Она поднесла бумаги к самому носу и медленно пролистала их, тихонько пофыркивая. К сожалению, у нее не было с собой подходящих очков, однако она согласилась засесть за перевод сегодня же вечером и посылать Джулиана каждые полчаса ко мне с теми страницами, что закончила. При упоминании своего имени кот опять оторвался от микроскопа, долго и пронзительно посмотрел нас и опять приложился к окуляру.
– Вы ведь живете в старом трейлере, не так ли? – добавила миссис Эванс, когда я уходил. – В том, о котором никто не знает?
Пробираясь между спиралей и завитков автостоянки, я желчно подумал об Иа и его так называемом трейлере-невидимке. Меня так и подмывало послать его к черту, но в магазине так выражаться не стоило – срабатывала сигнализация.
Я вернулся на закате – трейлеры купались в золотом пламени, подобно городу инков. Джулиана с переведенными страницами я ожидал ближе к ночи и потому немного поспал. Когда проснулся, в трейлере было темно. Я поднялся, достал из буфета банку сардин – награду для Джулиана – и вышел прогуляться. Бездыханная тишь опустилась на округу – такая устанавливается на час-два в промежутке между идеальным летним днем и наступлением вечера. Под набирающим индиговую густоту небом я шел по трейлерному парку, с оттенком зависти осознавая, что прочие обитатели сидят в своих двухколесных домах за своими домашними ужинами: кушают вываленные из банок консервы, разогретые на походных газовых плитках и поданные на посуде для пикников. У детей на коже еще пузырится свежая память морского купания, теплого солнышка и песка. Безымянное томительное предчувствие проникло мне в сердце. Я пошел в дюны на границе парка; в них жили вечная красота и покой, острый колючий тростник, который в детстве жалил ноги, теперь казался мягким, словно шерстка, взъерошенная ласковым бризом. Я забрался на верхушку и сел лицом к океану, глядя на мир – десять тысяч лет назад он был сушей, и воскресить его учителя валлийского убедил Дай Мозгли. Затея не безумнее других, и я уже сомневался, что она провалится. Вот поверить в нормальность обыденного мира было трудно. Слабо замерцали первые звезды, издалека раздались голоса играющих детей – слабые, словно бы призрачные. Ночь предстояла долгая. Я достал фляжку и глотнул рому, потом полез в карман за ручкой и блокнотом. Поразмыслив несколько секунд, написал: «Каковы уроки Ноэля Бартоломью?» Я отхлебнул еще и посмаковал огненную жидкость, обдумывая ответ. «Никогда не пытайся спасать женщину, которую нельзя спасти»? Я покусал карандаш и поглядел на новую фразу. Нет. Я ее вычеркнул. «Всегда спасай женщину, которую нельзя спасти»? Это я тоже вымарал. «Не пытайся спасать женщину, если спасать нужно тебя самого»? Я отложил блокнот и выпил еще. Амба, считавшая, что частные сыщики должны хлебать виски, спросила меня как-то, в чем разница между этими напитками. Тогда мне подумалось, что дело во вкусе, но я ошибался. Люди во всем ошибаются. Какая же разница? Оба жгучие на вкус, от обоих напиваешься, и стоят одинаково. Но один – дистиллированная эссенция холодных, сырых, унылых шотландских нагорий. А второй – ихор суккулентов, сотворенный из сахара и дистиллированного солнца дальних стран. Я знал, какой бы выбрал Ноэль Бартоломью. Бартоломью – мечтатель, романтик, поплывший против течения, наперекор всем советам, завлеченный еще дальше в глубь лесов манящими слухами и противоречивыми россказнями… Все это время я говорил Амбе: «Ищи правильный вопрос», – а сам задавал вопрос неправильный. Теперь я знал, что он так и не нашел Гермиону и не китайский лавочник подделал фотографии, а он сам – еще до того, как покинул Аберистуит. Пара образцов растительности из леса Даникойд, девчонка из портового магазина чайничных попонок, которой заплатили фартинг, чтобы она принарядилась, и фотостудия на Террас-роуд.
И вопрос не в том, нашел он ее или нет, а в том, почему он проделал весь этот путь лишь для того, чтобы умереть? Я оглядел тихий серый пейзаж; цвета постепенно линяли. Ответ был написан на всех лицах, что встречаешь в Аберистуите. Людям не хватало смелости быть спасенными. Ни девушкам из «Мулена», которые ищут убежища именно там, где никогда его не найдут. Ни Соспану, печально улыбающемуся из-за невидимой решетки своей ванильной тюрьмы.
