Пусть бросают под стену хворост и жгут его, пока не обгорит глина.
– Гей, борода, гони со стены мальчишек, – уселись, как воробьи на тыне.
– Дубленые шкуры, кожемяки! Вам на воротах быть, выдюжите?
– Добро! – отозвались хором кожемяки. – Нас много – ядреный лес.
– Здорово, Доброгаст! – помахал рукой Глеб, шея обмотана чистой тряпицей, желтые кудряшки волос подпалены.
– Ну, как ты? – спросил Доброгаст.
– Живой, – весело ответил Глеб, – тлела на мне рубаха, и бежал я, как оголтелый, пока не бултыхнулся в Глубочицу…
Быстро, быстро приближались печенеги, захлестывали город мертвой петлей, степным волосяным арканом. На Самвате затрубили в турьи рога, предупреждая об опасности.
– Эгей, Братила! Слышишь, глухая тетеря? Готовь стрелков своих, говорю, – раздался на лестнице ворот чей-то грубый голос.
– Ступай к лешему, – ответил Братила, – орешь, точно рожать собрался.
– Сам к нему иди, медная рожа! Вот ужо поднимусь к тебе, кикимора болотная, – огрызнулся внизу человек и через минуту, не слыша ответных ругательств, добавил уже другим тоном. – Слышь, Братилко! Прощай пока!
– Иди, иди, – нетерпеливо отозвался тот, – я еще тетивы не свил, прощай!
На защите Кузнецких ворот остался один из отрядов Доброгаста, братчина кожемяк и четверо храбров.
– Гляди, Буслай, идут… – сказал Яромир, кивая головой в сторону наступавших.
Ослепило глаза – печенеги шли ровными рядами от Днепра, сверкая чешуею кольчуг.
– Слуша-а-йте, люди! Слушайте княжого мужа Ратибора Одежку! Ратибор под трезубцем! Повинуйтесь наряднику Самваты, повинуйтесь Одежке, – промчался вдоль стены бирюч.
Ратибор в залитой кровью одежде стоял с Блудом на открытом месте и размахивал красным стягом, на котором прихотливо закручивался черный трезубец.
– Вот так притча! – воскликнул Тороп. – А я его нынче коленом под зад…
Храбры недоуменно пожали плечами.
Печенеги, положив на плечи круглые, обитые кожей щиты, вплотную подошли к стенам.
– Ав-ва-йа! – раздавался их воинственный клич.
Жутко взвизгнули тысячи стрел, понеслись навстречу осаждавшим. Стали падать, опрокидываться печенеги, но яростный вопль их не утихал. Основной удар был направлен на Кузнецкие ворота и, казалось, нет силы, которая бы могла выдержать его. Расщеплялись доски заборолов, летели копья, упрямо ломился в ворота таран – окованное железом и положенное на колеса огромное бревно. Степняки лезли и лезли, ставили лестницы, старались перемахнуть стену. Казалось, вышедшие из берегов волны столкнуло и взбаламутило. Они бурлили, пенились у стен, поднимаясь тяжелыми валами, разбиваясь о твердый камень. Пена их – косматые шапки, шлемы, звериные шкуры; брызги – соленая человеческая кровь.
Плечо к плечу сражались горожане на стенах Самваты, и, если кого сшибал камень или пронизывала стрела, тотчас же на его место поднимался другой, вытащив из тела убитого товарища стрелу, посылал ее обратно. Сыпали сверху горящие головешки, бросали бревна, – дымились шапки печенегов, ломались хребты. Но и русские гибли десятками; валились они со стен, как подрубленные деревья, кровью и пылью пачкая праздничные рубахи; умирали тут же, под стеной, в незатоптанных еще ромашках. По их трупам восходили другие отроки, мужи, старики, ставшие братьями, – всех породнила Самвата.
Быстро летело время. Приступ шел за приступом.
– Пригнись, Улеб, – предостерегающе крикнул Тороп, – ужалит!
Массивное копье воткнулось в доску над головой великана, заколебалось.
– Ой-ли, люли, – напевал Волчий хвост, – последнего соколенка отпускаю, – и накладывал на тетиву стрелу с соколиным оперением. – Теперь отпустим голубочка, а там и до сизой галочки дойдем.
– За Русь! – кричал трусивший на лошади боярин Блуд.
– Каждого, кто побежит, казню! Четвертую! – грозил ехавший с ним бок о бок Ратибор Одежка.
– Ясно дело, – протянул Яромир, – бояре один за другого. Блуд перенимает славу у Доброгаста.
Укрывшись щитами, храбры побежали по стене, крича:
– Доброгаста нам! Прочь предателя Ратибора! Гоните его.
Они схватились с поднявшимися на стену печенегами, рубили их, сбрасывали вниз, криками подбадривая друг друга, спешили туда, где слабела защита. Улеб, вскружив над головой дубовую, утыканную гвоздями палицу, обрушил ее на степняков – обдало горячими брызгами; Яромир, настойчиво тесня двоих, принудил их спрыгнуть…
Тороп приложился к отверстию в стене:
– Гоните Одежку, люди! Нарядник Самваты – Доброгаст. Хватит боярам владычествовать над нами!
