Что-то в ней надломилось, что-то еще живое мучительно корчилось. Оттого-то так горестно было смотреть на ее сгорбленные плечи, на руки, подпиравшие безвольно упавшую голову. Она плакала тихонько, как обиженный, всеми оставленный ребенок. Здесь расстроенные нервы были, пожалуй, уже не при чем. Я отвернулся, чтобы не видеть ее, и дал знак Пырвану выйти из комнаты, но он только покачал головой и, не стесняясь моего присутствия, молча подошел к ней и с невыразимой нежностью погладил по голове.
Мне трудно описывать этот момент. Единственное, что тогда мне стало совсем ясно, это то, что с этих пор для нас Десислава навсегда уходит со сцены, покидая ее с достоинством, как человек, осознавший всю глубину своего падения и из этой глубины увидевший вдруг проблески света где-то высоко-высоко над ним.
Похороны Половянского. На кладбище пришли все его дружки, за исключением Десиславы. Был там и Петр Чамурлийский, одетый в черный костюм и с такой же черной шляпой в руках. Он стоял в толпе близких и родственников покойного и на равных с ними принимал соболезнования. Небольшой хор, плакальщики, надгробные речи приятелей. Мать, как любая мать, не могла поверить в происходящее. Когда могильщики кончили свою работу, она ничком упала на свежую могилу. Большинство пришедших на похороны разошлись до неприличия быстро. К дому Половянского направились только родственники да самые близкие ему люди. Чамурлийский незаметно затерялся среди памятников и могил, потом сел в трамвай и к часу был в клубе, где с аппетитом отобедал. Вся компания в это же время справляла поминки в "Бамбуке". Новость быстро распространилась среди всех завсегдатаев кафе – "Кто этот Половянский? Я его знал?"
На следующий день я отправился к его матери. Потертая мягкая мебель (кое-где из-под обивки торчали пружины), какие-то коробки, сундуки, коврики, выцветшие от времени плюшевые подушечки и абажуры, кухонная посуда времен моей прабабушки – настоящий толкучий рынок. И надо всем этим – запах кислятины, застиранного белья и кошачьих испражнений. Со шкафа на меня скалились пыльные маски животных и печально глядели калеки-куклы. Потолок потемнел от сырости, а гнилые половицы скрипели под ногами, грозясь провалиться. Мать Половянского встретила меня причитаниями. Голос ее звучал так, будто она была одной из тех кладбищенских плакальщиц:
– Господи боже, и куда же это мои ключи подевались, что же мне теперь делать? Милчо… он на скрипке играл, пальцы у него… какой убийца? Милчо у меня такой добрый. При чем здесь какой-то убийца? Кто же мне теперь водички принесет?.. Ох, где же ключи, как я теперь из дому выйду? Нету ключей, куда я их подевала? Наверное, у него остались. Запер меня здесь и ушел… Милчо… Васко Абаджиев… Да, да, помню. Вы его приятель. Он мне о вас рассказывал. Но если вы за деньгами – у меня денег нет. Милчо никому не должен. Нет у меня денег, – тут она стала выворачивать карманы своего засаленного фартука, который как епитрахиль висел на ее тощей шее, – нету ни гроша…
– Я не за деньгами пришел, – ответил я ей. – Я водопроводчик. Пришел к вам насчет ремонта, где-то труба лопнула. Мне нужно стены как следует осмотреть, вообще весь дом…
Я понял, что ничего путного от нее не добьешься. Все мои вопросы – и заданные прямо, и косвенные – отскакивали как от стенки горох и тонули в ее плачущем речитативе. А водопроводчиком пришлось назваться, чтобы как-то оправдать свое присутствие. На что я надеялся? Что удастся найти тайник, где Половянский прятал доллары? Хотя почему бы и нет? Мошенники – народ недоверчивый. Брату, сестре, ближайшему другу такой всегда предпочтет родную мать. И в то же время, имея в виду состояние Половянской… А может быть, он и не посвящал ее в свои дела, а просто нашел среди всего этого барахла укромное местечко и там?.. Напрасные надежды. Как бы то ни было, я начал осмотр квартиры с простукивания стен, издавая при этом ничего не значащие возгласы. Я все время ждал, что старуха спросит, где мои инструменты, но постепенно дело приняло совсем другой оборот – вдруг оказалось, что мы оба ищем пропавшие ключи. Это позволило мне заглянуть во все углы, увидеть вещи, хранившиеся со времен царя Гороха (за некоторые из них любой антиквар заплатил бы солидную сумму). А Пырван еще говорил, будто Милчо и его приятель-картежник обобрали весь дом! Грязный как трубочист, я в конце концов влез на стул и начал шарить среди сваленных на шкафу масок.
