатой стеной плавно кружила чайка…
* * *
Когда Фульвио случалось отсутствовать, Зефирина имела обыкновение совершать прогулки под руку с Ла Дусером. Гордый этой своей обязанностью, гигант шагал рядом с ней, и вид у него был прекомичный, когда он пытался ступать мелкими шажками.
Горе молодой женщины было все еще слишком велико, чтобы расспрашивать оруженосца о последних днях своего отца. Она знала только, что он умер в присутствии священника, и это вносило в ее душу успокоение.
– Видел ли ты семейство Ронсаров? – спросила она.
– Да, видел… Мамзель Луиза всегда вас помнит… Месье Гаэтан… э-э…
Ла Дусер почесал затылок.
– Я знаю, что он женился, – сказала Зефирина.
Ее удивляло собственное безразличие к человеку, который был ее первой любовью.
– Да, он поселился в Поссоньере.
Луарская земля! Как все это теперь далеко. Рядом с теплым морем Зефирина чувствовала, что ребенок изменил ей и душу, и тело. Она стала итальянской княгиней, княгиней своего времени, именуемого Ренессансом.
* * *
Неделю спустя после приезда Ла Дусера Зефирина как-то спала, прижавшись к Фульвио, и увидела ужасный сон. Ребенок уже родился. Она видела это прелестное существо лежащим в колыбели, рядом с ее кроватью. Внезапно откуда-то из стены появилась женщина в длинной белой рубашке и с закрытым вуалью лицом. Она подошла к колыбели и склонилась над ребенком. Откинув вуаль, женщина посмотрела на лежащую в постели Зефирину. Из зеленых глаз скатились тяжелые капли. Слезы текли по ее лицу, молодому и очень красивому. У этой прелестной молодой женщины были такие же рыже-золотые волосы, как у Зефирины.
На ее шее висело длинное ожерелье из пластинок с вправленными в них драгоценными камнями. В самом центре находился большой, величиной с орех, изумруд. Оправой ему служила змея с человеческой головой. «Зефирина… Зефирина, – нежно зашептала женщина. – «Матушка… милая матушка, так это вы!» Зефирина протянула руки к призраку. Но вместо того, чтобы обнять свою дочь, дама в белом взяла из колыбели ребенка.
Зефирина улыбалась от счастья, что видит младенца на руках у матери. Прижимая новорожденного к груди, дама в белом стала говорить нараспев:
«Маленькая Коризанда родилась, маленькая Коризанда не будет жить, проклятая ее украдет… Она уже приближается, скачет галопом. Ты слышишь ее? Она хочет забрать твоего ребенка… Берегись, доченька… я пришла, чтобы спрятать малышку, она не найдет ее…»
Зефирина дико закричала. Дама в белом, внезапно заслоненная черными парусами, исчезла вместе с ребенком в стене.
Зефирина проснулась в объятиях Фульвио.
– Мой ребенок… – снова вскрикнула она.
– Не бойся ничего, на этот раз не очень сильно, – почти крикнул Фульвио, стараясь перекричать глухой гул, как будто тысяча лошадей неслась галопом. Кровать ходила ходуном. В комнате все трещало и двигалось. Картины срывались со стен, вазы и канделябры падали на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96