Его слабый голос громом загрохотал по глиняным трубам в стене, пошел оповещать крепость.
– Хватит! – отозвались люди издалека. – Подавайте нам этого Доброго Гаста!
А печенегов все не убывало. Будто чудище о семи головах из старого сказа (отрубишь голову, другая вырастает) лезло на Самвату. Тоскливо поющие стрелы, людские, охрипшие голоса, звон доспехов, скрежет сталкивающихся клинков и тупые, гулкие удары тарана – все слилось в невообразимый гул.
С каждой минутой все труднее приходилось киевлянам. Уже много их полегло за «дело всей земли». У подножия дуба склонился кривой оружейник над товарищем.
– Братила!.. Братила! Ах, чтоб тебя шлепнуло, глухарь проклятый, ты отзовешься аль нет! – в разгаре приступа послышался голос на лестнице у ворот.
– Братилко! Леший тебя заде… – звавший не кончил, сердцем почуял что-то недоброе. Он бегом бросился на дощатый помост.
Братила лежал вниз лицом, тихий, неподвижный и уже совершенно похолодевший.
– А, проклятье! Убили брюхана моего, достали Братилу.
Он яростно взметнулся над заборолами.
– Удержите, остановите! – воскликнули на воротах, но остановить его было невозможно.
Бросился он на ближнюю лестницу, вцепившись в распущенную косу печенега, оттолкнулся ногами и повалился вместе с ним под стену.
Ощущался сладковатый запах испарений и крови. Мелькали перед глазами чужие страшные лица, искаженные, свирепые.
– Гей, гей! Не слабеть… – снова появился Ратибор Одежка, бледный, бескровный, – во славу отчизны нашей!
– Пошел прочь, боярин, – дерзко ответил кто-то, – у тебя своя отчизна, а у нас, бедняков, своя.
– Гоните его! – обозлился Волчий хвост. – В шею предателя! – он швырнул камнем в Ратиборова коня, и тот поскакал прочь.
– Где Доброгаст? Куда девался Доброгаст?
– Здесь я, здесь! – показался на коне Доброгаст: кольчуга разрублена на спине, щит утыкан обломанными стрелами. – У Северных ворот был, гостинец привез печенегам…
Бешено подкатила тройка, едва не опрокинув телегу, стала. Дымились на ней берестяные коробы, полные извести…
На Самвате появились женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Гей, борода, гони со стены мальчишек, – уселись, как воробьи на тыне.
– Дубленые шкуры, кожемяки! Вам на воротах быть, выдюжите?
– Добро! – отозвались хором кожемяки. – Нас много – ядреный лес.
– Здорово, Доброгаст! – помахал рукой Глеб, шея обмотана чистой тряпицей, желтые кудряшки волос подпалены.
– Ну, как ты? – спросил Доброгаст.
– Живой, – весело ответил Глеб, – тлела на мне рубаха, и бежал я, как оголтелый, пока не бултыхнулся в Глубочицу…
Быстро, быстро приближались печенеги, захлестывали город мертвой петлей, степным волосяным арканом. На Самвате затрубили в турьи рога, предупреждая об опасности.
– Эгей, Братила! Слышишь, глухая тетеря? Готовь стрелков своих, говорю, – раздался на лестнице ворот чей-то грубый голос.
– Ступай к лешему, – ответил Братила, – орешь, точно рожать собрался.
– Сам к нему иди, медная рожа! Вот ужо поднимусь к тебе, кикимора болотная, – огрызнулся внизу человек и через минуту, не слыша ответных ругательств, добавил уже другим тоном. – Слышь, Братилко! Прощай пока!
– Иди, иди, – нетерпеливо отозвался тот, – я еще тетивы не свил, прощай!
На защите Кузнецких ворот остался один из отрядов Доброгаста, братчина кожемяк и четверо храбров.
– Гляди, Буслай, идут… – сказал Яромир, кивая головой в сторону наступавших.
Ослепило глаза – печенеги шли ровными рядами от Днепра, сверкая чешуею кольчуг.
– Слуша-а-йте, люди! Слушайте княжого мужа Ратибора Одежку! Ратибор под трезубцем! Повинуйтесь наряднику Самваты, повинуйтесь Одежке, – промчался вдоль стены бирюч.
Ратибор в залитой кровью одежде стоял с Блудом на открытом месте и размахивал красным стягом, на котором прихотливо закручивался черный трезубец.
– Вот так притча! – воскликнул Тороп. – А я его нынче коленом под зад…
Храбры недоуменно пожали плечами.
Печенеги, положив на плечи круглые, обитые кожей щиты, вплотную подошли к стенам.
– Ав-ва-йа! – раздавался их воинственный клич.