– Там, там мои ключики… я все вспомнила, – взволнованно заверещала вдруг Половянская.
Ключей на шкафу не оказалось, тайника – тоже, но зато я обнаружил довольно большой деревянный сундучок, доверху набитый фотографиями. Я устало опустился на стул и закурил.
– Вы позволите мне их посмотреть?
Едва в этот момент во взгляде старухи промелькнуло что-то осмысленное.
– Кто вы такой? Что вам нужно?
У меня не было сил снова впускаться в объяснения. Я перевернул сундучок, и все фотографии высыпались на пол. Они были пожелтевшие от времени, с замусоленными краями и поблекшим глянцем. Я начал рассматривать их одну за другой. Мое упорство было вознаграждено самым неожиданным образом: я вдруг наткнулся на один групповой снимок. Внизу на полях химическим карандашом было написано: 5-й "Б" класс, 1936 г., Враца.
Четвертым слева в верхнем ряду был Милчо Половянский. Узнать его было совсем нетрудно – как вы уже знаете, такие характерные, хищные черты лица встречаются редко. В центре группы я вдруг увидел увидел лицо, которое показалось мне знакомым. Я вытащил из кармана лупу и стал его разглядывать. И тут у меня по спине забегали мурашки. Ученик в центре поразительно был похож на Петра Чамурлийского. В следующую секунду, однако, я уже не был в этом так уверен. Слово "поразительно" отпало с той же быстротой, с какой я сначала его было принял. Но в том, что сходство действительно есть, не было никаких сомнений… Господи, да это же все меняет, точнее, все ставит на свои места! Ведь везде, во всех сведениях о Петре Чамурлийском упоминается Софийская II мужская гимназия. При чем тут 5-й "Б" класс Врачанской гимназии? Что же получается? Если мальчик на фотографии и Петр Чамурлийский – одно и то же лицо, значит, Чамурлийский и Половянский учились в одном классе. А как они могли учиться в одном классе, раз Чамурлийский, согласно неопровержимым доказательствам, всегда учился в Софии? К тому же они знакомы всего три года. А что, если не три, а тридцать? Тогда… тогда выходит, что Петр Чамурлийский совсем не Петр Чамурлийский, а кто-то другой, кто присвоил себе имя героя. От этой догадки у меня снова по спине поползли мурашки. От волнения я не узнал собственного голоса.
– Пойдите сюда! – позвал я Половянскую. – Посмотрите в лупу, вот сюда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Мне трудно описывать этот момент. Единственное, что тогда мне стало совсем ясно, это то, что с этих пор для нас Десислава навсегда уходит со сцены, покидая ее с достоинством, как человек, осознавший всю глубину своего падения и из этой глубины увидевший вдруг проблески света где-то высоко-высоко над ним.
Похороны Половянского. На кладбище пришли все его дружки, за исключением Десиславы. Был там и Петр Чамурлийский, одетый в черный костюм и с такой же черной шляпой в руках. Он стоял в толпе близких и родственников покойного и на равных с ними принимал соболезнования. Небольшой хор, плакальщики, надгробные речи приятелей. Мать, как любая мать, не могла поверить в происходящее. Когда могильщики кончили свою работу, она ничком упала на свежую могилу. Большинство пришедших на похороны разошлись до неприличия быстро. К дому Половянского направились только родственники да самые близкие ему люди. Чамурлийский незаметно затерялся среди памятников и могил, потом сел в трамвай и к часу был в клубе, где с аппетитом отобедал. Вся компания в это же время справляла поминки в "Бамбуке". Новость быстро распространилась среди всех завсегдатаев кафе – "Кто этот Половянский? Я его знал?"