Одинокая фигура бежала по пляжу в направлении Борта. Крохотная фигурка отчаянно летела стрелой, словно порученное дело еще может спасти мир. Я смотрел, как она приближается: сбоку болтался школьный рюкзачок, а она бежала по пляжу, по камням и вверх по дюнам. Ее шаг вдруг замедлился на мягком песке – точка опоры рассыпалась под ногами, и воздух вокруг превратился в патоку. Но она лишь удвоила усилия, борясь с шуршащими грудами песка и презрев их попытки ей воспрепятствовать. То была Амба, и огонь веры по-прежнему ярко пылал в ней. Взобравшись на верхушку дюны, она подбежала ко мне и, рыдая навзрыд, бросилась в мои объятия:
– Он… он…
– Все о'кей.
Ее лицо было подернуто серебристой пеленой слез, и все попытки заговорить ни к чему не приводили, ибо снова ее душили слезы.
– Он… он…
– В чем дело?
– Он собирается уничтожить Аберистуит!
И при мысли об этом она взвизгнула и опять ударилась в плач.
Я залез в карман, нашел пачку салфеток и протянул ей. Глядя на пески Инисласа в глубокой тиши этой ночи, я воспринял новость о том, что кто-то собирается уничтожить Аберистуит, со странной отрешенностью. Я терпеливо дождался, пока рыдания постепенно смолкнут. Амба вытащила салфетку и высморкалась. Посмотрела на меня – ее лицо было мокрым и блестело.
– Он все уничтожит!
– Кто уничтожит?
– Лавспун.
Разразился очередной припадок плача, но сквозь слезы она проговорила:
– Ты сказал, что не знаешь, как он собирается вывести Ковчег в море?
Я кивнул.
– Это был неправильный вопрос. Он собирается вывести море к Ковчегу.
На обратном пути – осторожно, ибо весь свет уже покинул мир и тропинки в дюнах перестали существовать – мы увидели, что на горизонте загорелся костер: где-то в стороне Тре'ттола. В темноте летней ночи было что-то пугающе первобытное, что-то языческое. Мы долго всматривались в нее, наше созерцание прервало кошачье мяуканье, и резкий запах паленой шерсти прянул нам в ноздри. У наших ног стоял Джулиан – с чудовищно обожженным ухом. Весь рассказ уместился в этом резком запахе паленой кошки, и мы все поняли мгновенно. Мы пустились бегом через холмы к домику мамаши Эванс, – через трейлерный парк, через дорогу и по болоту к железнодорожной линии. Я знал, что меня там ждет. Миссис Ллантрисант опять меня перехитрила. Когда мы прибежали, вся округа полыхала знакомыми голубыми огнями. Пожарная команда поливала дом из шлангов, а какие-то дамы из Сент-Джонсской бригады «скорой помощи» утешали мамашу Эванс, которая сидела, сгорбившись под накинутым одеялом, и пила чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Вы ведь живете в старом трейлере, не так ли? – добавила миссис Эванс, когда я уходил. – В том, о котором никто не знает?
Пробираясь между спиралей и завитков автостоянки, я желчно подумал об Иа и его так называемом трейлере-невидимке. Меня так и подмывало послать его к черту, но в магазине так выражаться не стоило – срабатывала сигнализация.
Я вернулся на закате – трейлеры купались в золотом пламени, подобно городу инков. Джулиана с переведенными страницами я ожидал ближе к ночи и потому немного поспал. Когда проснулся, в трейлере было темно. Я поднялся, достал из буфета банку сардин – награду для Джулиана – и вышел прогуляться. Бездыханная тишь опустилась на округу – такая устанавливается на час-два в промежутке между идеальным летним днем и наступлением вечера. Под набирающим индиговую густоту небом я шел по трейлерному парку, с оттенком зависти осознавая, что прочие обитатели сидят в своих двухколесных домах за своими домашними ужинами: кушают вываленные из банок консервы, разогретые на походных газовых плитках и поданные на посуде для пикников. У детей на коже еще пузырится свежая память морского купания, теплого солнышка и песка. Безымянное томительное предчувствие проникло мне в сердце. Я пошел в дюны на границе парка; в них жили вечная красота и покой, острый колючий тростник, который в детстве жалил ноги, теперь казался мягким, словно шерстка, взъерошенная ласковым бризом. Я забрался на верхушку и сел лицом к океану, глядя на мир – десять тысяч лет назад он был сушей, и воскресить его учителя валлийского убедил Дай Мозгли. Затея не безумнее других, и я уже сомневался, что она провалится. Вот поверить в нормальность обыденного мира было трудно. Слабо замерцали первые звезды, издалека раздались голоса играющих детей – слабые, словно бы призрачные. Ночь предстояла долгая. Я достал фляжку и глотнул рому, потом полез в карман за ручкой и блокнотом. Поразмыслив несколько секунд, написал: «Каковы уроки Ноэля Бартоломью?» Я отхлебнул еще и посмаковал огненную жидкость, обдумывая ответ. «Никогда не пытайся спасать женщину, которую нельзя спасти»? Я покусал карандаш и поглядел на новую фразу. Нет. Я ее вычеркнул. «Всегда спасай женщину, которую нельзя спасти»? Это я тоже вымарал. «Не пытайся спасать женщину, если спасать нужно тебя самого»? Я отложил блокнот и выпил еще. Амба, считавшая, что частные сыщики должны хлебать виски, спросила меня как-то, в чем разница между этими напитками. Тогда мне подумалось, что дело во вкусе, но я ошибался. Люди во всем ошибаются. Какая же разница? Оба жгучие на вкус, от обоих напиваешься, и стоят одинаково. Но один – дистиллированная эссенция холодных, сырых, унылых шотландских нагорий. А второй – ихор суккулентов, сотворенный из сахара и дистиллированного солнца дальних стран. Я знал, какой бы выбрал Ноэль Бартоломью. Бартоломью – мечтатель, романтик, поплывший против течения, наперекор всем советам, завлеченный еще дальше в глубь лесов манящими слухами и противоречивыми россказнями… Все это время я говорил Амбе: «Ищи правильный вопрос», – а сам задавал вопрос неправильный. Теперь я знал, что он так и не нашел Гермиону и не китайский лавочник подделал фотографии, а он сам – еще до того, как покинул Аберистуит. Пара образцов растительности из леса Даникойд, девчонка из портового магазина чайничных попонок, которой заплатили фартинг, чтобы она принарядилась, и фотостудия на Террас-роуд.