Жутко взвизгнули тысячи стрел, понеслись навстречу осаждавшим. Стали падать, опрокидываться печенеги, но яростный вопль их не утихал. Основной удар был направлен на Кузнецкие ворота и, казалось, нет силы, которая бы могла выдержать его. Расщеплялись доски заборолов, летели копья, упрямо ломился в ворота таран – окованное железом и положенное на колеса огромное бревно. Степняки лезли и лезли, ставили лестницы, старались перемахнуть стену. Казалось, вышедшие из берегов волны столкнуло и взбаламутило. Они бурлили, пенились у стен, поднимаясь тяжелыми валами, разбиваясь о твердый камень. Пена их – косматые шапки, шлемы, звериные шкуры; брызги – соленая человеческая кровь.
Плечо к плечу сражались горожане на стенах Самваты, и, если кого сшибал камень или пронизывала стрела, тотчас же на его место поднимался другой, вытащив из тела убитого товарища стрелу, посылал ее обратно. Сыпали сверху горящие головешки, бросали бревна, – дымились шапки печенегов, ломались хребты. Но и русские гибли десятками; валились они со стен, как подрубленные деревья, кровью и пылью пачкая праздничные рубахи; умирали тут же, под стеной, в незатоптанных еще ромашках. По их трупам восходили другие отроки, мужи, старики, ставшие братьями, – всех породнила Самвата.
Быстро летело время. Приступ шел за приступом.
– Пригнись, Улеб, – предостерегающе крикнул Тороп, – ужалит!
Массивное копье воткнулось в доску над головой великана, заколебалось.
– Ой-ли, люли, – напевал Волчий хвост, – последнего соколенка отпускаю, – и накладывал на тетиву стрелу с соколиным оперением. – Теперь отпустим голубочка, а там и до сизой галочки дойдем.
– За Русь! – кричал трусивший на лошади боярин Блуд.
– Каждого, кто побежит, казню! Четвертую! – грозил ехавший с ним бок о бок Ратибор Одежка.
– Ясно дело, – протянул Яромир, – бояре один за другого. Блуд перенимает славу у Доброгаста.
Укрывшись щитами, храбры побежали по стене, крича:
– Доброгаста нам! Прочь предателя Ратибора! Гоните его.
Они схватились с поднявшимися на стену печенегами, рубили их, сбрасывали вниз, криками подбадривая друг друга, спешили туда, где слабела защита. Улеб, вскружив над головой дубовую, утыканную гвоздями палицу, обрушил ее на степняков – обдало горячими брызгами; Яромир, настойчиво тесня двоих, принудил их спрыгнуть…
Тороп приложился к отверстию в стене:
– Гоните Одежку, люди! Нарядник Самваты – Доброгаст. Хватит боярам владычествовать над нами!
Его слабый голос громом загрохотал по глиняным трубам в стене, пошел оповещать крепость.
– Хватит! – отозвались люди издалека. – Подавайте нам этого Доброго Гаста!
А печенегов все не убывало. Будто чудище о семи головах из старого сказа (отрубишь голову, другая вырастает) лезло на Самвату. Тоскливо поющие стрелы, людские, охрипшие голоса, звон доспехов, скрежет сталкивающихся клинков и тупые, гулкие удары тарана – все слилось в невообразимый гул.
С каждой минутой все труднее приходилось киевлянам. Уже много их полегло за «дело всей земли». У подножия дуба склонился кривой оружейник над товарищем.
– Братила!.. Братила! Ах, чтоб тебя шлепнуло, глухарь проклятый, ты отзовешься аль нет! – в разгаре приступа послышался голос на лестнице у ворот.
– Братилко! Леший тебя заде… – звавший не кончил, сердцем почуял что-то недоброе. Он бегом бросился на дощатый помост.
Братила лежал вниз лицом, тихий, неподвижный и уже совершенно похолодевший.
– А, проклятье! Убили брюхана моего, достали Братилу.
Он яростно взметнулся над заборолами.
– Удержите, остановите! – воскликнули на воротах, но остановить его было невозможно.
Бросился он на ближнюю лестницу, вцепившись в распущенную косу печенега, оттолкнулся ногами и повалился вместе с ним под стену.
Ощущался сладковатый запах испарений и крови. Мелькали перед глазами чужие страшные лица, искаженные, свирепые.
– Гей, гей! Не слабеть… – снова появился Ратибор Одежка, бледный, бескровный, – во славу отчизны нашей!
– Пошел прочь, боярин, – дерзко ответил кто-то, – у тебя своя отчизна, а у нас, бедняков, своя.
– Гоните его! – обозлился Волчий хвост. – В шею предателя! – он швырнул камнем в Ратиборова коня, и тот поскакал прочь.
– Где Доброгаст? Куда девался Доброгаст?
– Здесь я, здесь! – показался на коне Доброгаст: кольчуга разрублена на спине, щит утыкан обломанными стрелами. – У Северных ворот был, гостинец привез печенегам…
Бешено подкатила тройка, едва не опрокинув телегу, стала. Дымились на ней берестяные коробы, полные извести…
На Самвате появились женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71