На следующий день я отправился к его матери. Потертая мягкая мебель (кое-где из-под обивки торчали пружины), какие-то коробки, сундуки, коврики, выцветшие от времени плюшевые подушечки и абажуры, кухонная посуда времен моей прабабушки – настоящий толкучий рынок. И надо всем этим – запах кислятины, застиранного белья и кошачьих испражнений. Со шкафа на меня скалились пыльные маски животных и печально глядели калеки-куклы. Потолок потемнел от сырости, а гнилые половицы скрипели под ногами, грозясь провалиться. Мать Половянского встретила меня причитаниями. Голос ее звучал так, будто она была одной из тех кладбищенских плакальщиц:
– Господи боже, и куда же это мои ключи подевались, что же мне теперь делать? Милчо… он на скрипке играл, пальцы у него… какой убийца? Милчо у меня такой добрый. При чем здесь какой-то убийца? Кто же мне теперь водички принесет?.. Ох, где же ключи, как я теперь из дому выйду? Нету ключей, куда я их подевала? Наверное, у него остались. Запер меня здесь и ушел… Милчо… Васко Абаджиев… Да, да, помню. Вы его приятель. Он мне о вас рассказывал. Но если вы за деньгами – у меня денег нет. Милчо никому не должен. Нет у меня денег, – тут она стала выворачивать карманы своего засаленного фартука, который как епитрахиль висел на ее тощей шее, – нету ни гроша…
– Я не за деньгами пришел, – ответил я ей. – Я водопроводчик. Пришел к вам насчет ремонта, где-то труба лопнула. Мне нужно стены как следует осмотреть, вообще весь дом…
Я понял, что ничего путного от нее не добьешься. Все мои вопросы – и заданные прямо, и косвенные – отскакивали как от стенки горох и тонули в ее плачущем речитативе. А водопроводчиком пришлось назваться, чтобы как-то оправдать свое присутствие. На что я надеялся? Что удастся найти тайник, где Половянский прятал доллары? Хотя почему бы и нет? Мошенники – народ недоверчивый. Брату, сестре, ближайшему другу такой всегда предпочтет родную мать. И в то же время, имея в виду состояние Половянской… А может быть, он и не посвящал ее в свои дела, а просто нашел среди всего этого барахла укромное местечко и там?.. Напрасные надежды. Как бы то ни было, я начал осмотр квартиры с простукивания стен, издавая при этом ничего не значащие возгласы. Я все время ждал, что старуха спросит, где мои инструменты, но постепенно дело приняло совсем другой оборот – вдруг оказалось, что мы оба ищем пропавшие ключи. Это позволило мне заглянуть во все углы, увидеть вещи, хранившиеся со времен царя Гороха (за некоторые из них любой антиквар заплатил бы солидную сумму). А Пырван еще говорил, будто Милчо и его приятель-картежник обобрали весь дом! Грязный как трубочист, я в конце концов влез на стул и начал шарить среди сваленных на шкафу масок.
– Там, там мои ключики… я все вспомнила, – взволнованно заверещала вдруг Половянская.
Ключей на шкафу не оказалось, тайника – тоже, но зато я обнаружил довольно большой деревянный сундучок, доверху набитый фотографиями. Я устало опустился на стул и закурил.
– Вы позволите мне их посмотреть?
Едва в этот момент во взгляде старухи промелькнуло что-то осмысленное.
– Кто вы такой? Что вам нужно?
У меня не было сил снова впускаться в объяснения. Я перевернул сундучок, и все фотографии высыпались на пол. Они были пожелтевшие от времени, с замусоленными краями и поблекшим глянцем. Я начал рассматривать их одну за другой. Мое упорство было вознаграждено самым неожиданным образом: я вдруг наткнулся на один групповой снимок. Внизу на полях химическим карандашом было написано: 5-й "Б" класс, 1936 г., Враца.
Четвертым слева в верхнем ряду был Милчо Половянский. Узнать его было совсем нетрудно – как вы уже знаете, такие характерные, хищные черты лица встречаются редко. В центре группы я вдруг увидел увидел лицо, которое показалось мне знакомым. Я вытащил из кармана лупу и стал его разглядывать. И тут у меня по спине забегали мурашки. Ученик в центре поразительно был похож на Петра Чамурлийского. В следующую секунду, однако, я уже не был в этом так уверен. Слово "поразительно" отпало с той же быстротой, с какой я сначала его было принял. Но в том, что сходство действительно есть, не было никаких сомнений… Господи, да это же все меняет, точнее, все ставит на свои места! Ведь везде, во всех сведениях о Петре Чамурлийском упоминается Софийская II мужская гимназия. При чем тут 5-й "Б" класс Врачанской гимназии? Что же получается? Если мальчик на фотографии и Петр Чамурлийский – одно и то же лицо, значит, Чамурлийский и Половянский учились в одном классе. А как они могли учиться в одном классе, раз Чамурлийский, согласно неопровержимым доказательствам, всегда учился в Софии? К тому же они знакомы всего три года. А что, если не три, а тридцать? Тогда… тогда выходит, что Петр Чамурлийский совсем не Петр Чамурлийский, а кто-то другой, кто присвоил себе имя героя. От этой догадки у меня снова по спине поползли мурашки. От волнения я не узнал собственного голоса.
– Пойдите сюда! – позвал я Половянскую. – Посмотрите в лупу, вот сюда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59