И вопрос не в том, нашел он ее или нет, а в том, почему он проделал весь этот путь лишь для того, чтобы умереть? Я оглядел тихий серый пейзаж; цвета постепенно линяли. Ответ был написан на всех лицах, что встречаешь в Аберистуите. Людям не хватало смелости быть спасенными. Ни девушкам из «Мулена», которые ищут убежища именно там, где никогда его не найдут. Ни Соспану, печально улыбающемуся из-за невидимой решетки своей ванильной тюрьмы.
Одинокая фигура бежала по пляжу в направлении Борта. Крохотная фигурка отчаянно летела стрелой, словно порученное дело еще может спасти мир. Я смотрел, как она приближается: сбоку болтался школьный рюкзачок, а она бежала по пляжу, по камням и вверх по дюнам. Ее шаг вдруг замедлился на мягком песке – точка опоры рассыпалась под ногами, и воздух вокруг превратился в патоку. Но она лишь удвоила усилия, борясь с шуршащими грудами песка и презрев их попытки ей воспрепятствовать. То была Амба, и огонь веры по-прежнему ярко пылал в ней. Взобравшись на верхушку дюны, она подбежала ко мне и, рыдая навзрыд, бросилась в мои объятия:
– Он… он…
– Все о'кей.
Ее лицо было подернуто серебристой пеленой слез, и все попытки заговорить ни к чему не приводили, ибо снова ее душили слезы.
– Он… он…
– В чем дело?
– Он собирается уничтожить Аберистуит!
И при мысли об этом она взвизгнула и опять ударилась в плач.
Я залез в карман, нашел пачку салфеток и протянул ей. Глядя на пески Инисласа в глубокой тиши этой ночи, я воспринял новость о том, что кто-то собирается уничтожить Аберистуит, со странной отрешенностью. Я терпеливо дождался, пока рыдания постепенно смолкнут. Амба вытащила салфетку и высморкалась. Посмотрела на меня – ее лицо было мокрым и блестело.
– Он все уничтожит!
– Кто уничтожит?
– Лавспун.
Разразился очередной припадок плача, но сквозь слезы она проговорила:
– Ты сказал, что не знаешь, как он собирается вывести Ковчег в море?
Я кивнул.
– Это был неправильный вопрос. Он собирается вывести море к Ковчегу.
На обратном пути – осторожно, ибо весь свет уже покинул мир и тропинки в дюнах перестали существовать – мы увидели, что на горизонте загорелся костер: где-то в стороне Тре'ттола. В темноте летней ночи было что-то пугающе первобытное, что-то языческое. Мы долго всматривались в нее, наше созерцание прервало кошачье мяуканье, и резкий запах паленой шерсти прянул нам в ноздри. У наших ног стоял Джулиан – с чудовищно обожженным ухом. Весь рассказ уместился в этом резком запахе паленой кошки, и мы все поняли мгновенно. Мы пустились бегом через холмы к домику мамаши Эванс, – через трейлерный парк, через дорогу и по болоту к железнодорожной линии. Я знал, что меня там ждет. Миссис Ллантрисант опять меня перехитрила. Когда мы прибежали, вся округа полыхала знакомыми голубыми огнями. Пожарная команда поливала дом из шлангов, а какие-то дамы из Сент-Джонсской бригады «скорой помощи» утешали мамашу Эванс, которая сидела, сгорбившись под накинутым одеялом, и пила чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52