Никто не шелохнулся, никто не поднял на него глаза.
— Ты слышишь, Марта?
— Слышу, Генрих, — слабым голосом отозвалась мама.
Отец продолжал:
— Сегодня вечером... на молитве... все вы слышали... я спросил у Рудольфа... нет ли у него в чем покаяться.
Он посмотрел на маму, и мама утвердительно кивнула головой.
— И вы все... слышали... все хорошо слышали... не правда ли... как Рудольф ответил... «нет»?
— Да, Генрих, — прошептала мама.
— Рудольф, — сказал отец, — встань.
Я встал, дрожа всем телом.
— Посмотрите на него!
Мама, мои сестры и Мария повернулись ко мне.
— Итак... он ответил «нет», — с торжествующим видом продолжал отец. — Так знайте же... что всего за несколько часов... до того, как он ответил «нет»... он совершил... невероятно жестокий... поступок. Он избил... маленького беззащитного товарища... Сломал ему ногу!
Отцу уже незачем было повторять «посмотрите на него», взгляды всех неотрывно были устремлены на меня.
— И потом, — отец возвысил голос, — это жестокое существо... сидело среди нас... ело наш хлеб... не сказав ничего... и молилось... молилось!.. вместе с нами...
Он опустил глаза и взглянул на маму.
— Вот какого сына... ты подарила мне!
Мама отвернулась.
— Смотри на него! — свирепо приказал отец.
Мама снова повернулась ко мне, и губы ее задрожали.
— И это наш сын, — продолжал отец дрожащим голосом, — сын, которого окружает здесь... лишь... любовь...
В этот момент произошло нечто невероятное — толстая Мария что-то пробурчала.
Отец выпрямился, окинул нас бешеным взглядом и тихо, с расстановкой, криво усмехаясь, произнес:
— Если... у кого... есть что сказать... пусть скажет!
Я взглянул на Марию. Глаза ее были опущены, но толстые губы что-то беззвучно шептали, а пальцы судорожно мяли пальто.
Прошла секунда, и я с изумлением услышал собственный голос:
— Я исповедался.
— Я это знал! — торжествующе крикнул отец.
Уничтоженный, я смотрел на него.
— Знайте же, — отец возвысил голос, — что этот дьявол... совершив преступление... затаив в сердце... коварство... пошел к священнику... лицемерно покаялся... и обманом добился у него... отпущения грехов! И святое прощение еще не сошло с его чела... а он... уже... осквернил ложью... почтение, которое обязан оказывать своему отцу... и скрыл от него свое преступление. И если бы не непредвиденные обстоятельства.... открывшие... мне преступление... то я, его отец...
Он остановился и у него вырвалось рыдание.
— Я, его отец... который... взвалил на себя... из любви к нему... все его грехи... как если бы... я их сам совершил... то я... не ведая... осквернил бы... свою совесть... — Он вдруг закричал: — ...не ведая... о его преступлении!
Он грозно взглянул на маму.
— Ты слышишь, Марта?.. Слышишь? Если бы... случайно... я не узнал... о преступлении твоего сына... то я... перед богом... — он ударил себя в грудь, — сам того не ведая... принял бы на себя... навсегда... все его зверство... всю его ложь! Господи! — воскликнул он, бросаясь на колени. — Как... смогу я... когда-либо... заслужить твое прощение...
Отец умолк, и крупные слезы покатились по его морщинистому лицу. Затем он сжал голову руками, наклонился вперед и с душераздирающими стонами стал раскачиваться, монотонно причитая:
— Прости, господи! Прости, господи! Прости, господи! Прости, господи!..
После этого, помолившись вполголоса, он немного успокоился, поднял голову и сказал:
— Рудольф, на колени! Кайся!
Я опустился на колени, молитвенно сложил руки, но не смог выговорить ни слова.
— Кайся!
Все смотрели на меня. Я сделал отчаянное усилие, снова открыл рот, но ни звука не сорвалось с моих губ.
— Это дьявол! — возбужденно выкрикнул отец. — Это дьявол... не дает ему говорить!
Я посмотрел на маму. Всеми силами души безмолвно я молил ее о помощи. Она попыталась отвести взгляд, но сейчас ей это не удалось. Целую секунду она не сводила с меня расширенных От ужаса глаз, затем взгляд ее померк, она побледнела и молча упала во весь рост на пол.
В мгновение ока я понял, что меня ждет: в который раз мама предавала меня отцу.
Мария приподнялась.
— Ни с места! — страшным голосом крикнул отец.
Мария замерла, затем медленно снова опустилась на колени. Отец взглянул на безжизненное тело мамы, распростертое перед ним, и еле слышно, с каким-то торжеством проговорил:
— Расплата началась.
Обернувшись ко мне, он глухим голосом приказал:
— Покайся в своем грехе!
Но дьявол точно и в самом деле вселился в меня — я был не в силах произнести ни слова.
— Это все дьявол! — сказал отец.
Берта закрыла лицо руками и зарыдала.
— Господи, — сказал отец, — ты оставил моего сына... так снизойди же ко мне в своем милосердии... и позволь мне еще раз... взвалить на свои плечи... его омерзительный проступок!
Лицо его исказилось от боли, он ломал руки, слова с хриплыми рыданиями срывались с его губ:
— Боже... прими мое покаяние... я сломал ногу... Гансу Вернеру.
Еще никогда в жизни его слова не действовали на меня с такой силой!
Отец поднял голову, обвел нас сверкающим взглядом и сказал:
— Помолимся.
Он начал читать «Отче наш». С небольшим запозданием Мария и сестры присоединились к нему. Отец взглянул на меня. Я открыл рот, но не издал ни звука, словно в меня вселился дьявол. Я начал шевелить губами, делая вид, будто молюсь про себя, пытался сосредоточиться на словах молитвы — но все было напрасно.
Отец перекрестился, встал, сходил на кухню за стаканом воды и плеснул ее маме в лицо. Она слабо шевельнулась, открыла глаза и с трудом поднялась.
— Отправляйтесь спать, — приказал отец.
Я шагнул к двери.
— Не вы, сударь! — холодно остановил он меня.
Мама вышла, даже не взглянув в мою сторону. Сестры последовали за ней. Мария задержалась на пороге, обернулась, посмотрела на отца и тихо, но внятно произнесла:
— Стыдно!
Она вышла. Я хотел крикнуть: «Мария!», но не смог. Я слышал, как медленно удаляются ее шаги по коридору, как хлопнула дверь. Я остался наедине с отцом.
Он смотрел на меня с такой ненавистью, что во мне на мгновение вспыхнула надежда: может, он меня ударит.
— Идем! — сказал он глухим голосом.
Он вышел, и я последовал за ним. После каменных плит столовой деревянный пол коридора показался мне почти горячим.
Отец отворил дверь своего кабинета — там стоял пронизывающий холод, — пропустил меня вперед и запер дверь. Не зажигая света, он приоткрыл шторы на окнах. Ночь была светлой, на крыше вокзала лежал снег.
— Помолимся.
Он опустился на колени перед распятием, я встал на колени позади него. Немного погодя он обернулся:
— Ты что, не молишься?
Я взглянул на него и знаком показал, что молюсь.
— Молись вслух!
Я хотел ответить: «Не могу», мои губы шевелились, я даже поднес руки к горлу, но звуков не получалось.
Отец схватил меня за плечо, словно хотел хорошенько встряхнуть, но тут же отдернул руку, будто одно только прикосновение ко мне вызывало у него отвращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79