В конце декабря, уезжая в Кременчуг, Рибас ощутил неожиданную холодность любящей его женщины. Она не знала, что он скоро уедет, и ее отчужденность нельзя было объяснить ревностью. На его расспросы не отвечала, почти не бывала у него. Но теперь, возвращаясь после почти трехмесячного отсутствия, Рибас почувствовал радостную приподнятость от предстоящей встречи, клял себя за невнимательность к преданной Наяде и решил в предстоящий поход полка в Кременчуг взять Айю с собой.
В Новоселице дежурный премьер-майор Карл Вильсен доложил, что в полку все спокойно, но случилось три происшествия. Конник первого эскадрона напился пьян и его нашли замерзшим на берегу Кильчени. Двое солдат силой напоили до смерти поляка, привезшего бочку водки, и оправдывались тем, что водка была, как вода, а шинкарь продавал ее, как крепкую двойную: вот и попробовали на нем ее крепость. Унтер Савельев, бывший на постое в семье ремесленника-грека, вдруг переломал у хозяев всю мебель и стал рубить стены. Содержится под арестом и не помнит того, что творил.
Уже дней десять Рибаса ожидало письмо из Петербурга, от жены, и он удивился: почему письмо не попало к нему в Кременчуге. Послание Насти он отложил на потом, назначил на завтра офицерский сбор и поспешил к Айе. Но на крыльце его догнал Карл Вильсен и сказал по-русски с акцентом:
– Уефала Анья. В началье генваря уефала. До сих пор нет.
Как? Куда уехала?… Но расспрашивать офицера Рибас не стал, заставил себя улыбнуться и сказал:
– Да. Я знаю.
Подробности он узнал через четверть часа, когда вошел в дом капельмейстера. В комнатах, где жила Айя, все осталось, как прежде. Альков застелен зеленым бархатом, выложенные изразцами печи натоплены.
– После Рождества она как будто заболела, – рассказывал капельмейстер. – А потом как-то зашел проезжий казак, из бывших запорожцев. Сказал, что переночует у меня, хоть я его и не пускал. Человек он богатый, веселый. Переночевал, а утром она пожитки собрала да и уехала с ним.
– Что за казак? Куда уехала? – нетерпеливо спрашивал Рибас.
– Да кто знает? Он и про Крым говорил, и про свой дом где-то на Днепре. Много он ей рассказывал. Видно, много повидал.
– А имя его?
– Если бы знать, спросил бы. Казак да казак. Но не из простых. Пояс серебряный. У пистолей дерево позлащенное.
– Велела она мне что-нибудь сказать?
– А как же. Чтобы не беспокоились. Что так надо.
Конечно же, в полку уже знали обо всем. Он отправился к себе, солдату велел топить баню, адъютанту оповестить господ офицеров о вечеринке с французской померанцевой и стал читать письмо жены. Из него узнал, что Бецкого все забыли, как забывают добродетель, когда она становится привычной. Дочери росли. Старшая мечтала стать смольнянкой. Как бы между прочим, Настя сообщала, что Безбородко увлекся некой девицей Давиа. Об этом романе много говорят. Вершитель политики России настолько ценит ее певческий талант, что его жена однажды увидела на певице свои бриллианты, после чего императрица распорядилась выслать певицу из Петербурга.
В конце письма Настя писала о «Трактате дружбы, мореплавания и торговли» между Неаполем и Россией, который был передан императрице перед ее отъездом на Юг. Это была важная новость для полковника. Посланника Скавронского и официальных лиц от короля Фердинанда Безбородко ждать не стал и уехал вместе с императрицей. Это удивило неаполитанского посла герцога Серракаприолу, но теперь Рибас знал: встреча с Иосифом была важнее. Впрочем, Скавронский, по всей вероятности, поедет следом за императрицей. Рибас решил непременно повидать его, чтобы перед отъездом посланника в Неаполь передать с ним деньги для матери.
Полковые будни ознаменовались примеркой новой формы, которую Потемкин вводил в войска уже несколько лет. Рибасовы конники щеголяли в коротких куртках вместо кафтанов, панталоны в обтяжку сменили на удобные штаны, треуголки – на поярковые каски с султанами из конского волоса. Потемкину нужно было стать Президентом Военной Коллегии, чтобы отменить в армии пудру, косу, букли. Во многих садах Новоселицы чучела обзавелись обновой – прусскими париками. Но по сути в армии мало что менялось. Конечно, ружья теперь не имели прямых лож для удобства держать их во время смотра – начали думать о том, что из таких ружей прицельно не выстрелишь. И в прикладах не выдалбливали камеры, в которые клали черепки, чтобы при исполнении ружейных приемов каждый удар производил громкий звук. Перемены не коснулись обеспечения войск. Полковым командирам приходилось убывших выдавать за присутствующих, вести тайную бухгалтерию, чтобы полки имели божеский вид.
Купец Фалеев сам сопроводил обоз с кожами в Новоселицу, угощал отменной стерлядью, говорил:
– В марте еду в Херсон. Повезу из Крыма ковры для встречи императрицы. Вашему воинству ковров не надобно?
Воспользовавшись случаем, Рибас отправил с Фалеевым в Кременчуг письмо Базилю:
«29 февраля. Как поживаете, предорогой друг? Знаете ли, что привычка проводить время с вами, сделала для меня меньше сносным тех, с которыми прежде здесь был довольно хорош. Не прощу вам того, что вы мне сыграли штуку, приучив меня к вашему обществу, ваша совесть ответит за скуку, которою страдаю здесь. Для довершения неудач, я нашел свою клетку пустою: единственная птичка, которую там оставил, воспользовалась моим отсутствием, дабы поместиться у какого-то запорожца. В окрестностях тоже находится соловей… но эти птички требуют много забот в их кормлении, а это не по моей части. Пользуюсь выездом г. Фалеева, чтобы поговорить с вами; но это будет только на минутку, ибо я боюсь отнять у вас время, которое вы посвящаете киевским красавицам, а особенно госпоже канцелярии. Мне очень нужно вас о многом спросить и многое сказать… Граф Скавронский прибудет ли в ваши края перед отъездом в Неаполь? Я имею просьбу к нему, которая для меня очень важна».
Под Кременчугом Мариупольский полк расположился на берегу Днепра в двух верстах от уреза воды, как приказали, чтобы не тревожить ясны очи императрицы кострами и непарадным лагерным бытом. Утром командующий Кременчугской дивизией генерал-аншеф Суворов произвел смотр полкам. На Совете сказал коротко:
– Первым от легкой конницы пойдет Мариупольский. А за ним – Павлоградский и Полтавский. Где полковник мариупольцев? – и, найдя глазами Рибаса, кивнул ему: – Благодарю-благодарю!
Царский караван судов из восьмидесяти галер медленно приближался к Кременчугской пристани. Ахнули пушки, грохнули оркестры, и Рибас попридержал переступившего с ноги на ногу английского скакуна. Издали полковник видел декоративно сияющего Потемкина, знакомые лица послов – австрийского Кобенцля, французского Сегюра, принцев Нассау и Ангальта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170